Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6311 ( № 6 2011)
При всей трезвости взгляда на общий ход русской жизни в «новые времена» Лесков следует своему просветительскому убеждению, что литература должна воспитывать умы и сердца. Он по-прежнему обращает взор читателя в сторону идеала. И сегодня верны слова Толстого, сказавшего, что Лесков ждёт своего читателя где-то впереди.
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 3 чел. 12345
Комментарии: 17.02.2011 12:31:55 - юрий дмитриевич шатунов пишет:
Ну как же в таком деле обойтись без комка интеллигентского дерьма :-"После долгих лет замалчивания творчества Лескова"..!?Читаешь такое и перед глазами чекист в кожанке верещит:-"ЗАПРЯЩАЮ ЛЕСКОВА!" Но вот я в 1956г закончил школу в маленьком сибирском гордке и прекрасно знал о писателе Лескове,хотя читать его, каюсь, и не любил. Меня, конечно, можно отнести к этим самым кухаркиным детям, коих вы, господа, так презираете, но спросите-ка у представителей сегодняшней вашей элиты, многие ли из них держали книжки Лескова в руках и что помнят из него кроме Левши и очарованного странника. Думаю, вряд ли из 100 хоть от 5 услышите что-то вразумительное. Я совсем не считаю, такое положительным явлением. Наоборот, думаю, труд людей, занятых популяризацией творчества Лескова, заслуживает уважения и признания. Это ведь не Солженицын. Ему бы и в дурном сне не привиделось звать врагов на свою Родину и возводить предателей в героев.
«Жить по совести сегодня – уже подвиг»
Литература
«Жить по совести сегодня – уже подвиг»
ЮБИЛЯЦИЯ
У нас в гостях известный критик и литературовед, член-корреспондент Российской академии наук Феликс Феодосьевич Кузнецов. Накануне своего 80-летия, которое будет отмечаться 22 февраля, он размышляет о современном мире, о литературе и жизни.
– Вы родились в канун 23 февраля, сегодня этот праздник – День защитника Отечества. К тому же в нынешнем году будет отмечаться 70-летие со дня начала Великой Отечественной войны. На Западе существует мнение, что о Второй мировой следует забыть или по крайней мере не заострять на ней внимания и если обсуждать, то максимально бесстрастно. А для нас тема войны по-прежнему жива и болезненна. Почему такая разница в отношении?
– Буквально вчера я закончил читать книгу Гюнтера Грасса «Луковица памяти», которая не так давно вызвала скандал в Германии. Отвечая на ваш вопрос, хочу вернуться к ней. Грасс – крупный писатель, и мы с ним почти ровесники. Правда, в отличие от меня он в свои 16 лет, будучи членом гитлерюгенда, добровольно пошёл на фронт, чтобы драться против советских войск. И его воспоминания заставляют задуматься о времени Великой Отечественной войны под несколько неожиданным углом зрения. Меня поразил тот факт, что при всей мощи и силе геббельсовской пропаганды и магнетизме личности фюрера (что, кстати, парадоксально, поскольку сама по себе личность Гитлера, скорее, комическая и производит отталкивающее впечатление) – так вот, в 1945 году, когда тридцатьчетвёрки пришли на улицы их городов, – а первая встреча Грасса с нашими войсками, как и у большинства его сверстников, брошенных на защиту Берлина, была встречей именно с танками Т-34 и катюшами, – поразительно, с какой лёгкостью они были сломлены внутренне. Грасс пишет только о том, как ему было жалко себя. Хотя описание страданий его самого и его народа во время войны несопоставимо с тем, что пережили мы. То испытание, через которое прошёл наш народ, наше поколение, – оно выглядит превосходящим человеческие возможности.
– Что вспоминаете вы при слове «война»?
– Моё первое воспоминание о войне – огромное количество лошадей, которые стояли бок о бок на протяжении длинной деревенской улицы, и несколько ветеринаров, которые осматривали у этих лошадей копыта. Мобилизовали не только всех мужиков призывного возраста, но и всех лошадей, способных нести тяготы военной службы. Я родился и рос в деревне и там же, когда мне было 10 лет, встретил начало войны. Хорошо помню это тяжкое голодное время – время тяжелейшего труда. Вся деревенская работа легла на плечи женщин и детей. Коровы заменили лошадей. Мы, подростки, заменили в деревне мужиков. Мы учились пахать на коровах – ведь в нашей вологодской глубинке в отличие от южных областей России не могло быть навыков обращения с упряжными волами.
