Паскаль Киньяр - Ладья Харона

Безумие «замкнутого круга» — это безумие любви, когда человек считает возможным прямой доступ одного в средоточие тела другого. Этот доступ однажды уже свершился при зачатии. Существует способ общения куда более быстрый, нежели через посредство слова. Это безумие чтения. Чтение — это возможное воссоединение с внутренним.

Лодочник был довольно стар. Возраст его равнялся восьми тысячам лет. Седовласый перевозчик стоял в своей ладье, налегая на шест, и говорил всем, кого доставлял на другой берег:

— Если кого увидишь в беде, остерегись помогать ему. Нужно, чтобы он прибежал бегом, коли хочешь, чтобы он выжил.

Порыв, толкающий к самоубийству, можно определить как панику. Это паническое разрушение ложного «я» с тем, чтобы спасти от гибели истинное «я». Состояние суицида предполагает владение языком. Ложное «я» — это дырявый плащ с латками идентификаций и проекций. Сюда же добавляются «три кастрации», образующие сверх-я, личность, воображаемую самость: отречение от всемогущества, отказ от кровавой жестокости, разрыв с самоутверждением. Истинному «я» никогда не добиться признания в обществе. Местонахождение истинного «я» всегда связано с жизнью тела, и общение с ним происходит без помощи языка.

Аррия Старшая протягивает кинжал тому, кого любит и с кем говорит после смерти.

Катон[53] созерцает свой меч.

Он читал по ночам.

Прочитав «Федона»[54] с начала до конца, он кладет свиток рядом с собою. Ищет взглядом свой меч. Тот висит над его ложем. Он хватает его. Вытаскивает из ножен. Трогает острие. Осматривает лезвие и говорит: «Теперь я принадлежу себе». Вновь берет книгу Платона и перечитывает «Федона». Уже начинают щебетать птицы. Внезапно он вонзает меч себе в живот.

Я хочу вкратце остановиться на последних словах, которые Катон произносит в сцене самоубийства. Традиция требовала выставлять причиной суицида мужественность, избыток силы, принадлежность («Теперь я принадлежу себе»). Но то, что Катон говорит по-гречески себе самому, или, вернее, те греческие слова, с которыми римский герой обращается к своему мечу перед тем, как умереть, имеет гораздо более простой, гораздо более архаичный, гораздо более глубокий смысл: Nun emos eimi (теперь я — мой). Или, буквально: Теперь моим являюсь.

Слово emos (мой), которое обретает свое подлинное значение лишь в смертный час, и есть sui, заключенное в слове суицид.

Самоубийство — это, несомненно, последний рубеж, которым может быть отмечена человеческая свобода. Она-то, вероятно, и есть последняя точка. Право на смерть не вписано в декларацию прав человека. Так же как не вписан туда индивидуализм. Как не вписана туда и любовь. Как не вписан туда и атеизм. Эти человеческие возможности выглядят слишком уж экстремальными. И слишком антисоциальными, чтобы обрести место в кодексе, претендующем на управление обществами. Ибо человек, рожденный верующим, подобен кролику, ослепленному фарами.

Если атеизм есть высшая степень индивидуализации человеческих существ, то самоубийство есть высшая точка человеческой свободы.

Бронте, Клейст, Кафка, Пруст, Мишима: самоубийство как шедевр, как создание шедевра, как признак его завершения, как последняя точка.

Глава XXX

Иисус-Самоубийца

Иисус покончил с собой. В евангелии от Иоанна (X, 18) Иисус говорит о жизни:

Моя жизнь, никто не отнимает ее у Меня (nemo tollit earn а mе vitam), но Я Сам отдаю ее (sed ego pono earn a meipso) и власть имею опять принять ее (et potestatem habeo ponendi earn).

В греческом переводе евангелия от Иоанна слова Иисуса звучат еще более жестко:

Никто не может вырвать у меня душу. Лишь Я Сам смогу отнять у себя свою душу.

Глава XXXI

Свобода

В ушах древнего грека греческое слово «свобода» (eleutheria) означало свободу передвижения, то есть возможность идти куда угодно (to elthein opou era). Свободой называлось то, что противопоставляло свободного гражданина рабу, навечно привязанному к жилищу сельского помещика, или запертому в стенах мануфактуры, или прикованному к веслу в числе прочих гребцов галеры.

