Сергей Лойко - Шок и трепет. Война в Ираке

Иракцы в провинциях живут большими семьями в трехчетырех домах, образующих такие небольшие хутора. Так вот надо спрашивать, как называется вот это место, где стоят вот эти ваши дома. Тогда получишь точное название. Но этого названия все равно ни один водитель не знает и никогда этого места не найдет.

Так что мы попали в другую деревню.

Сначала заехали в местную мечеть, где вполне презентабельного вида мулла по имени Доктор Хамед Абдул-Азиз Эль-Шил Хаммад заявил верующим, что «американцы и евреи — это внуки обезьян и свиней» и так далее в таком духе. Речь свелась к тому, что надо воевать до победного конца или умереть на своей земле.

Как же американцы думают тут воевать, если почти все, с кем мы общаемся, готовы умереть? В этом случае, даже если американцы победят, мировое сообщество вынуждено будет обвинить их в массовом убийстве. Надеюсь, что американцы будут умнее и не будут заезжать в деревни, а прямо по дороге поедут в Багдад.

Глава 5

Деревня

Десятки мужчин, в основном крестьян из окрестных деревень уезда Мешахде, что в 35 километрах к северу от Багдада, заполнивших до отказа небольшую мечеть, пришли, чтобы, может быть, в последний раз попросить Аллаха отвести от них войну или, если это уже невозможно, даровать им победу в битве с «американцами и евреями, внуками обезьян и свиней», как образно и неполиткорректно вещает местный мулла.

Для Нахсана Халифы Джамила, крепкого, по-доброму грубоватого мужика, с обязательным немного выпирающим животом — извечным первичным признаком скупого восточного мужества, — победа, о которой говорит мулла, имеет вполне отчетливые и внятные очертания — это победа Нахсана и его семьи над «шайтаноподобными» американцами, которые, не дай бог, сунутся завоевывать их маленький клочок унылой коричнево-серой земли.

«Они придут сюда с севера, и моя задача остановить их здесь и не дать им войти в мою деревню и мой дом, — говорит Нахсан, гордый отец семерых сыновей и двух дочек. — Моя защита — это мой автомат Калашникова и мой бог — Аллах. Партия (местная ячейка правящей партии — по-нашему райком. — С.Л.) обещала мне выдать еще автоматов и патронов до того, как начнется сражение. Мои сыновья и я умрем здесь, но не пропустим американцев».

Такая решимость бороться и не сдаваться со стороны обыкновенного сельского водителя грузовика из деревеньки Абу-Суиль — не просто бравада или спонтанный эмоциональный бред. Боевой энтузиазм сельских масс тщательно контролируется местным райкомом, руководители которого указывают селянам, где копать окопы и когда являться на стрельбы, которые проводятся два раза в неделю под руководством военного инструктора из партийного комитета.

Одетый в новую черную выходную рубаху до пят и краснобелую куфию (традиционный арабский мужской головной убор. — С.Я), Нахсан довольно улыбается, когда у него появляется возможность продемонстрировать гостям, как его юные отпрыски умеют обращаться с оружием.

12-летний Хатем с румяными от волнения щеками пулей летит в дом и через долю секунды вылетает обратно с семейным сокровищем — АКМ-47, магазин полон и пристегнут. Отец, интуитивно оценив ситуацию, мгновенно разворачивается и, совершив невероятный для своего грузного телосложения прыжок, успевает вовремя выхватить смертельное оружие из рук мальчишки, еще до приземления отсоединяет магазин, опускает предохранитель, перещелкивает затвор, поднимает ствол вверх и, уже твердо стоя на ногах, прячет магазин в бездонный карман рубахи, делает контрольный беззвучный выстрел в небо и возвращает оружие не успевшему понять, что произошло, сыну.

Удивительно, что собравшаяся вокруг толпа из родных и соседей не аплодирует. Привыкли уже, наверное, к такому цирковому спасению детей в условиях надвигающейся войны, то есть неоднократно присутствовали на репетициях этого семейного трюка. По крайней мере, все семеро сыновей Нахсана, от 10 до 18 лет, живы и здоровы, умеют читать, писать и стрелять и готовы защищать родину в составе одной отдельно взятой семьи под руководством по-старшински заботливого отца.

