Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6517 ( № 28 2015)
Чем та траншея у бугра…
Сначала шепчут слово
«мама»,
Потом уже кричат «ура!».
* * *
Тропинки юности.
Лесные полустанки.
И на прощанье – кроткое:
«Сынок…»
И, словно танки,
тесные землянки –
Всё это –
вехи пройденных дорог.
Просторна память!
В ней вместиться может
И звон весны,
И горький листопад,
И солнышко весёлое над рожью,
И алый снег.
И в нём
лежит солдат.
БЕРЛИНСКИЙ ЭТЮД
Пыль ещё клубится над Берлином,
Под лучами яркими дробясь…
А солдат, усевшись на руины,
Развернул кисет не торопясь.
И взмахнув кресалом, как-то браво
Чиркнул им, как будто отрубил!
Прошагав все битвы и державы,
Мирную цигарку закурил.
И, блеснув медалью «За отвагу»,
Самодельный ножичек извлёк:
Из древка поверженного флага
Мастерил на память мундштучок.
Материал подготовил Владимир БЛИНОВ
Фотографии из фондов Объединённого музея писателей Урала, г. ЕКАТЕРИНБУРГ
Теги: фронтовая поэзия
В сетях времени и судьбы
Сергей Мнацаканян. Незримые сети: Стихотворения. - М.: ИПО "У Никитских ворот", 2015. - 132 с. - (Серия "Московские поэты"). - 200 экз.
...Много лет назад в полуночном вагоне московского метро - пустом в этот час - я читал ему стихотворение Леонида Губанова: "В другом бы веке не простил, В другом бы веке загордился, В другом бы веке в масть костил И в угли головой стелился[?]"
Годы спустя Мнацаканян составил и издал том произведений безвременно ушедших поэтов, куда включил и основательный корпус стихотворений Леонида Губанова, с которым он был неплохо знаком в давние годы поэтической юности.
Вскоре я узнал, что и сам Сергей Мнацаканян пишет стихи - подлинные, с искренними, очень личностными интонациями, верно найденными словами, что западут мне в душу навсегда, что я буду цитировать и вспоминать:
Что, моя юность, простимся с тобой?
Сумерки улиц пропахли весной.
Холодно средь подмосковных берёз,
Тянется горький дымок папирос.
Только не думай, что дело - табак,
В душу запали, навеки чаруя,
Привкус морозца, прикус поцелуя
Как земляника на милых губах[?]
Это было почти полвека - страшно промолвить, полвека! - назад; столько воды утекло, столько стихов и прозы написано; и нынче мне особенно интересно читать свежие, недавно написанные стихи Сергея Мнацаканяна[?]
Когда-то поэтический бум 60-х выплеснулся новыми именами; казалось, стихи пишут все, а уж читают-то точно - все! Некоторые из гремевших в те поры сочинителей канули в небытие: исписались, спились, сменили стезю - кое-кто подался в науку и даже достиг в ней высот, кто-то двинулся по чиновной лестнице. Немногие остались верны призванию. Среди них автор сегодняшней книги "Незримые сети".
Немного статистики: в новой книге поэта собрано более восьмидесяти стихотворений, в их числе несколько стихотворений давних лет, которые ранее не печатались, и маленькая "поэмка" (определение автора) "Мой ХХ век". Поэт, как правило, пишет о себе - будь то монолог, мольба, лирический дневник. Темы могут быть разными, но суть одна - исповедальные, обжигающие сердце строки. Приходится так или иначе откликаться на происходящее вокруг, - не обязательно публицистически громко, как Евтушенко или Вознесенский, - но события подступают, столетия окружают колючей проволокой, от злободневности никуда не деться. И у Мнацаканяна - всё вперемешку: лирические откровения, а рядом - горькие размышления о жизни, что наступила в 90-е, о потрясениях, что происходят с нами и вокруг нас.
Что тревожит, гнетёт душу поэта, что водит его пером, какие проблемы заботят пишущего стихи? Да все одно - Время, утекающая по каплям жизнь, горечь о прошедшей молодости, когда властвовали безденежье и невозможность печататься, узенький круг друзей и слушателей, - и надежды, что всё образуется, разрешится, жизнь наладится[?] Вот об этой непостижимой субстанции времени, неподвластной нашим намерениям, и ведёт речь поэт. Что там, в прошлом, с его белозубым оптимизмом, житейскими неурядицами и трепетными надеждами, когда ещё не маячат на горизонте болезни и одиночество, а жизнь неудержимо мчится к концу, и мы ещё и не задумываемся об этих печалях?
