Отар Кушанашвили - Не один
Она доподлинный полковник казачьих войск с правом ношения оружия. Широкую аудиторию известили об этом в программе «Доброго здоровьица!», которую смотрят, как уверял меня редактор проекта, «даже прожженные синьки». (Судя по тем выпускам, что видел я, нет ни малейшего основания считать это заявление спорным.)
Бабкина своей харизмой, очень специфичной, если захочет, остановит дождь, парализует движение, обезоружит маньяка – он просто не будет знать, как реагировать. Все, кто участвовал в программе, отчаянно ее славословили, она кротко соглашалась.
Я бы смело иронизировал и дальше, но в студии, когда меня объяло недоумение, появился Кобзон и спел с Бабкиной дуэтом, после чего Геннадий Петрович Малахов изрек (я записал и впал в прострацию): «Родиться и самореализоваться в России наиболее почетно, что может дать земной шар человеку».
Все ее артисты – ее дети, и было бы странно, коли было бы иначе. Они были тут же и кивали, как на приеме у психоаналитика. А попробуй не кивни. Помню, как, вступив с ней в полемику на «Славянском базаре», я удостоился титула «токсикозный высерок». Правда, утром на перроне, когда мы прощались с Витебском, Бабкина принесла мне извинения специального толка, то есть извинилась за горячность, но закончила все словом «сволочь» и смехом одарила.
В общем смысле Бабкина – жертва той же проблемы, что касается всех столпов: как только она впадает в пафос, ей тут же изменяют талант и вкус. Но все дело в том, что из пафоса никто не «выпадает» – и не собирается. Под занавес появилась подруга-нумеролог и зачастила: «Она такая тонкая…» Грянула песня про золотую пчелку, и сама драматургия передачи подтвердила: тоньше не бывает.
Трагедия русской этнической музыки
Продюсер Евгений Фридлянд, с рвением и неослабным постоянством, создающий новые проекты, сидя в своем кабинете, вздыхает: «Любой намек на серьезность теперь обречен, спрос есть только на лубок, на трэш, на кич».
А я вспоминал время, разумеется, золотое, когда мы только знакомились (занимался он тогда братьями Меладзе, за плечами у него было «Браво») и я буквально записывал за ним, вот это, например: «Музыка дает самые лучшие уроки композиции; под нее и жизнь можно выстраивать».
Если Фридлянд говорит, что сейчас в чести пригламуренный кич под соусом псевдонародности, значит, так и есть. И тут не нужна имеющаяся у него в наличии сверхъестественная сила убеждения, довольно радио и ТВ, где этника вовсю насилуется климактерическими стервами и парнями, похожими на трансвеститов. Насаждается самым топорным образом стереотип, что этническая музыка – это то, во что завернули ее Бабкина, Кадышева и бурановские бабуси, уже ставшие нарицательными, при всем безоговорочном пиетете к лихим и милым старушкам. От них требуется псевдонародность с повышенным содержанием сахара.
Фридлянд имеет дело с вероломным рынком всю сознательную жизнь, он имел дело со всеми стилями и направлениями, слово «рынок» вызывает у него тахикардию, но ничего не попишешь, надо подстраиваться, и ЕФ почти торжественно ставит мне песню новоиспеченного дуэта «Иван-да-Марья», где барышня, само собой, хохотушка, а паренек-гармонист якобы ходок, дружащий со стаканом. Песенка дьявольски быстрая, с въедающимся в мозг припевчиком, и даже моя минимальная (кокетничаю) компетентность позволяет спрогнозировать успех этой непритязательной вещицы у заказчиков: такие песни хватают за шкирку и под водочку плясать подбивают.
А там можно, глядишь, слепить из ребят очередных икон жанра, истоптанного бабушками, не только бурановскими.
Не до Гергиева сейчас и какого-то там Боуи, надо приспособиться.
Фридлянд вздыхает и улыбается.
Секрет успеха Леонида Агутина
Я бы написал, что, когда Леня Агутин поет про меланхолию, песня кажется самой что ни на есть достоверной эманацией божественного, но ему не понравится, а вы не поверите. Он ненавидит вычурность, а вы любите его веселым, с песенкой-манифестом шофера-дальнобойщика, а не терзаемым грустью романтиком из недобитых.
За последние сто лет я читал о Лене только то, что он не дурак гульнуть и что они вот-вот расстанутся с лучшей женщиной Земли, чистой помыслами леди, обреченной на бонвивана. Между тем сохранить, сделавшись элитной штучкой, почти детское простодушие – такое удавалось до него только мне, покойному Джексону и И. Хакамаде.
