Герберт Уэллс - Утро богов

— Передам. Кажется, я тебя понимаю. Но все равно будут изменения.

— Допустим. Свобода воли будет причиной всего этого. Но я и прошу богов…

— Отменить свободу воли?

— Нет, прошу оставить ее.

— Как же так? И то оставить, то есть причину, и следствия убрать… не понимаю.

— Ты могла бы не понимать, если бы я просил тебя лично то оставить, а это нет.

— То есть?

— Прошу богов. О том и об этом. Только боги могут выполнить такую просьбу. Тебе же она кажется невыполнимой. Разницу поняла?

— Какую разницу я должна еще понять?

— Между богами и людьми. Человеку бессмысленно адресовать почти любые просьбы, кроме просьб о его личном благополучии, что, впрочем, ему тоже часто не по силам и не по разуму. А с моей просьбой нужно обращаться лишь к небу.

— Ты идеалист… я тоже, но по-другому… расскажи что-нибудь!

— Хорошо, — и я рассказал ей все, что читатель найдет в следующей главе.

У края ее земных владений

В моем отношении к небу было несколько важных этапов.

В конце августа восемьдесят третьего меня можно было увидеть стоящим на берегу пруда в том же ближнем парке. Рукой я опирался на ствол рябины Ничего особенного вроде бы не произошло. Но этот день запомнился, Я даже не занес в свой дневник впечатлений. Помню все так.

Дул холодный ветер. На небе разрастались слепые облака, закрывшие солнце. Все, что было вокруг, олицетворяло близкую осень, усталость; сникшая, как в ненастье, жизнь подчеркивала мое настроение. И эта минута длилась, длилась, как сама безысходность. Я застыл у дерева. Само собой вдруг вырвалось:

— Вечно живое солнце, дай немного тепла!

Я верил, мне верилось, и я просил всерьез. Но просьба шла не от выдумки, сочиненной тут же, — а как бы помимо меня. Можно бы сказать: от сердца. Но и это не передало бы особенности мгновения.

С минутным запозданием облака разошлись, образовалась небесная полынья. Наклонный яркий столб света явился как чудо. Я оказался в нем. Засверкала вода. Тепло проникло в меня. Внутри что-то изменилось.

Краски стали летними. Все сияло, все отражало свет. Время, пересекавшее границу осени, вернулось вспять. Несколько минут лета в его разгаре, легкого аромата цветов и весеннего какого-то порыва, сменившего грусть.

Что со мной стряслось?

То же ощущала рябина, я знал, думал тогда об этом, по ее стволу прошла волна жизни. Мои ладони стали сухими, руки легкими, я не чувствовал ни усталости, ни веса моего тела. Похоже на полет, который вот-вот станет явью.

— Что это? — спрашивал я вслух. Все вокруг оживало, но ответа я не слышал, внутренний голос не откликнулся, я молча наблюдал, запоминал, сливался с зеленым загривком крутого берега, с ожившим древесным стволом. Столб света сиял золотыми лучами. Потом стал меркнуть. Но прежнее не вернулось. Весь этот берег стал другим. Само синесерое пространство изменилось, расширилось, а гребни сосновой рощи на том берегу стали мягкими, живописными, и ничего холодного не осталось в небе.

Солнце было живым. Оно не просто горячий газовый шар. Не читая еще Платона о том же, я находил ответы. Одухотворенное небо запечатлевалось в сознании. Моя просьба к нему, к солнцу, звучала много раз потом.

Это не все. Проблему нельзя было считать решенной.

Сентябрь на носу. В Москве мне надоело в тот год, как никогда. Хотелось солнца. Я с ужасом думал об осени. Решения пришли сами собой. Сейчас всю эту цепочку событий я воспринимаю лишь продолжением эпизода у рябины на берегу пруда. Все задано было там, в тот день, в тот час.

Сначала — командировка в Краснодарский край. У Черного моря магические совпадения воспринимаются мной как факт: не могу игнорировать их, не замечать их, забыть.

Только вернулся в Москву — звонок: есть возможность поехать на Дальний Восток. Я попадаю туда во второй половине сентября.

Во Владивостоке ощущается: могу предвидеть события, знаю, что произойдет, не покидает это меня, не уходит!

Вечером в гостинице закрываю глаза и вижу… Что? Голубая долина, река, ручьи, деревья — чозении, черемухи, пихты, маньчжурский орех. Иду в составе группы. Куда? Не важно. Важно другое: вижу будущее. Оно было таким, каким я его увидел в гостиничном номере.