Я говорю об этой фреске,
Где жизнь вставала на дыбы.
О том отмеренном отрезке
Своей единственной судьбы[?]
Но годы ушли, протекли как песок в корабельных часах, по словам Бунина. "Что же осталось нам кроме печали? Самая малость любви и стыда[?]"
Всё труднее переваливать года, но вот что восхищает и приводит в изумление: возрасту не подвластны энергетика стиха, острая зоркость, страстный напор, помноженный на возросшее мастерство; и читателя пронзает откровенная, без оглядки на редакторов и цензуру, исповедь поэта с использованием современной (иногда сниженной) лексики, его пристрастные и весьма субъективные оценки эпохи, которая безжалостно берёт нас за горло и диктует свои правила и нравы, ужасающе не совпадающие с идеалами нашей молодости[?]
Особо надо остановиться на последней вещи в книге - это маленькая, как её обозначил автор, "поэмка" - "Мой ХХ век. Краткий исторический экскурс". Сергей Мнацаканян оглядывается на время своей жизни - вторую половину ХХ века - и связывает впечатлениями и эмоциями эту вторую половину прошедшего века. Наверное, это самое значительное произведение книги, редкий сплав иронии и печали, юмора и сострадания, абсолютно взрывная лирическая смесь истории и личной судьбы. Поэт представляет историческую панораму своего времени так, как оно видится ему сегодня, из второго десятилетия ХХI века. Впрочем, оценки тогдашние и нынешние вполне могут совпадать - время не в силах радикально изменить наши взгляды:
Такой великолепный бред,
Какого не представят лохи:
Прекраснее за тыщу лет
В России не было эпохи.
Поэта трудно цитировать, не хочется разрывать неразрываемые на части стихи, но хочется назвать несколько замечательных стихотворений по именам: "Марсианин", "Советской музыки мучительное эхо", "Европа", "Террор", "Паутина фортуны и горечи ком", "Московская ода" и ещё десятки первоклассных чеканных стихотворений.
Сергей Мнацаканян - не просто коренной москвич, он и поэт сугубо московский, притом что написаны были циклы стихов, навеянных свиданием с исторической родиной, Арменией. Что, казалось бы, можно сказать об этом "орущих камней государстве" после гениального мандельштамовского цикла? Нет, оказывается, можно, и Сергей нашёл необходимые слова, точные образы; генетическая память неизбывна!
Но главное - Москва! Где:
У старых Сретенских ворот,
над Трубной и над Самотёкой -
сегодня первый снег идёт
над городскою суматохой[?]
И над Садовой - от угла
до Троицкого переулка,
как белые колокола
раскачиваются хлопья гулко.
И другие строки, более поздние, стихи умудрённого человека, с оттенком горечи и печали:
[?]меня Москва с рожденья окружила,
Мне подмигнула и заворожила[?]
Завьюжила окрест - белым-бела,
И закружила, и приобняла[?]
Давным-давно на тыщи мелких льдин
Распалась жизнь, которая пленяла[?]
[?]а я ещё живу - неверный сын
московского интернационала[?]
И ещё чем пленяют стихи Мнацаканяна - это любовная лирика. Увы, уже не та, юная и пылкая страсть, что полыхала в прежние годы. Зрелые, выстраданные суждения, исполненные печали и горьких раздумий.
Мне, кроме тебя, не нужен никто,
Но мы не встретились - тому лет сто[?]
Мы вновь разминулись лет двадцать назад,
И только судьбы впотьмах сквозят[?]
Творческая судьба Сергея Мнацаканяна сложилась удачно - на первый взгляд, по крайней мере. Ему было всего двадцать пять лет, когда вышла первая книга стихов. В возрасте тридцати лет он стал членом Союза писателей СССР, что по тем временам было сравнимо с академическим званием. Его сочинения одобрительно принимали такие мэтры советской литературы, как Павел Антокольский, Владимир Соколов, Борис Слуцкий, Евгений Винокуров и другие; в числе знакомых и друзей была вся когорта тогдашней молодой поэзии (об этом Мнацаканян хорошо написал в своей мемуарной прозе "Ретроман, или Роман-Ретро", к коему и отсылаю интересующихся). Но ни карьера литературного чиновника, которым он легко мог бы стать, ни лавры эстрадной популярности не прельщали Сергея - он был и остаётся одержим поэзией, хотя "года к постылой прозе клонят", и поэт, помимо мемуаров, пишет художественную прозу, литературные портреты, вроде объёмной по материалу книги "Великий Валюн" (о Валентине Катаеве), о Юрии Олеше[?]