Знаете, я, наверное, один из немногих современных русских писателей, которые и сейчас могут правильно обуть лапти. Всю войну я был одет в домотканые штаны из синего холста, которые наши матери и бабки ткали на станках, стоявших почти в каждой избе. И прялки, и светильники достали с чердаков… Единственным источником света в избе была лучина. Я много читал, и к окончанию школы у меня было зрение минус десять. Представьте, как я выглядел – в домотканых штанах, серпянковой рубашке, лаптях – и при этом в очках…
– Что же поддерживало наших людей в то время?
– Слово «патриотизм» было не в ходу. Его в деревне мало кто знал. Но была бездонная сила духа людей, которые выстояли, а в конечном счёте и победили в той страшной войне. И, что характерно, не было уныния. Было горе, но оно не превращалось в озлобление. Сохранялась твёрдая уверенность в нашей Победе, и когда она пришла, то состояние народного духа было несопоставимо с тем, о чём пишет Грасс. Его книга безыдейна. То есть в автобиографической книге одного из крупнейших писателей Германии нет ничего святого…
Фактически Германия после поражения сразу утратила национальную идею, которая при всей фальшивости и бесчеловечности сделала её владычицей Европы и чуть ли не мира… Эта идея растаяла мгновенно. Смерть Гитлера, оказывается, прошла почти незамеченной для большинства немецкого народа. Как пишет Грасс, это сообщение оказалось не более значительным, чем информация о погоде в тот день. Совершенно неожиданное представление о жизни той поры, которое сильно озадачило меня. Стало очевидным, насколько то была ложная идея для глубинной сути народа и нации. Но идею фашизма немцы сменили на идею потребительства. Пришёл Аденауэр, с ним вернулись акулы капитализма, и началось «германское чудо», потребительский бум. Да и вся Европа вслед за Америкой пошла впоследствии этим бездуховным путём.
– А что произошло у нас?
– А у нас именно те поколения, которые были сформированы войной, дали миру великую русскую литературу второй половины ХХ века. Боюсь, это долго не повторится.
– Поскольку сейчас войны вроде бы нет, а озлобление есть, и немалое?
– Да, если иметь в виду повседневную жизнь народа – очень большая разница в настроении людей. Хотя нет спору, что власть, установившаяся после революции, принесла немало горя, и беда эта коснулась многих. У меня два дяди, братья матери, были арестованы в 1937 году, а отец, сельский учитель, но сын крепких зажиточных крестьян, скрывался около года, занимаясь извозом. У нас в деревне треть семей была раскулачена, причём раскулачивали свои же, вернувшиеся из Красной армии родственники. А голод в начале 30-х годов? И всё это лежало на душах людей тяжёлым грузом. И тем не менее были вера, уверенность в завтрашнем дне и не было того раздражения всем и вся, которое характерно для нынешнего дня. Если вспомнить тогдашние песни – они очень точно передают дух нравственного здоровья в народе. Но одновременно с этим наша проза и поэзия – преимущественно печальная литература. Это тоже противоречие времени, которое очень трудно объяснить и понять.
– Кто из писателей, на ваш взгляд, смог отобразить это противоречие – и жизнерадостность, витальную силу, которая тогда, несомненно, присутствовала в человеческих душах, и глубокую боль?
– Последние годы я занимался Шолоховым, отдал ему 10 лет жизни. Быть может, самая большая удача в моей жизни, что мне удалось выйти на владелицу рукописей первых двух книг «Тихого Дона», после чего Академия наук благодаря помощи В.В. Путина их выкупила, а я смог подготовить факсимильное их издание, подтвердив бесспорность авторства М.А. Шолохова. Международный Шолоховский комитет готовит к выпуску в ближайшее время издание «Тихого Дона», подготовленное с учётом оригинального текста найденной рукописи романа и снабжённое уникальным словарём северо-донского казачьего диалекта, подготовленного С.М. Шолоховой.
Я пришёл к пониманию Шолохова достаточно поздно: через прозу Яшина, Абрамова, Шукшина, Белова, Распутина, Можаева, Солоухина. Это мои ровесники, блистательная плеяда писателей-деревенщиков, вошедших в литературу в 60-х годах. Такой была мощная шолоховская традиция в литературе – как ни парадоксально, но даже Солженицын с его «Одним днём Ивана Денисовича» и рассказом «Матрёнин двор» – лучшее, что он написал, – относится к этой традиции. И если сегодня перечитать «Тихий Дон», то понимаешь, что это помянутое вами противоречие, свойственное нашей литературе прошлого века в целом, особенно мощно выражено в творчестве Шолохова. И прежде всего в самом значительном, на мой взгляд, произведении мировой прозы ХХ века – в «Тихом Доне».