Тем временем Хатем быстрехонько разбирает и собирает автомат, лихо вколачивая крышку на место маленьким, но крепким кулачком, и со знанием дела прицеливается в черно-белую корову, жующую жидкую травку метрах в двадцати от дома. Хатем склоняет голову к прикладу, прищуривает глаз и нажимает на курок. Боек глухо клацает. Корова продолжает свою продуктивную жизнедеятельность. Хатем победно поднимает АКМ над головой и другой рукой делает знак victory. В этот раз толпа из восторженных сестер, теток, братьев и соседских детей радостно кричит и улюлюкает. Широченная улыбка еще не успела сползти с лица Хатема, как его 15-летний брат Луай в приступе ревности выхватывает автомат из рук брата, и шоу идет по второму кругу.

Нахсан оставляет мальчишек с их любимой игрушкой и ведет гостей к свежевырытой квадратной яме три на три метра и глубиной метра полтора неподалеку от их большого одноэтажного кирпичного дома, выкрашенного под цвет глины и поэтому почти незаметного с дороги. В этой яме его семья будет прятаться, когда начнется бомбежка.

«После начала бомбежки партия скажет нам, где копать траншеи для обороны деревни, — говорит Нахсан. — Но скорее всего, каждая семья будет защищать свой собственный дом. Мы будем стрелять, пока не кончатся патроны, а потом мы будем сражаться с врагом кинжалами, камнями и палками».

Нахсан уверен, что патронов у них хватит на неделю боев. Что касается запасов еды и необходимых вещей, семья собирается сражаться, а не отсиживаться в убежище…

Луай заканчивает упражняться с автоматом и, передав его другому брату, подходит к Нахсану, прислоняется с любовью к его руке и говорит, что никто не стреляет из автомата лучше его отца: «Отец сказал мне, что, если его ранят или с ним что-нибудь случится, я должен не обращать внимания, а продолжать стрелять во врагов, пока всех их не убью».

В деревне, разбитой на небольшие, в три-четыре дома, хутора, раскиданные на сотни метров друг от друга, около 150 домов с населением более трех тысяч человек. Сотни из них, мужчины и мальчики, способные держать оружие, тренируются в стрельбе, роют укрытия и готовят себя к последнему и решительному бою, вдохновляемые уездным партийным и религиозным руководством.

Местный мулла доктор Хамед Абдул-Азиз Эль-Шейх Хаммад — чрезвычайно импозантная личность, с безукоризненно подстриженной седоватой бородой, в дорогой серой робе и белом тюрбане с красным околышем. Его громкий, проникнутый неподдельной эмоцией голос наполняет мечеть до самых сводов своей болью, яростью и решимостью и призывает правоверных мусульман из почти двухсот окрестных деревень быть готовыми «превратить свои деревни и дома в неприступные крепости».

«Мы не хотим этой войны, которую нам навязывают, — убеждает меня мулла после проповеди. — Но если нам придется воевать, все будут сражаться — и мужчины, и дети, и женщины. И они не побегут врассыпную. Они превратят свои деревни и дома в крепости, и победа будет за нами по воле Аллаха. Враг будет разбит».

Уволившийся из ВВС в запас по состоянию здоровья, бывший майор, а теперь аспирант-компьютерщик Мухаммад Ибрахим выходит из мечети взволнованным и просветленным. Мухаммад говорит, что у него дома целых десять «Калашниковых», но, к сожалению, — семь дочерей и всего два маленьких сына, одному из которых уже исполнилось десять лет, но он серьезно болен и не может научиться стрелять. Поэтому Мухаммаду пришлось обучать стрельбе жену и двух своих сестер. Кто-то же должен помогать ему защищать дом от американской армии…

И так в каждой деревенской семье. В большом, но обветшалом глиняном доме 77-летнего седого и почти слепого Али Хоммади живут 31 человек, из которых пять сыновей и семь внуков умеют пользоваться оружием. Они также с большой охотой демонстрируют свои боевые навыки, привычно превращая это действо в семейный праздник, в разгар которого жена Али, 64-летняя крупная и внушительная старуха, врезается в толпу внуков, вырывает священное оружие из чьих-то детских рук, вскидывает его над головой и начинает пританцовывать, помогая себе громкими ритмичными завываниями.

«Саддам, Саддам! Твое имя потрясет Америку!» — надрывно причитает Хадер.

Она, однако, не совсем валяет дурака. Хадер в свои годы не забыла, как стрелять из автомата, и готова сражаться наравне с мужчинами: «Если мне не достанется оружия, я буду рвать американцев зубами». И Хадер, к пущей радости своих домочадцев, показывает несколько раз, как именно она будет это делать, кусая свою руку пониже локтя длинными, редкими, кривыми желтыми клыками…

Из дневника

Возвращаемся в Багдад в абсолютной темноте. Джип GMC плывет по ровной прямой дороге. У меня перед глазами все время стоит лицо этой старухи, а в голове навязчиво крутится «за что аборигены съели Кука».