Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6356 ( № 4 2012)

Тогда вот этот [?]Нет? Так, значит, третий.

[?]Творец, но как закручен Твой сюжет!

Как тычешь Ты меня в чужие двери!

Я захожу, а никого там нет:

лишь ветер в окна, тени на портьере.

А ведь разгадка где-то в двух шагах[?]

[?]Смеркается, и вечер фиолетов.

Ну дай под дых, чтоб выдохнулось: - Ах! -

И чтобы - навзничь.

И - ответ ответов.

* * *                                                                                                                       

Я не забыл тот быт Москвы аляповатой

купеческих колонн и башенок внашлёп,

июлей расписных с их непромытой ватой[?]

Зобастых воробьёв мелкоголосый трёп.

Я до сих пор люблю её рысцу-походку,

её горбатый мир Солянок и Тверских.

Разлив на холоду - "Столичную" в охотку.

И женские меха, и изморось на них.

Как мил мне дробный бег служилого сословья

по хрусткому снежку. В обманной темноте

утрами февраля, у года в изголовье,

когда бессветны дни, но всё ж уже не те!..

И хмурая душа опять как будто юна.

И снегом щёки трёт, вертясь на каблуках.

А девушка-дичок, лимитчица, фортуна,

хохочет, проходя, и ускоряет шаг.

Москва теперь не та. И я, признаться, тоже.

Но всё равно нет-нет и вспомнится врасплох -

Сокольники, пломбир, Горзенко краснорожий,

коньков змеиный свист, подруги жаркий вздох.

А то квадриги скок поверх сухого лета

да гумовских рядов хозяйственный растыр.

И перезрелый флаг над крышей Моссовета,

Бессмысленный в своих размерах

"Детский мир".

Прости меня, Москва, - я выборочно вижу.

Нет-нет да и прельщусь минутною красой.

Но вот опять идёт, подходит ближе, ближе

лимитчица с распущенной косой[?]

* * *

Математики любят стихи

за внезапную точность детали.

Только мы-то ведь не лопухи,

мы заранее всё просчитали:

и нагрузку на площади строк,

и присадочный выход металла.

А три гайки, заваренных впрок,

чтоб конструкцию не расшатало?

У поэзии свой сопромат.

Но при самом надёжном раскладе

всё решает конкретный формат -

суть размеры души и тетради.

Математики любят стихи

За симметрию веса и меры.

И за лепет сплошной чепухи[?]

За блаженные наши химеры.

* * *

Опять метели по окошкам бьют.

Закончилось пространство за деревней.

В печной трубе то басом запоют,

то заведут псалом совсем уж древний.

Ночами страшно: в сенцах кто-то ждёт.

Хрустит полами, скинул рукавицы.

И время то на цыпочках пройдёт,

то вскинется, чтоб вдруг остановиться.

Ну страсть как мы пугливы по ночам!

Мерещатся вампиры и анчутки.

А дом устал, и холод по плечам.

И уши стали невозможно чутки.

Часы стучат. Сопит за печкой мышь.

Кряхтит сундук от хвори и усушки.

А ты лежишь, стареешь и не спишь.

И козьей шерстью пахнет от горнушки.

Как мне себя на жизнь уговорить

в такую темь, в такой бездонной хляби:

огонь зажечь, кулеш себе сварить,

спиною привалиться к тёплой бабе?

* * *

Когда июль в сиянии листвы

пойдёт кружить, богатый и пятнистый,

крапива встанет выше головы

и на берёзах заблестят монисты, -

о, как мне жалко станет этих дней,

которые совсем ещё в начале:

как будто нет и не было родней,

и горше мне не выпадет печали!

Жизнь удалась, отсчёт идёт на дни,

на тусклый глянец заскорузлой груши,

на имена утраченной родни

и на июль, кружащий у Сухуши.

Туда взглянул - глаза полным-полны

смещеньем света, трепетом и блеском.

И грозным ощущением страны,

летящей над бабуринским пролеском.

* * *

Дожить до августа - и на год стать старей.

У возраста свои пустые заморочки:

следить за кувырканьем сизарей

и жизнь перебирать от самой первой строчки.

То в столбики сводить достойные дела,

то подбивать нули на допотопных счётах:

тут получил с лихвой, а здесь недодала[?]

Зато я состоял при всех её работах.

Откуда ж эта злость и стиснутый кулак,

и пьяных голубей растрёпанная стая?

Паденье-кувырок - и этак, и вот так[?]

А я сижу себе, блокнотики листая.

* * *

О чём жалеть? Покуда ходим сами.

Котёнка в воскресенье завели.

Летят недели - свист над волосами[?]

А мы живём, как прежде, от земли:

лучок, стручок, немного семенного.

Купили в лавке медный купорос,

К нему кистей и таз, того-иного -

побелим подпол. Вот когда - вопрос.

Но дни просты и ночи без испуга.

Хватает гречки, да и яблок впрок.

Утрами будит гулкая округа

далёким ворошением дорог.

Люблю стиха уверенное зренье,

его повадку и уменье быть.

Ведь, в сущности, стихи лишь повторенье

того, что и без них не позабыть:

вот этой жёсткой и добротной стыли,

сухой травы на глохнущей земле.

Вот этой жизни мелочных усилий[?]

И вроде бы слегка навеселе.

* * *

Как хорошо влюбляться в слово,

в свой возраст, в женщину в окне,

перечитать всего Белова,

следя за тенью на стене!

Как хорошо уснуть усталым,

проснуться вдруг из января -

в апреле, ветреном и талом,

и, силы сразу наберя,

задумать три больших романа,

достать конторскую тетрадь

и стилем Генриха унд Манна

страниц пятнадцать намарать.

Забросить всё - и выйти в слякоть,

забыть названья дней и книг,

и ни о ком навзрыд заплакать

от малых радостей земных,

потом заняться пустяками,

простить за что-то всех и вся,

охолодалыми руками

за домом яблоню тряся.

* * *

Огромное - многоквартирный дом -

смещалось время в гомоне и плаче.

И я, войдя в наследственный Содом,

не мог, конечно, в нём прожить иначе.

Признаться, я не очень и хотел:

мне время оказалось по размеру.

Я в нём шустрил, дурил и колготел,

и принимал творение на веру.

Мне подфартило. Я принадлежал.

Я представлял себе размеры мира

и понимал, что он меня держал

покамест не всерьёз, а для блезира.

Блажен, кому назначено судьбой

войти в число стоящих у дороги:

она сама возьмёт его с собой

и приведёт к искомому в итоге.

Я не вошёл. Мне предстояло ждать.

По мелочам проматывать наследство,

чтоб и себя, и время оправдать

за наше слишком близкое соседство.

* * *

Леса стоят в осеннем злате,

в своей заносчивой красе.

Откуда вдруг такие платья

в обычной средней полосе?