Сборник - Измерение “Ф”
— Тебе хватит! — крикнул я и не ошибся: пробка, закрывавшая сток, с хлопком вылетела из воды, подняла за собой взболтыши мути и грязи. Вода вспенилась, забурлила.
— ОТПУСТИ ЕЕ, БЕСПОРТОШНЫЙ СТОРОЖ!
— Что?! — обиделся я и показал фигу. — А это ты видел?
— ИНЖЕНЕРИШКА! ОТПУСТИ ЕЕ!
— Ни-за-что! — ответил я, намеренно растягивая слова. — Лучше убирайся-ка подобру-поздорову, клизматрон болотный!
— АХ ВОТ ТЫ КАК, ГОЛЬ ПЕРЕКАТНАЯ! СМЕЕШЬ ЕЩЕ ОБЗЫВАТЬСЯ?! НУ ДЕРЖИСЬ, РВАНИНА! — Из воды высунулась волосатая лапища…
— Отпусти меня! — завизжала русалка. — Иначе мы оба погибнем.
— Ни-за-что! — повторил я. — Не пристало Принцу бояться подводного дерьмоеда-пакостника!
— УУУ!!! — завыла лапища, как пожарная сирена. — НУ ТЫ МЕНЯ ДОСТАЛ! СЕЙЧАС Я ТЕБЕ ПОКАЖУ, ГДЕ РАКИ ЗИМУЮТ!
— А ты сам-то знаешь? — разошелся я, потеряв всякий страх.
— И ТЫ УЗНАЕШЬ!!! — лапища все тянулась и тянулась, как змея, как свихнувшийся пожарный шланг. Многочисленные пальцы раскачивали воздух в поисках моей шеи.
Левой рукой я еще крепче обхватил русалку за талию, оттащил к краю ванной. Правой, на ощупь, поднял с полу кастрюльку и хватил ею по пальцам-змеям, которые мгновенно вырвали мое оружие из забинтованной руки. Я поднял с пола несколько котлет, запустил ими в пасть, появившуюся между волосатыми пальцами.
В то же анальное отверстие проследовали вторая, третья и четвертая порции.
— У-У-У, — завопило чудовище, закашлялось, подавившись.
— Чтоб тебя разорвало!
— А-А-А, — стонало чудовище. — ЧТО ВЫ, ПАДЛЫ, СДЕЛАЛИ С МОЕЙ БАБУШКО-О-Й-Й! КТО ПОСМЕЛ НАДРУГАТЬСЯ НАД ВОЛШЕБНОЙ ЩУКОЙ?
— Волшебной?! — рассвирепел я. — Собакой цепной! — и схватил с пола, что под руку попалось, а именно — дипломат с деньгами. Он распался, уронив нижнюю челюсть, раскрылся — я бросил одну пачку в пасть, другую на поверхность болотной жижи. Рука жадно схватила, пасть заглотила, пробормотав:
— ЭТО НАМ НРАВИТСЯ!
— Нравится? — обрадовался я. — Тогда держи, гадина морская!
— ПОПРОСЮ НЕ ОБЗИВАТЬСЯ! — заспорило чудище, судорожно заглатывая деньги. — ТЫ МЕНЯ СОВСЕМ НЕ ЗНАЕШЬ!
— И слава богу! И знать не желаю! Иди-ка ты в самую глубокую расщелину дна морского! И самую зловонную!
Рука призывно защелкала многочисленными пальцами, не реагируя на оскорбительный выпад:
— ЕЩЕ! — потребовала вражья морда.
— Э, нет, красавчик, так дела не делаются! Снимай с нее чешую — плачу наличными!
— Я НЕ МОГУ! ОНА ЗАКОЛДОВАНА!
— Как это “не могу”?! А взятки брать можешь, а хапать за один присест по десять тысяч можешь! Снимай с Мары чешую, морской козел!
— ТЫ ПОДБРАСЫВАЙ, НО НЕ ОБЗЫВАЙСЯ!
— Ни копейки не получишь даром! Меняю бумажку на чешуйку.
— МММ! — чудовище заскрипело, зашевелило мозгами. — МММ!
— Котик, — русалка прильнула ко мне, дрожа от холода: она обрела теплокровность — как обещала! — жизненную силу. — Послушай этого гомика-гномика. Он всемогущ, но жаден: отдай ему все.
— Я ПРОСИЛ НЕ ОБЗЫВАТЬСЯ!
— Молчать, погань, когда говорит девушка!
— Я СОГЛАСЕН. ОПУСТИ ЕЕ В ВОДУ!
— Ну, смотри у меня…
Тут и я заметил, что держу Мару на весу, над болотной жижей. Я неохотно опустил ее по пояс, волосатые пальцы прикоснулись к чешуйкам, растворяя их в себе одна за другой. Я подбрасывал сотенные теперь уже не пачками, а отдельными бумажками: чешуйка — бумажка, бумажка — чешуйка. Процесс длился долго, когда мы подобрались к лодыжкам — деньги кончились…
— ХА-А! — радостно взвыло поганое чудище. — ВОТ Я ВАС ВСЕХ!
— Забирай машину, ублюдок, — крикнула девушка, и чешуйчатая ласта исчезла с ее ступней. Я рывком выдернул ее из болота, в котором она погрязла по моей вине; Мара дрожала от боли, холода и восторга. Я вынес ее на сушу, осторожно поставил на полотенце в прихожей:
— Одевайся, девочка, — поцеловал ее.