А ведь не собирался в поход.

Пришли парни. Были на моем выступлении на судоремонтном заводе. Спрашивали, я отвечал. А у них и парус свой и машина. Потом началось исполнение мечты или предвидения, как угодно.

Андрей. Юрий. Виктор. Фамилии сейчас могу перепутать. Романченко. Герасимов. Алтунин. Положим, так. По профессии все трое инженеры. На следующий день мы добрались на машине до города Артема, свернули направо. В дальнем поселке у знакомых оставили мотор, двинули пешком. На горизонте выступали синеватые горы. По тропам предгорий добрались до них.

В свете опускавшегося оранжевого солнца мы сидели у речки, забыв о котелке, мисках и кружках. Камни были теплыми, почти алыми. Этот особый мир знаком мне с детства. Сколько помню себя, он меня всегда притягивал, манил.

Возвращаться мне нужно было в отличие от них дважды. Сначала во Владивосток, потом в Москву.

В Золотом Роге воду морщили осенние ветры. Было прохладно, около семнадцати градусов. Искупался я в Амурском заливе только раз, выбрав тихий солнечный день. Полуметровый слой воды нагрелся, казался мягким, теплым, ласкал, как шерсть сибирской кошки, запрыгнувшей на плечо. Глубже вода была холодной, не больше пятнадцати градусов. Ныряя по-дельфиньи, я переходил из слоя в слой, меняя тепло на прохладу.

Прогулка в лодочную гавань, поворот направо, на набережную Золотого Рога, где еще зеленели вязы и акации, где такие тихие дни возвращали в лето. Еще поворот, на Океанский проспект. Там это произошло. Тогда я не понял. Дошло позднее. Совсем недавно.

Она шла навстречу.

Воздух был сиренево-солнечным, как ее глаза. Они сияли — большие, серьезные, выпуклые. В ее круглом лице и глазах светилась сама душа, угадывались оттенка зари и солнца. Ей, наверное, семнадцать. Лицо такое милое и немного детское… Она шла легко и быстро на фоне облака, висевшего над холмом, куда взбегал проспект. Не помню одежду, в чем она была?.. Неважно. Все на ней было, как светлые лепестки, но это был свет изнутри. И ноги светились, розоватое свечение от их выпуклостей проникало через темно-сиреневое, облегавшее их как тень или полутень. Все овалы ее контура жили по законам волшебства, понятным мне теперь, годы спустя. Ее стать не контрастировала с очень юным лицом, она была живой, с отсветами небесных золотистых лучей, все ее формы были упруги, едва заметно меняли очертания, они дышали.

Это не как бутоны, если уж вспоминать ее грудь, поднимавшую очень светлую голубоватую ткань. Это намного сильнее, стремительней, глаза ощущали тепло невидимых лучей, пронзавших и чуть сминавших ее одежду или наоборот, делавших ее выпуклой. Так бывает с атмосферой планет, когда в магнитные пояса попадают электрические заряды. Любые ткани и покровы казались бы на ней таинственно-неповторимыми, потому что она придавала бы им космические очертания и форму.

Встреча произошла.

Повернулся ей вслед, замер, не обращая внимания на прохожих, вокруг сверкало, светилось небо, и под ним осталась она, все остальное остановилось, замолчало, сникло.

То облако, и зеленая сопка, и проспект с замершими фигурками людей стали рамой и фоном, ибо это была картина В раме жила только статная фигура рослой барышни, неповторимо прекрасной.

Но что же я понял много позднее?

Думаю, даже уверен, что так: задолго до главных событий мне дано было представить пленительную богиню, узнать ее образ. Ведь я замечал много красивых женщин, но не могу сказать о них так. А я к тому же не все смог выразить словами, потому что это невыразимо и неизъяснимо.

Может быть, сама великая Исида обходила крайние точки земных своих владений, и я повстречал ее в тот день.

Часть шестая

Дневник встреч с Богоматерью

1990 год

Богиня была в голубом платье с накидкой. Жанна спросила о лирической истории, к которой я имел прямое отношение. Богиня показала образ женщины (внешний и внутренний). Под ее правой рукой возник объемный портрет этой женщины.

— Обрати внимание, это и внутренний образ! — предупредила Богоматерь.

— Она злая, — сказала Жанна.

— Скажи ему об этом! — произнесла богиня.

— Не смогу. Мне неудобно!

— Понимаю тебя, — ответила богиня. — А внешность у нее твоя!

Великая богиня была в белесо-голубом платье с накидкой.

— Здравствуй, — сказала богиня.