В греческом глаголе eleusomai (идти куда угодно) возрождаются дикие звери, антиподы домашних животных, окруженных изгородями, стенками, колючей проволокой, границами.

По-латыни это Liber, бог виноградников и красноречия — двух вещей, которые лежат в основе libertas — свободы. Для римлянина libertas означает усилие — непрерывное, энергичное, плодотворное, светоносное, щедрое, свободное усилие природы. В переводе на греческий это означает физическую самостоятельность. Платон писал в Теэтете (173-а)[55]: «Свободно все, что развивается по своим собственным законам (auto-nomos)». Приложить усилия, чтобы достичь стадии цветения, — вот в чем выражается свобода растения, начиная с зарождения почки. Для человека же разрыв с зависимостью — сначала с неотенической потом с педагогической, потом с политической — и стремление к одиночеству составляют подлинную сущность (Imago) индивида. Imago человеческой природы (phusis) — это состояние личности на конечной стадии ее превращений. Свобода человеческого существа не противоречит принципам его природы, она противоречит общественной жизни, ее тираническим законам, ее границам, ее цепям. Свобода способствует развитию личности, тогда как рабство (работа на хозяина, религиозные ритуалы, запрет на самоубийство) чуждо телу и подчиняет душу вплоть до полного ее подавления. Греки называли словом phusis не только человеческую природу, но и мужской член. Зная это, можно свести воедино фразу Аристотеля: «Свобода — это phusis» и фразу Мелани Кляйн «Свобода — это жизненная установка», и вывести из них следующий тезис: Свершение судьбы человека есть свобода личности, созданной для жизни в одиночестве.

Таким образом, этимология греческого слова eleutheros (to elthein opou era) смыкается с этимологией французского sauvage (дикий, вольный, неприрученный).

А французское sauvage можно разложить на латинское soli-vagus (блуждающий в одиночестве).

Что есть свобода? То, что напоминает человеку о его диком, животном происхождении. Взгляните на маленьких детей — они похожи на котят. Это состояние дикости, подавленное воспитанием (то есть приручением), оставляет ностальгические воспоминания у каждого ребенка, которого вынужденное послушание в лоне семьи и осознанное подчинение в процессе образования, заставили сначала одобрять данную систему дрессировки, затем по-детски покоряться ей и, наконец, полностью свыкнуться с этим позорным рабством.

Так латинское слово feritas, означающее состояние животной дикости, превратилось во французское la fierté (гордость), a soli-vagari, относившееся к рысям, кабанам и оленям, преобразилось в sauvagerie (дикость).

Истинно человеческая свобода проникнута этим почти животным отвращением одиночек к орде, к толпе.

Импульс, пришедший неизвестно откуда, безымянный, беспричинный, беспредметный, крепнет, стремится вперед, мечется в пространстве. Solus vagari in agris, errore vagari — блуждать наугад, бесцельно, карабкаться на деревья, взбираться на скалы, бродить по полям, забыв родной дом, семью, детство, зависимость от других. Это блуждание (error) походит на уже помянутый «заколдованный» лес. Эмили Бронте больше всего на свете любила такие одинокие прогулки в ландах. Плиний (V, 31) приводит путаные рассказы о vagantes fabulae — диких, бродячих, блуждающих вольных людях. Вот и я веду столь же роскошную свободную жизнь в пределах последнего из царств.

Глава XXXII

Дефиниция слова «расширение»

Сократ-Афинянин в начале «Федона» приводит красноречивый пример истинного удовольствия от «расширения»: когда сторож входит в темницу и снимает с него оковы, он начинает растирать свои распухшие лодыжки.

Сократу предстоит умереть, но это его мало трогает: он наслаждается тем, что может растереть свои голые израненные ноги, с которых только что сняли оковы.

Что такое иная жизнь, как не иная лингвистическая интрига?!

Безграничность существует.

Писательство разрывает путы души, приверженной пережевыванию прошлого.

Чему служит писательство? Оно помогает не стать живым мертвецом.

Безграничность создала то, что можно теперь найти в любом уголке земли.

Это книги. Чтение расширяет границы души.

Верните мне мою итальянскую жизнь, мою свободную жизнь! Жизнь, в которой я мог свободно идти куда захочется. Всегда вне дома, всегда на приволье, чтобы читать, чтобы мечтать. Чтобы жить под пышными древесными кронами, под зонтичной тенью пиний…