Эрнест Хемингуэй - «…оставаться самим собой…»
моя сестра Ура (Урсула) училась в вашем колледже и сейчас живет в штате Гавайи — факт, не имеющий отношения к делу. Когда я вернулся домой после первой войны, она обычно ждала меня, заснув на ступеньках лестницы, ведущей в мою комнату на третьем этаже. Она непременно хотела проснуться, когда я приходил, потому что кто-то сказал ей, что мужчине очень плохо пить в одиночку. Она выпивала со мной что-нибудь легкое, пока я не укладывался спать, и она оставалась у меня, чтобы мне не было одиноко ночью. Мы всегда спали при свете. Иногда, увидев, что я заснул, она гасила свет, и сама не спала, а, заметив, что я просыпаюсь, снова зажигала его. В то время я не мог спать в темноте[30], и теперь вам ясно, что знает об этом Уилсон[31] и что за прекрасная девочка училась в вашем колледже.
Что за черт, не так-то это просто — любили вы или ненавидели свою мать. А что если вы любили двух сестер, пять собак, почти двадцать кошек, четыре разных самолета, два больших и пять маленьких городов, три континента, один катер, океаны и бог знает сколько женщин. Во всем виновата ваша мать. Нет, это слишком просто, с какой стороны ни посмотри. Я также люблю своих детей, люблю писать, читать, любоваться картинами, охотиться, ловить рыбу, ходить на лыжах и еще люблю разных людей в Венеции. Кроме того, люблю свою жену Мэри. Люблю 4-ю пехотную дивизию и 22-й пехотный полк и Гон-Конг и Новые территории. Двух девушек в Венеции и одну в Париже. Люблю их искренне и крепко.
Эдмунд Уилсон пичкает нас россказнями о скрытых душевных травмах. Прекрасно. У меня 22 легко различимых ранения (возможно, это помимо скрытого, и я убил по крайней мере 122 человека, помимо тех, о ком я не могу знать наверняка. Последний, нет, не последний, а тот, чью смерть я перенес особенно скверно, был солдатом в немецкой форме и каске. Он ехал на велосипеде впереди отступающей части по дороге на Ахен, которую мы перерезали чуть повыше Сен-Кантена. Я не хотел, чтобы наши стреляли из крупнокалиберного пулемета и спугнули тех, что ехали следом за ним на бронетранспортерах, и сказал: «Оставьте его мне», и застрелил его из карабина. Потом мы подошли обыскать его и поправить ловушку, и он оказался совсем мальчишкой, ровесником моего сына Патрика, а я прострелил ему позвоночник и пуля вышла через печень. Спасти его было нельзя, так что я положил его как можно удобнее и дал ему таблетки морфия, и тут подошел мальчик-француз и попросил велосипед, потому что его был украден немцами, и мы отдали ему велосипед и велели спрятаться к дьяволу в небольшом кафе на перекрестке, а сами поправили ловушку.
Нет. Я думаю мы таковы, каков окружающий нас мир, и все эти психоаналитические версии или интерпретации никуда не годятся…
С наилучшими пожеланиями
Эрнест ХЕМИНГУЭЙ
25 августа 1950 года
Роберту Кантуэллу (амер. писатель, критик. — В. П.)
Финка Вихия
Дорогой Боб,
странно было получить от тебя письмо после столь долгого молчания. Я беспокоился и ждал твоих книг. Ты был моей главной надеждой в американской беллетристике…
Что касается неприятных сторон известности… Вот примерно как это бывает: в ночных клубах незнакомые люди подходят к тебе и говорят: «Так это вы Хемингуэй?» и без дальнейших объяснений виснут у тебя на шее. Или они начинают лапать тебя, что малоприятно, а то и твою жену или знакомую, а когда ты делаешь им замечание, предупреждаешь и, наконец, вынужден дать им пинка, то это попадает в газеты…
Нельзя же все время сидеть дома, но стоит выйти, и как только что-нибудь случается, газеты тут как тут. Они почему-то не пишут ни о том, что ты встаешь на рассвете и принимаешься за работу; ни о том, что ты никогда не отказывался послужить своей стране; ни о том, что ты сам, твой брат и старший сын были ранены на последней войне; ни о том, что оба твои деда сражались и были ранены во время гражданской войны (в США 1861-65 гг. — В. П.); ни о том, что ты был ранен врагом 22 раза, из них шесть раз в голову, и тебе прострелили обе ноги, оба бедра и обе руки; ни о том, что твоя единственная цель быть лучшим американским прозаиком… Я никогда не был святым, Боб, и в наш век жить куда труднее, чем в средние века, а ведь я прожил в нем полсотни лет, да плюс еще год. И может статься, скоро сенатор Маккарти, да провались он в преисподнюю, решит, что со мною пора кончать…
Я стараюсь писать как можно лучше и мало что знаю о наших предках и не пытаюсь романтизировать их, как это делает Фолкнер. Я точно помню, как мой дед рассказывал, что всякий раз, когда будили Гранта[32], он не стеснялся в выражениях…
Книга по-настоящему хорошая («За рекой, в тени деревьев». — В. П.). Но если тебе не нравится, можешь разнести ее к черту. Это твое право и твой долг. Я сам прочел ее 206 раз, чтобы убрать ошибки или неточности, но даже в последний раз — книга мне понравилась, и все 206 раз она раздирала мне душу. Это мое личное мнение, и не следует обращать на него внимания. Но я читаю и пишу не первый год и научился отличать дешевку от настоящей вещи.
