Газета Завтра Газета - Газета Завтра 441 (19 2002)
Со стен на вас смотрят Полевой, Шолохов, Тихонов, Амосов, Федин, Маршак, Шукшин, Носов, Распутин, Белов, Бондарев, Проханов, Мартынов, Алексеев, Проскурин… Всех не назвать, но какое трепетное волнение рождается в душе, когда смотришь на портреты, выполненные Николаем Георгиевичем! В этих лицах — портрет самого Времени, в котором сияет, например, прекрасное лицо юной Ахмадулиной, умное печальное лицо Шукшина… упрямого Амосова …
Полная адекватность художественного воспроизведения тому главному, что угадываешь в человеке,— таково кредо фотомастера..
"Вот тут я настоящий казак",— весело и с подчеркнутым удовлетворением воскликнет, например, Шолохов, увидев свой портрет, сделанный Кочневым. Это снимок, который обошел все учебники литературы, выдержал все мыслимые и немыслимые тиражи, известен каждому из нас. А чего, кажется, в нем, этом портрете, казачьего? Ни вам шашки, ни коня… Характер, который дался-таки фотографу, несмотря на откровенное нежелание Михаила Александровича позировать и сниматься. Озадачивает при этом даже сам рассказ Кочнева об истории этого снимка: на все про все было не более 4 минут съемки, а этим четырем минутам, в свою очередь, предшествовали почти три года ежедневных звонков Николая Георгиевича в московскую квартиру Шолохова.
Снимок, одним словом, удался настолько, что спустя почти 8 лет Шолохов вдруг снова позвал фотографа. Теперь уже в Вешенскую… Тогда в собрании своих сочинений он снова наткнулся на портрет, который сделал Николай Георгиевич и который ему так нравился, и неожиданно для всех вдруг добродушно обронил: "Что ж я, не меняюсь, что ли?.. Пусть Кочнев еще приезжает..."
Снимки, сделанные тогда в Вешенской, особенно близки Николаю Георгиевичу. Среди них много пейзажей, встреч Шолохова со станичниками, семейные зарисовки. Чистота души делает человека прозорливым, и спустя много лет мы смотрим на эти снимки с любовью и нежностью, невольно пытаясь проникнуть в тайну великого писателя… Такого, действительно, казака на вид, такого, вроде, как все, и в чем-то — совершенно особенного…
Бессеребреник, негромкий и скромный человек, Кочнев снискал репутацию безупречного мастера. Всем, кто любит литературу, связан с литературой, известно его имя. Он всегда крайне необходим издателям, о нем начали писать, брать у него интервью, 250(!) публикаций только за последние годы… Его выставки время от времени очень презентабельно экспонируются, случается, что знакомства с ним настойчиво ищут литературоведы и критики из зарубежных стран…
Но как это ни странно, при более близком знакомстве с Николаем Георгиевичем чувствуешь, что все это: почести, слава, известность,— для него не более, чем эпизоды. Не стоит, мол, обольщаться, ничего особенного. Единственное, чем очень дорожит,— выставкой, которая сейчас развешена на ул. Воровского, 52, в Международном сообществе писательских союзов. Он считает ее для себя очень почетной, она ему дорога, потому что очень высока, в свою очередь, в глазах Н.Г.Кочнева репутация руководителей Союза: М.Шереметьева, Ю.Бондарева, С.Михалкова.
К прочим проявлениям внимания он, в основном, более чем сдержан и недоверчив: жизнь показала, как недолговечен и лжив может быть почет, который тебе выказывают. Взять хотя бы то, что власть сделала с ветеранами, посадив их на нищенскую пенсию. После салютов сорок пятого… после счастливых и полных надежд встреч "в шесть часов вечера после войны…"
Есть, увы, и примеры гораздо более конкретные. Он вскипает, когда вспоминает о них. Так, позорно скомпрометировавший себя в период распродажи собственности, принадлежащей Союзу писателей, Т.Пулатов в начале карьеры секретаря Союза был с Кочневым буквально шелковым, просил организовать на ул.Воровского, в здании Правления, выставку работ, обещал благодарность… Когда почти через год после того, как выставка была открыта, Николай Георгиевич столкнулся с Пулатовым в коридоре Правления и спросил : "Не пора ли рассчитаться с Кочневым? (на свой счет он оформил и разместил тогда в Союзе выставку почти из четырехсот работ), то услышал… площадной мат. И проклятия — чтоб они, старики, поскорее сдохли, а персонально Кочнев — еще и ослеп!
