Великие религии мира - Миркина Зинаида А.
Такова была кара бога Диониса. Этот миф символичен. Сила стихии больше человеческой меры. Не так-то легко ее обуздать.
Есть только две живые силы, которые способны противостоять хаосу жизни и пустоте смерти. Это — Любовь и вдохновленная любовью Песня. На эти силы пыталось опереться новое религиозное течение, орфизм. Оно было названо по имени мифического певца Орфея. Сын музы Каллиопы, он получил от нее дар песнопения. Это он отплыл за золотым руном на корабле «Арго», и его песня победила песни сирен, околдовывавших и губивших моряков. Его песни — песни любви. Когда их вдохновительница, Эвридика, умирает, безутешный Орфей создает такую прекрасную песнь, что перед ней отступает сама смерть. Расступаются врата Аида. Трехголовый пес Кербер, адские чудовища — все стихает, усмиренное небывалым чудом. И Орфей входит в Аид, чтобы вывести из него Эвридику.
Только два раза греческая мифология говорит о воскресении, которое творит любовь. Один раз это была Алкеста, согласившаяся добровольно принять смерть вместо мужа. Высшей ценностью у греков всегда были жизнь и честь. Жизнь без чести теряла смысл. Но только два раза говорится о том, что жизнь теряет смысл без любви. Муж Алкесты, потеряв такую подругу, понимает, что его жребий хуже смерти. И боги, пораженные небывалым, не свойственным человеку подвигом, решаются добровольно нарушить свои законы и вернуть Алкесту к жизни.
Любовь Орфея также превосходит инерционные законы естества и заставляет их отступать. Новая гармония и новый свет — гармония и свет любви — побеждают мрак и хаос. Орфей воскрешает Эвридику. Но не навсегда. По условию богов, Орфей должен был не оглядываться и не видеть тени Эвридики, пока они не покинут подземное царство. Орфей же не выдержал и оглянулся. Эвридика снова умирает, а безутешный Орфей скитается по земле и в конце концов погибает, растерзанный вакханками. Мать его, муза Каллиопа, собирает растерзанное тело сына, а голова Орфея, вынесенная волнами на остров Лесбос, пророчествует там. Таким образом, физически Орфей не победил. Наоборот, торжествуют низшие силы. Но воскресает песня. И именно это учение о неумирающей песне и неумирающем духе легло в основу орфизма.
В орфизме — в отличие от религии Олимпа — душа и дух становятся важнейшей ценностью. Дух, а не тело. Впервые духовная глубина приобретает первенствующее значение. В этой глубине живут любовь и песня, и они важнее смерти. Смерть, по учению орфиков, не властна над глубиной. Это сила, отметающая наносное, поверхностное и освобождающая глубину духа. Великий немецкий поэт XX века Рильке посвящает Орфею цикл сонетов, в которых раскрывает суть «живого бессмертия».
Не ставьте памятника. Пусть лишь роза Ему подарит новый свой бутон, —
Орфей — живой. Его метаморфозы Везде, во всем, во всех названьях — он.
Где песня, там Орфей. Меж нами, с нами —
Лишь только голос, только всплеск огня...
Но разве мало, если рдеет пламя Раскрытых роз, пусть два коротких дня ?
Он дол жен умирать, чтоб мы узнать могли Его во всем. Пусть страшно при разлуке,
Но в миг, когда напев дошел, певец — вдали.
Мы музыкой полны, но рядом нет Орфея. —
Коснувшись струн, от струн отходят руки.
Он верен лире, расставаясь с нею.
(Перевод 3. Миркиной)
Орфизм заново переосмысляет все мифы и создает новую космогонию, подымаясь к духовно-поэтическому миропониманию. Дионис орфиков — это лишь ипостась (один из обликов) Зевса, Зевса одож-дяющего, так же как дождь есть лишь вид единого процесса, единой силы, предстающей то в виде тучи и молнии, то в виде дождя. Мир видится как целое. Намечается новое понимание гармонии — гармонии целого, ощутить которую можно только через любовь. Орфизм различает в мире два начала: дионисийское (духовное) и титаническое — плотское. Дионис, умирающий и воскресающий дух — бродило, творческая суть; титаны — формы, не желающие изменяться. По орфической мифологии титаны растерзали Диониса, но их самих испепеляет божественная молния. И из крови Диониса, перемешанной с пеплом титанов, создаются люди. Таким образом, человек двуедин.
