Иоанна Хмелевская - Опасный возраст
— Вот как возьму большой камень…
Остальное он произнес со все возрастающим гневом и экспрессией, и я, пожалуй, не стану здесь приводить все его выражения. Подействовало. До самой Варшавы больше ничего не отвалилось.
В Полчине мы все удивлялись Кшиштофу, сыну Янки. Парень замечательный — спокойный, постоянно улыбающийся, доброжелательно настроенный по отношению ко всему свету. Только слишком медлительный. Особенно это проявлялось в еде. Нет, он не капризничал, ел без уговоров все, что дают, только уж очень медленно. Янка из себя выходила, а ему хоть бы что. Забыв о еде и о чем-то раздумывая, Кшиштоф еле-еле двигал челюстями, делая по глотку в час. Мои дети уже давно расправились с едой, уже играют во дворе, вот уже собираются в лес за грибами, а Кшисек, улыбаясь, смотрит на них в окно и камнем сидит над тарелкой.
— Послушай, — в отчаянии спрашивает сына Янка, — неужели тебе не хочется в лес?
— Хо-о-о-очется…
— А ты не боишься, что они уйдут без тебя?
— Не-е-е-е-ет…
И что тут сделаешь? Во всем остальном, кроме еды, он вел себя нормально, ни о каком отставании в развитии и речи не могло быть. Вот только это проклятие с едой отравляло нам жизнь. Оказавшись в обществе моих сыновей, все остальные дети моментально заражались их аппетитом, только Кшисек упорно противостоял похвальному примеру. Оба моих сына были настоящими володухами. Мне никогда не приходилось уговаривать их поесть, напротив, скорее я их отговаривала: «Ну куда столько лопаешь, ведь заболеть можно!» А если кто из моих сыновей вдруг лишался аппетита, я уже знала — заболел.
Закончился наш отпуск, к детям приехала вторая смена. Первым делом Люцина схватила Ежи и помчалась с ним к врачу. Вот когда нашла коса на камень! Приняв Люцину за мать ребенка, интеллигентный, хорошо воспитанный доктор не выдержал и устроил ей такой скандал, что эхо шло по всей округе. Ребенок просто отравлен лекарствами, кричал доктор, ребенок на грани выживания, еще немного — и конец. Как можно пичкать ребенка таким количеством медикаментов? Что себе мать думает и думает ли вообще? Учтите, больше ни миллиграмма лекарств, даже если он будет умирать от воспаления легких! Дошло?!
Люцина поджала хвост и молча выслушала все, что доктор ей высказал. А тот велел поить ребенка натощак свежим отваром трав, пока организм не очистится от отравления медикаментами. И прописал рецепт травок.
Вернувшись в Варшаву, Люцина передала мне все слова, высказанные ей врачом, пытаясь переадресовать их мне, представляете? Естественно, я энергично воспротивилась, Люцина не упорствовала, и это дело мы спустили на тормозах, а вот травку парень пил, как врач и прописал, целых три квартала, и никогда в жизни мне больше не приходилось наблюдать таких поразительных результатов лечения. Ребенок расцветал прямо на глазах, уже через три месяца выглядел как пончик в масле, исчезли худоба и изжёлта-зелёная бледность, стал спокойно спать, прекрасно ел и рос как бешеный.
А чудесный рецепт затерялся.
Огорчились все родичи, а поскольку я по натуре человек активный, не ограничилась огорчениями и решила что-то предпринять. И, когда мы летом отправились в очередной отпуск, я решила опять побывать в Полчине.
Отправились мы опять двумя семьями, обе на «панонниях», потому что Донат отказался наконец от «виктории» и тоже приобрел мотоцикл марки «панонния». Двинулись мы на север — Мазурские озера, тухольские боры и тому подобное. Что мне стоило завернуть и в Полчин?
Стоял прекрасный май. Из Варшавы мы выехали еще весной, а через три дня вдруг наступила совсем летняя жара. В Мостке, например, промерзнув до костей под проливным весенним дождем и оставив мужей с мотоциклами в гостинице, мы умоляли в местной забегаловке продать нам немного водки. Идиотские законы запрещали по выходным подавать водку в таких заведениях, хотя мы уверяли, что на месте пить не будем, а выльем в термос с чаем. Сжалившись над нами, буфетчица согласилась продать нам заветные сто грамм, но лично проследила, как мы с Янкой выливали их в термос с горячим чаем, который потом отнесли в гостиницу страждущим мужьям. Те, лежа под одеялами, стучали зубами и никак не могли прийти в себя после целого дня езды под проливным дождем. Чай помог, никто из нас не простудился.
