Газета Литературы - День Литературы 144 (8 2008)
В годы перестройки появились скопища литературоведов и искусствоведов — трупоедов, заглатывающих эти новые имена тогда и только тогда, когда это стало не опасно, дозволено и даже модно. А ведь меня-то за мои находки и упоминания о них таскали по разным грозным кабинетам. Скажем, сообщаю я в газете "Советская Россия" 22 июня аж 1983 года, в самые годы застоя в статье "Истина слова": ""Открыт глаз, открыто сердце, не устаёт рука", — писал Николай Рерих о прозаике Альфреде Хейдоке, и дальше поясняя творчество писателя: "Помимо увлекательного содержания и вдумчивого изложения, "Звёзды Маньчжурии" полны тех внутренних зовов, которые пробуждаются на древних просторах, напитанных славою прошлого…"" И так далее. А доктор наук Леонид Резников пишет в это время в ЦК КПСС донос о том, как посмел молодой критик Бондаренко воспевать белогвардейскую романтику Хейдока и где умудрился он прочитать запрещённые, вышедшие в эмиграции "Звёзды Маньчжурии".
Меня вызывают к главному редактору "Советской России": как посмел? Хорошо ещё, что Альфред Петрович Хейдок тогда был жив и уже вернулся из Харбина в Россию, отбыл свой срок и жил в Сибири, даже печатался в местной прессе, о чём доносчик не знал. Я воспел советского литератора, что тут плохого? Вышел на связь с Всеволодом Никаноровичем Ивановым, тоже бывшим харбинцем, когда-то служившим у Колчака. Это из-за него чуть не расстреляли другого Всеволода Иванова.
После статьи об Аксели Галлене новый донос в ЦК КПСС уже от другого доктора наук: "Почему советский критик воспевает реакционного финского художника, к тому же адъютанта маршала Маннергейма?" И так за каждого вновь открытого мастера на меня сыплются доносы и в редакции газет, чтобы неповадно было печатать Бондаренко, и в карательные органы.
После передовой в "Правде" об антиленинской позиции молодого критика Владимира Бондаренко я на годы стал невыездным. Даже когда мой начальник в журнале "Современная драматургия" , умный и смелый человек, журналист и драматург Василий Чичков, включил меня в писательскую делегацию в Монголию, меня и туда не пустили. Так до сих пор и не был. Только когда ушёл из литературных изданий работать в театры, сначала в Малый к Михаилу Царёву, спустя годы в МХАТ к Татьяне Дорониной, я, как завлит, просто обязан был ездить на гастроли, ибо на гастролях завлиту работы всегда хватает. С театрами вместе я проколесил и по Мексике, и по Германии.
В Германии мы были в самый исторический период, когда ломали стену между двумя Берлинами, взял себе на память кусочек той стены, сам шёл в той исторической демонстрации по улицам Берлина (не по идейным соображениям, а как журналист), которая опрокинула все шлагбаумы, разделяющие восточный и западный Берлин. И как нас ругали газеты всего западного мира за ту берлинскую стену? Спустя годы я увидел новые стены: в Северной Ирландии, между протестантами и католиками в Белфасте, в Вифлееме, где евреи стеной отгородились от арабов. И никто их уже не критикует. Знаменитый двойной подход.
Началась перестройка, всем россиянам открыли выезд. Начался и новый период моих путешествий, странствий и открытий. С 1990 года вместе с моим другом Александром Прохановым основали газету "День". Читатели привыкли к регулярным полосам в газете: "День" в Германии", "День" во Франции", "День" в Америке" и так далее. А вместе с очерками шли беседы с Ле Пеном и Збигневом Бжезинским, с Владимиром Максимовым и Григорием Климовым. Я выступал на юбилейном съезде НТС во Франкфурте-на-Майне, был единственным официальным русским гостем на съезде Ку-Клукс-Клана в Атланте. Помню, известный тогда "огоньковский" журналист Феликс Медведев встретил меня в Мюнхене на радио "Свобода" и поразился, кто пустил сюда этого краснокоричневого? Мой друг Петя Паламарчук даже боялся подходить к Гармиш-центру, я прочёл там цикл лекций о русской литературе. Когда прочёл несколько лекций о русской литературе в логове американской военной разведки в Гармиш-центре в Альпах, разразился скандал. Туда вылетала целая комиссия из Бнай-брит из Нью-Йорка выяснять причины моего появления. Начальник центра, американский генерал, вскоре вынужденно вышел в отставку. В главной американской военной газете (аналог нашей "Красной Звезды") появилась целая статья с фотографиями и разъяснениями. Не знаю уж, за кого меня принимали в этих моих странствиях по Европе и Америке, но я был всего лишь неистовый скиталец по неизведанным местам, собиратель истины о русской культуре.