— Ты знаешь… — глаза Мары расширились от удивления. — Я… я… в самом деле…
— Ну, — крикнул я чудовищу. — Мы в расчете?
С улицы послышался звук включившегося мотора, скрип колес эмоба: машина прощально прогудела нам и умчалась.
Из фановой трубы прорывался давящийся, рвотный звук.
— Не захлебнись, обжора! — крикнул я.
Чудовище исходило пережорным рефлексом, я вшагнул в ванную, уставился на болотную мерзость: она вспенилась, на поверхность всплыло несколько сотенных бумажек: пожеванных, смятых, частично переваренных. Я включил горячую воду на полную громкость. Славненько! Как всегда: на улице — двадцать пять, значит, кипяток прет из всех щелей. Повезло…
“Все закономерно”, - пояснил вэ-гэ.
Зеркало в ванной моментально запотело. Я закрыл дверь, вернувшись в прихожую, к Маре.
— Что ты еще натворил? — спросила экс-русалка. Она так и стояла на полотенце: капли родниковой воды сверкали на ее прекрасном стройном теле, золотые прядки волос прилипли к щекам, шее, лбу, плечам… Я прижал ее к себе:
— Ничего страшного, девочка, надо его проучить!
— САДИСТ! ЗАКРОЙ КИПЯТОК! — из фановой трубы раздались душераздирающие вопли…
— Не будешь больше зариться на чужих принцесс! — крикнул я и запел: “Слава, слава свободному племени водопроводчиков и отопителей!”
Входная дверь, оказавшись не запертой, распахнулась. На пороге стояла соседка-хирург:
— Константин, — спросила она. — Это не вы мучаете собаку?
— Нет, — улыбнулась Мара не пугаясь, не пряча себя — нагая богиня любви.
— Вы великолепно сложены, — созналась женщина-врач. — Костя, такое сокровище надо носить на руках.
— Понял, — улыбнулся я, подхватывая девушку на руки. И, пока я нес ее к постели, входная дверь захлопнулась, автоматически закрыв все запоры и замки.
— А воду ты не закроешь? — спросила Мара, покусывая мне мочку уха, откидываясь на подушки.
— Нет, пусть она течет все время, пока мы любим друг друга, пока нам хорошо вместе. Пусть она отводит постороннее дерьмо от подслушиваний наших живых скрипов… я не прав?
— Ты всегда прав, мой мальчик…
VIII
Через неделю мы поднялись, умылись, позавтракали и отправились в нотариальную контору. Робот-архивариус зафиксировал наш трехгодичный брачный контракт.
БОРИС ГУРЕВИЧ
ПОМНИТЬ ГЕРОСТРАТА
1
“Я не хочу, чтобы тот, кто будет читать эти записи, подумал, что это исповедь, последняя попытка оправдаться, — на всякий случай. Мне есть в чем оправдываться, но мне всегда претило исповедоваться публично. Тот, кто кается в грехах прилюдно, просто неискренен, и грош цена его покаянию.
Скорее всего, это проповедь. Особый вид ее. Классическая проповедь — это вербовка сторонников или наставления единоверцам. И то, и другое предполагает недостаток или отсутствие у людей веры в то, во что верит (или старается показать, что верит) сам проповедник. Проповедь — это своего рода предложение, приказ, просьба, — зависит от тона. Можно не согласиться с проповедью, можно отклонить просьбу и предложение, можно не подчиниться приказу… У человека есть право на это, есть свобода выбора.
Я собираюсь лишить человечество свободы выбора — и могут возникнуть разные мнения о мотивах этого поступка. Кто я — герой или Герострат? Может быть, “и”? Возможно ли совмещение качеств? Геройский поступок не нуждается в комментариях, поступок Герострата, чтобы оправдать, нужно объяснить. На всякий случай.
Итак, перед вами объяснительная записка.
Я начну с истоков. У меня еще есть время.
* * *Именно в тот день богам было угодно сделать ее красоту почти совершенной. Наверное, в этом был свой смысл, но я не внял ему и не испугался.
Мягкие длинные волосы, рассыпанные по плечам, точеное лицо, бронзовые руки, белое, до земли, платье, облепившее фигуру, ветер и вечернее солнце… Она ждала меня, а я не торопился, стоя на холме перед Домом Иова, и разглядывал ее, любуясь, гордый и счастливый, предвкушая радость встречи и невольно оттягивая ее: ожидание счастья — острое чувство. В одной древней книге я прочитал однажды: женщина ни одному мужчине не отдается так, как отдается солнцу, и, глядя тогда на нее, я поразился точности этого наблюдения. Дом Иова нависал над ней темной громадой, но она не замечала его давящего величия, она стояла, подставив лицо заходящему солнцу, закрыв глаза и опустив руки… И она ждала меня!
Но меня опередили.
Спрятавшись в нише за колоннами Фасада Страданий, до синевы в ногтях вцепившись в изъеденную временем кладку, я слушал. Я не помню ни одной внятной мысли, меня словно выключили на время. Я только молил Бога, чтобы она не закричала, потому что тогда я не выдержу и выйду из своего убежища, и меня убьют, но не сразу, а сначала заставят смотреть на все, что будут делать с ней.