Но посмотрите на Кочнева: как и в начале своего творческого пути, он продолжает работать над пополнением портретной галереи писателей—россиян. И где теперь Пулатов, исключенный из творческого Союза? От переживаний Николай Георгиевич потерял зрение на один глаз. Но, как ни кощунственно это прозвучит, у этого обстоятельства есть в наше опрокинутое время свой плюс: пенсия по инвалидности. Его пенсия теперь — три тысячи рублей, и он понимает, что роптать на жизнь ему никак нельзя — многие получают деньги гораздо меньшие. Старики живут в бедности, не видеть этого народ не может. Как и у всех сегодня, настроение у Николая Георгиевича часто бывает подавленным... Очень унижает положение, пришедшее вместе с "реформами". Государство разворовано, народ оплеван. Возмущается сердце и против агрессии, направленной на молодежь. Увидел на днях девчонок-проституток, сбившихся стаей у химкинского кладбища в нетерпеливом ожидании, когда их разберут клиенты… Как дальше жить? В чем черпать силы? У Кочнева это два источника: работа и духовная близость с патриотами. "Я с патриотами,— говорит он, если его спросишь.— Народ ограблен, обманут и унижен. Страна, выстоявшая в страшной войне, повергнута…"
А мы не на митинге, мы всего лишь пьем чай в его мастерской. Три часа — время его обеда, и он каждый день приносит его с собой из дома — это экономнее… Вот она, судьба солдата-победителя. Люди, чьим личным мужеством и патриотизмом выкована Победа, сохранена независимость великой Державы, завоевано уважение к имени русского человека, отброшены и бесправны, существуют, в основном, на жалкую пенсию, которой не хватает… Да ни на что ее не хватает, и все это знают, а "новым русским" невдомек, что первое, с чего им следовало бы начать — поделиться своими деньгами с ветеранами. Чтобы меньше десяти тысяч, например, никто из поколения Кочнева не получал. "Так обокрали они нас, как они могут нам давать…"— удивляется Кочнев наивности предложения.
Знамение нам, что в свои 83 года Николай Георгиевич Кочнев здоров, привлекателен, работает, интересный и умный собеседник. Нам бы просто — любить его, восхищаться им. Но нет же, прежде остального, сильнее — жгуче стыдиться всем, глядя в глаза ветерана. "Много кругом предателей, вот почему все так..."— Николай Георгиевич роняет горестную фразу тихо, на вздохе, как бы про себя. Никакой публичности он не любит, и редкий случай, если говорит на эти темы с кем-то из самыми близкими… Надо, однако, думать, эту горечь он носит в своем сердце, и она жжет его и точит сильнее всякой болезни, случающейся в преклонном возрасте.
Годы и страшная война этого мужественного русского человека не преклонили — так жизнь гнет.
И может быть, самое важное, что мы сегодня можем сказать поколению Кочневых: ваша судьба должна заставить нас задуматься над тем, куда идет Россия, и какие ценности отстаивают те, кто, предав старших, корежит ее и ломает через колено…
«НИ ШАГУ НАЗАД, СИБИРЯКИ!»
Кавад Раш
6 мая 2002 0
19(442)
Date: 06-05-2002
Author: Кавад Раш
«НИ ШАГУ НАЗАД, СИБИРЯКИ!»
СИБИРСКИЕ ШТЫКИ
Может, никто так не прославил на Западе сибиряков, как Геббельс своими проклятиями. Нацистский "Мефистофель" мобилизовал все свои недюжинные дарования интеллектуала и оратора, чтобы объяснить ошеломленным немцам тайну выросших, как из-под земли, богатырских полков из неведомой Сибири, когда весь третий рейх ликовал после потрясающих побед над красными.
Гитлер уже 30 января 1942 года выдавил из себя: "нас вынудили перейти к обороне не русские армии, а жестокие морозы, достигшие сорока пяти градусов ниже нуля".
На самом деле, "генерал Мороз" — это псевдоним Жукова. Геббельс углубил фюрера и всю вину за катастрофу под Москвой обрушил на рослых, спокойных воинов, чьи валенки, белые полушубки и ушанки укрупняли их, делали еще более внушительными. Мистические струны в душе маленького "Мефистофеля"-искусствоведа зазвенели, и он, казалось, даже подпал под очарование этой грозной силы, пришедшей из таинственных глубин снежной Сибири, людей, не чувствующих стужи, не ведающих страха.
Быть может, он помнил, как национальный пророк Освальд Шпенглер в "Закате Европы", печально обозревая деградирующую Европу мещан с их хрюканьем перед деньгами, возложил последние надежды на людей "русско-сибирского культурно-исторического типа". Шпенглер не предполагал, разумеется, что "русско-сибирский тип" сыграет решающую роль в судьбе Германии уже в середине ХХ века.