Безвременная кончина многих музыкантов как музыкантов случилась именно по причине того, что они слишком заботились о благоустройстве латифундий и не заметили, как «солнышка стало мало». Раньше, когда мы пили, мы про предназначение искусства не говорили, он просто хотел сочинять и петь качественные песни. Жить, конечно, мы хотели шикарно, а как же, и когда остальные сосали из горла суррогат, Агутин уже тогда пил «Хэннэсси», но это так, штришок.
Он вообще не признает паллиативы, избегает недалеких ухарей, годами шлифует песни и теряется, когда надо сказать о себе хорошо; никто у нас уже не теряется, а он – в ступор. По его поведению за кулисами очевидно, что он до сих пор не очень-то понимает, где находится: слишком доброжелательный.
Со всеми оговорками, такие пьесы, как он, никто не пишет, вы, хотя б вот этой внемлите: «НЕ ПОЗВОЛЬ МНЕ ПОГИБНУТЬ», в ней смыслы жизни появляются один за другим, как асфальтовые шампиньоны.
Но публика хочет не тех песен, от которых ангелы рыдают, а святые задыхаются, а как у Сердючки: шоб весело, с гиканьем, чтоб «Нас не догонят», но поистеричнее.
Остановимся, однако, на утверждении, что ЛА голыми руками не взять. Он не за триумфами здесь, хотя от них не отказывается, он за песнями, которые помогают дышать. Нам тоже. У Лени Агутина первый полусерьезный полуюбилей, и он продолжает возделывать оазис интеллектуальной якобы легкой музыки.
Его «Пепел» стучит во мне
На шумном собрании некогда сверхпопулярной программы «Муз ОБОЗ» долго решалось, кто поедет на интервью к Игорю Талькову. Желающих было немного. Сейчас это звучит пошло и манерно, но тогда всех пугала его явственная интеллектуальность в обрамлении очевидной суровости. Это ведь он потом мне скажет (я записал): «Поскреби цивилизацию – полезет дикость», а еще вот это: «Меня волнует тема нравственных императивов», то есть душа его волновала.
Ехать вызвался я.
В подмосковном городе Видное в гримерке я обнаружил человека, который был расстроен тем, как прошел концерт: важные песни пропускали мимо ушей, требовали «Чистые пруды». Воспитанные культурой намека и многоточия, люди не знали, как реагировать на манифесты, и требовали лирику. И то сказать, лирика была что надо. Ведь даже песни о любви («Самый лучший день», «Летний дождь») он превращал в элегии по утраченным чувству и идеалам. Его метафоры были невесомы, как дождинки.
Я спросил, отчего у него в песнях так много хемингуэевского героического пессимизма, и он расхохотался: «Ну, ты и… фрукт. А как же "Я вернусь"?» Я спросил, что он считает для себя самым главным. Он ответил: как сделать жизнь полезной и необременительной тебе самому.
Пытаясь этого добиться, он без снисхождения (это слышно) относился к себе и снисходительно к другим. Он и ценим людьми сегодня, думаю, за абсолютный позитивный фатализм, который и есть основная часть его обаяния: да, непросто, но любите Родину и друг друга и тогда выстоим. И так уж и быть, будут вам «Чистые пруды».
Через неделю Игоря Талькова убили, и мы сопроводили интервью его малоизвестной песней со строчкой «Пепел к пеплу, прах к праху», надеясь, что это правда, что он есть – пепел, который стучится в сердца.
Когда ни апостолов, ни радости
Алексей Потапенко («Потап и Настя») только кажется хлопцем, действующим в рамках классической схемы «он был обычным человеком до тех пор, пока не превратился в атомного песика». Он нравится мне тем, что решительным образом отвергает высокопарную идиоматическую референцию «равно встречай успех и поруганье».
В этом разрезе олимпийское спокойствие не про него: успех он обожает, ругателям жаждет морды набить.
Он умеет писать песни, заставляющие неметь от изумления; под его водительством набрал обороты нешуточные дуэт «Время и Стекло».
Их пьесу, по тональности напоминающую апостольское «Радуйся!», «Имя 505» я объявляю безоговорочным победителем непростого лета, когда не до апостолов, не до радости.
Видимо-невидимо артистов, требующих себе венец из роз и при этом напрочь лишенных харизмы.
А тут – дивная энергетика юных «энерджайзеров», уверенных, что мир спасут не «занавес» и танки с самолетами, а знойные поцелуйчики херувимчиков.
В этой песенке, с которой вместе весело даже не шагать, даже не скакать, а прямо-таки летать по просторам, Потап с подопечными вывернули наизнанку все поп-схемы.
Любовную историю они преподносят с характерной только для Потапа смесью безалаберности и остроумия.