Спустя годы также попал в другой военный центр в самом США — Монтеррей, где в годы холодной войны преподавало до тысячи русских эмигрантов. Как мне признался один из них: мы неплохо заработали на холодной войне. В русском центре Монтеррея должны были пройти курсы все без исключения старшие офицеры армии США, они должны были знать своего будущего противника. В Гармиш-центре занимались все офицеры НАТО. А многие русские литераторы от Ивана Буркина до Валентина Прусакова преподаванием в этих разведцентрах зарабатывали на жизнь.
Кстати, ни разу, ни в советское, ни в антисоветское время я не ездил за границу за счёт Союза писателей России. Чем-то не подходил высокому литературному начальству ни в советское, ни в антисоветское время. Хотя, поправлюсь, один раз всё же ездил за рубеж за счёт Союза писателей СССР. По рекомендации Александра Проханова ездил в составе писательской делегации из двух человек (вместе с Юрой Скопом) в воюющий Афганистан. Мне была интересна древняя гордая страна, но, прежде всего, мне как критику и литератору хотелось понять чувства молодых солдат, воюющих в составе ограниченного контингента. Через Афганистан прошли десятки тысяч русских ребят, которым предстояло дальше жить дома, в России. Я хотел понять, что они переживали, какими людьми становились.
Мы с Юрой Скопом прилетели в Кабул, нас отвезли на машине в правительственный особняк с вооружённой охраной, где мы и должны были жить вдвоём. Мы были официальной культурной делегацией. Программа была расписана афганским руководством: встреча с министром культуры, с афганскими писателями, музеи, театры — и всё под охраной. И всё в центре Кабула.
По такой программе вслед за нами действовал поэт Андрей Дементьев, ни разу не покинувший центра Кабула, и другие приезжающие официальные литераторы. Я такую программу еле вытерпел два дня, из одного охраняемого особняка на машине и под охраной ехали в другой. Официальные слова, официальные заверения во взаимной дружбе. Думаю, и самим афганским руководителям культуры мы были ни к чему, своих проблем хватало. На третий день я, созвонившись заранее со штабом наших войск, расположенным в бывшем королевском дворце, высоко над городом, выехал к ним. Все рекомендации Александра Проханова были мною получены заранее. Репутация Проханова в войсках в Афганистане была настолько высока, его вылазки с нашими разведчиками и десантниками были настолько рискованны, что его боевые друзья с радостью готовы были оказать мне помощь. Вернее — нам. Я поговорил с Юрой Скопом, или он остается ещё дней на десять в нашем особняке и продолжает официальные встречи, или, если хочет увидеть живую жизнь и наших солдат, и афганцев, и саму страну, присоединяется ко мне. Юра с радостью согласился сменить дислокацию и образ жизни.
Мы написали программу максимум: осмотреть все главные центры Афганистана, побывать в реальной боевой обстановке в частях, поговорить с ранеными в госпиталях, с разведчиками и особистами, с представителями афганского командования, воюющего на нашей стороне, с простыми солдатами. Думаю, благодаря Проханову, нам максимально пошли навстречу. Нам выделили на все дни странствий боевого офицера из отдела пропаганды, дальше началась походная армейская жизнь. Подобрали армейскую офицерскую одежду, которую позже и подарили на память. Сначала вылетели в Шиндант, армейский центр, оттуда на бэтээрах прошли до Герата по афганским дорогам. Целый день на броне, под афганским солнцем, руки, которыми держались за поручни, обгорели больше всего. Герат — это уже центр шиитского Афганистана, другие обычаи, да и бои не столь ожесточённые.
Город не разрушен, недалеко от города гробница нашего знаменитого поэта Алишера Навои. Мы как-то со школьных времён привыкли считать его чуть ли ни советским поэтом, гордостью наших среднеазиатских республик. Он и на самом деле — туркмен, но большую часть жизни прожил всё-таки в Афганистане и похоронен под Гератом.
Мечети, восточный базар, там же встреча с руководством гератских спецслужб, встреча с перешедшими на нашу сторону душманами. Мы даже сфотографировались с ними, и у нас в руках автоматы, и у них. После Герата летим в Кандагар. Там уже не до афганцев и музеев.
Город напоминает виденный в фильмах разрушенный Сталинград, всё простреливается, каждое движение под контролем. Там уже спим в солдатских домиках, едим солдатскую еду, беседуем с нашими солдатами. Интересный разговор с особистом. О наркотиках, о продаже оружия душманам нашими же солдатами, о любителях войны, псах войны, которые сами добровольно рвутся в ночные вылазки и не столько за трофеями, сколько из желания повоевать, поубивать.