Похоже, я ответил на все твои вопросы, Боб… Забавно, что у тебя и моего несчастного полковника одна и та же фамилия, но мне это даже приятно.
Бывший генерал-лейтенант британской армии, прочтя мой роман в журнале, уже основал в Ирландии «Общество Кантуэлла»… Возможно, и мы когда-нибудь станем его членами. Особенно если учесть, что ты урожденный Кантуэлл. Но книгу, если хочешь, можешь разгромить…
Надеюсь, у тебя все хорошо. Свяжись с Кеном[33]. Он был такой занятой, что, должно быть, не помнит меня. Но ты скажи ему, что я тот самый субъект, которого послали с приказом доставить его во что бы то ни стало. А было это в один необычный июльский день, когда и Христос не пожелал бы идти по воде туда, где был Кен. Он даже не хотел заглянуть в полк — 8-й пехотный полк армии Соединенных Штатов. Генерал Раймонд Бартон, командовавший 4-й пехотной дивизией, сказал мне, нет, приказал пойти, отыскать и привести Кена. Пущенный из танковой пушки бронебойный снаряд пробил стену дома, где находился КП и, оторвав по колено ногу штабного капитана, прошел через заднюю стену чуть повыше голов двух отдыхавших на койках связистов. Нога упала на пол, но голос генерала Бартона, говорившего по телефону, даже не дрогнул, и я, как и было приказано, отправился за Кеном. Ногу капитана обожгло снарядом, и крови почти не было. Он просто удивленно смотрел на свою ногу. На улице я встретил этого героя Эрни Пила[34], плакавшего оттого, что наши бомбардировщики накрыли своих… Я сказал ему, что на прошлой войне, чтобы накрыть цель, нам иногда приходилось вести огонь так близко от своих позиций, что погибало до двадцати процентов наших солдат. Он сказал, что у меня нет сердца. «Войди в дом, — ответил я, — и полюбуйся на эту ногу, она по-прежнему там, на полу. Ты сентиментальный дурак. И не говори со мной дурацким газетным языком, потому что сейчас я иду во второй батальон».
Кен был во втором батальоне. Теперь по крайней мере тебе понятно, как я нажил себе столько «друзей»… У Кена хватило бы храбрости спрыгнуть даже с «Эмпайер стейт билдинг» (в 50-е годы самое высокое здание в Нью-Йорке. — В. П.). А Эрни был выдуманным агентством печати национальным героем… Мне не по душе выпивоха-бахвал, но он, во всяком случае, лучше выпивохи-нытика.
Кончается страница. Можно бы порассказать еще. Но зачем? Ты согласен?
ЭРНЕСТ
Боб, дорогой,
пожалуйста, не говори никому и не пиши о том, сколько раз меня ранило. Я просил «Кейп» и «Скрибнерс» (амер. издательства. — В. П.) не распространяться о моей военной службе — мне это неприятно и портит все, чем я горжусь. Я хочу, чтобы меня знали как писателя, а не как охотника, бузотера или выпивоху. Я хотел бы быть честным писателем и пусть меня судят как такового.
Всегда с наилучшими ЭРНЕСТ
11 сентября 1950 года
Генералу Чарлзу Лэнхэму
Финка Вихия
Дорогой Бак,
…воскресное книжное обозрение «Таймс», так же как и «Геральд трибюн», поместило рецензию на книгу («За рекой, в тени деревьев». — В. П.) на первой полосе. Рецензию в «Таймс» написал Джон 0'Хара. Он начал с того, что назвал меня лучшим писателем со времен Шекспира, и это, конечно, принесет мне немало «друзей». Ну и заявление. Все хорошие писатели хороши по-своему. После Шекспира была по крайней мере дюжина очень хороших писателей. Кроме того, он не смог понять моей книги, поскольку не знал людей, о которых я обычно пишу… А я знаю всевозможных солдат, художников, дипломатов, воров, гангстеров, политиков, жокеев, тренеров, матадоров, много красивых женщин, аристократок, бомонд, спортсменов, профессиональных убийц, всяческих игроков, оголтелых анархистов, социалистов, демократов и монархистов, так что, если можно быть обвиненным за связи, то в этом я признаю себя виновным. Еще среди моих знакомых наберется целый батальон барменов и попов — и те и другие ссужали меня деньгами, которые я сполна отдавал. Я также знавал рыбаков, охотников, бейсболистов, футболистов, Жоржа Клемансо, Муссолини (последнего слишком хорошо), экс-королей… Так что моя биография существенно отличается от биографии тех, кто судит обо мне с такой легкостью. Они всегда изображают меня простеньким, застенчивым сыном сельского врача, а с легкой руки Каули (амер. критик. — В. П.) я стал еще и увальнем с плохим зрением…