У него две сущности, духовная и плотская. Смысл жизни в борьбе и преодолении плотского начала, в духовном росте.
В упрощенной форме орфизм жил среди земледельцев и был там просто антиподом аристократических городских культов, поворотом от слишком далекого и недоброго Аполлона к близкому и живому Пану, от грозного и далекого Зевса к близкому Дионису. Это не столько орфизм, сколько несколько смягченный дионисизм. Собственно орфизм живет недолго и не имеет широкого распространения. Старая официальная религия олимпийцев, безразличная к нравственности и пекущаяся только о почитании авторитетов, религия — охранительница порядка продолжает господствовать в жизни городских масс. Однако сила ее внешняя, а не внутренняя. И как бы долго старые олимпийцы ни правили — победа их временная.
Последняя ставка богов. Казнь Сократа. Смерть богов
Герои Гомера и Гесиода могли сколько угодно сражаться и состязаться между собой, но у них были общие ценности — они поклонялись сходным богам. К VII—VI векам греческое общество расслаивается, появляются новые, «эзотерические» (доступные не всем) религиозные течения (орфики, пифагорейцы) и отдельные мыслители, противопоставляющие свое миропонимание господствующему, всенародному, проповедующие свой личный взгляд на жизнь. Одним из первых философов был Ксенофан. Много путешествовавший человек, насмотревшийся на религиозные обряды Египта, Ирана, Эллады, — он говорит:
«Если 6 руками владели быки или львы, или кони,
Если 6 писать, точно люди, умели они, что угодно, —
Кони коням бы богов уподобили, образ бычачий
Дали б бессмертным быки...»
И вдруг, точно библейский пророк, Ксенофан вещает:
«Бог же один, между смертных и между богов величайший!
Смертному он не подобен ни видом своим, ни душою!»
К V веку до н. э. греческая цивилизация, подобно Гераклу, достигла вершины своей мощи и начала саморазрушения. Истерзанные междуусобной войной полисы бесконечно свергали и меняли свои правительства. Демократия сменялась тиранией и наоборот. Массы разделились на яростных охранителей старых порядков и скептиков, которым вообще ничто не дорого, в том числе и сами основы всякой порядочности и добра. Лучшие умы Греции мучительно ищут выхода из трагического тупика. В то же время множество записных мудрецов, выучившихся законам логики, объявляют себя учителями людей и берутся за деньги учить мудрости и доблести. Профессиональные мудрецы стали называться софистами, а мудрость их — софистикой.
В этой обстановке начинает свою деятельность один из величайших мудрецов Греции — Сократ. Жизнь Сократа — это ответ на вызов страшного времени, это попытка заполнить духовный вакуум, в котором жили его современники.
Сократ был сыном скульптора Софрониска. Был выучен тому же ремеслу, но не проявил к нему особой склонности. О юности его известно очень мало. Рассказывают, что он был призван в солдаты и считался хорошим солдатом, бесстрашным и надежным. И при этом — удивительно простым и естественным в обращении. Временами, однако, он глубоко задумывался и долгое время мог ничего не замечать вокруг себя. О чем он тогда думал, никто не знал. Но в 432 году, выйдя из призывного возраста, Сократ стал проводить свои дни на площадях Афин в разговорах с гражданами, и неожиданно для самого себя был признан великим мыслителем.
Сократ ничего не писал, и мы знаем о нем только то, что запомнили или, может быть, выдумали его ученики. Самым талантливым и красноречивым из них был Платон. В своем философском трактате-диалоге «Пир» он вкладывает в уста юноши Алкивиада слова о Сократе, полные удивления и любви. Каким образом этот сатир (Сократ был некрасив, с отвислым животом, курносый и лысый) смог заставить его забыть всех красавиц и красавцев и сделать так, что самый звук его голоса волновал юношу сильнее, чем любовное свидание, — это было для Алкивиада непостижимо, но это было так. Алкивиада поражало, насколько не действовало на Сократа то, что казалось соблазнительным для обыкновенных людей — телесная красота, телесные наслаждения. Сократ-дал ему почувствовать, что только телесные наслаждения мелки, что они заставляют ради малой частицы забыть о большом целом. Эта целостная, ни от чего не зависящая, свободная душа глядела на Алкивиада глазами Сократа и заставляла ощущать свои прежние привычные желания ничтожными.