А вот в соседней Чаплинке мы, наоборот, уже помирали от жары. Договорившись с мужьями, где мы с ними встретимся, мы с Янкой отправились пешком по городку в поисках киоска с сигаретами. Купили сигареты и вышли за город, чтобы встретиться с мужьями в условленном месте. Солнце палило нещадно, мы плелись по дороге, где не было ни малейшей тени, чтобы укрыться. А мы — в полном мотоциклетном убранстве: куртки, свитера, толстые юбки, и под ними немало поддето. Тащимся мы с Янкой по дороге, и одна другой говорит, с трудом шевеля языком:
— Ну и почему ты не снимешь с себя хоть немного?
А другая так же расплавленно отвечает:
— И что, буду потом в руках тащить?
В Полчине стало еще теплее. Люцина сообщила мне фамилию врача: доктор Качор. Ну Качор так Качор, всякие бывают фамилии («качор» по-польски означает «селезень»). Судя по тому скандалу, что он закатил Люцине, я ожидала увидеть крепкого мужика почтенного возраста, бородатого и импульсивного, закаленного многолетним общением с глупыми пациентами. В конце концов, скандал он закатил особе уже далеко не первой молодости, не постеснялся.
Доехали мы до территории санаториев, и я отправилась на поиски доктора Селезня. Наткнувшись во дворе на женщину в белом халате, я поинтересовалась, где можно увидеть доктора Качора.
Укоризненно глядя на меня, женщина произнесла:
— Наверное, вам нужен доктор Казер?
— Да, да, разумеется, доктор Казер! — поспешила исправиться я, недобрым словом вспоминая тетку с ее вечными розыгрышами.
— Пройдите вон в ту дверь.
Постучала я в указанную дверь, и мне открыл молодой худощавый блондин в плавках и очках.
В первую очередь меня поразил даже не вид врача, а контраст между нашей одеждой. Он в плавках, и правильно, я же, начиная снизу — в шерстяных носках, шерстяных рейтузах… Положим, рейтузов не видно, но они же были! Дальше шли: шерстяная юбка, шерстяной свитер, кожаная куртка, шерстяной шарф на шее, шерстяной платок на голове. И ко всему еще мотоциклетные очки. Ага, еще и кожаные, на меху, перчатки.
— Простите, я имею честь говорить с доктором Казером?
— Да, это я. Слушаю пани.
И тут у меня как у последней дурочки вырвалось:
— Не может быть! Вы слишком молоды!
— Слишком молод? — изумился доктор. — Молод для чего?
Не очень удачное начало знакомства, ничего не скажешь. Взяв себя в руки, я сняла очки и платок, доктор накинул халат, и я изложила суть дела. Доктор разыскал прошлогодний рецепт и переписал его для меня, я получила в аптеке лекарство, но пользоваться им больше не было необходимости. Рецепт остался для меня в качестве реликвии.
А спустя двадцать один год тот же самый доктор Казер вытащил моего младшего сына из тяжелейшего нервного расстройства.
Разумеется, вы уже догадались, что теперь мне придется забежать далеко вперед.
Когда Роберту пошел двадцать третий год, с ним стали происходить очень неприятные вещи. Ни с того ни с сего на него вдруг накатывали приступы сильнейшей боли. Разумеется, можно было подозревать парня в симуляции, мог шутки ради прикидываться, чтобы напугать родных, но некоторых симптомов никто не может изображать. Сидим, например, мы все в комнате, Роберт тут же, и вдруг на глазах его лицо приобретает желто-сине-зеленый оттенок, под глазами появляются черные круги, и весь он покрывается обильным потом. Без вспомогательных технических средств такого никак не изобразить. Схватившись за живот, парень покидает нас и возвращается через некоторое время уже нормальным человеком.
За Роберта принялись две его тетки, сестры мужа, одна терапевт, другая рентгенолог. Для начала предположили язву двенадцатиперстной кишки. Проверили — нет язвы. Тогда, может, желудок? Желудок тоже быстро отпал. Печень? Тоже нет. Когда один за другим исключили желчный пузырь, воспаление брюшины, поджелудочную и прочие железы, я оправилась от шока и поставила собственный диагноз: нервное расстройство, невроз, и ничего больше! Написала я письмо доктору Казеру, напомнив о нашей встрече более чем двадцатилетней давности, и получила ответ. Доктор к этому времени стал ординатором в Колобжеге и согласился посмотреть Роберта. Я захватила ребенка и поехала на прием.
Первой зайдя в кабинет, нашла, что за прошедшие годы доктор мало изменился. Рассказав о болезни сына и поделившись своими соображениями насчет их причины — скромно поделившись, ведь я профан, доктор лучше знает, — я оставила ему все анализы и сына и удалилась из кабинета.
Роберт сидел у врача целую вечность. Вышел довольный собой и с гордостью заявил:
