Пульс Хибин. Сборник - Борис Николаевич Никольский
Мельников знал, как волнуется сын, ожидая выхода на трассу, и поэтому заказал разговор, чтобы подбодрить его, но почему-то не удалось соединиться с Шладмингом, а Лене не помешали бы несколько напутственных слов. Он представил себе сына, высокого, рослого, стройного, в плотно облегающем костюме слаломиста, в шлеме — лицо нарочито спокойное, глаза смотрят внимательно, серьезно. А вокруг в ожидании старта стоят звезды горно-лыжного спорта первой величины. На трассу они уйдут намного раньше Лени, они завоевали это право стабильными результатами, которые они показывали на протяжении последних лет. Да, в горных лыжах все было важным — и мастерство, и талант, и опыт, и снаряжение, и порядковый номер, под которым ты уйдешь на трассу. Много лет тому назад на олимпийских играх в Гренобле Василий Мельников, чемпион страны, стартуя в пятом десятке, великолепно прошел трассу и показал результат, который восхитил специалистов. Специалисты тогда утверждали: стартуй этот русский Мельников в группе сильнейших — быть бы ему призером! Что и говорить: на изрядно попорченной предшественниками трассе, как бы классно ты ее ни прошел, высокого результата не выдашь. И поэтому первыми на трассу выходили те, кто на международных соревнованиях стабильно показывал лучшие результаты, и это было справедливо. Леониду, как новичку, предстояло стартовать в пятом или шестом десятке.
Конечно, в шестнадцать лет попасть в состав сборной страны уже было большим достижением. Леня в тринадцать стал мастером спорта, в пятнадцать на европейском чемпионате юных горнолыжников в Италии стал бронзовым призером. Победив в международных соревнованиях на «Кубок дружбы», он законно занял место в сборной, несмотря на свой юный возраст.
Василия Мельникова радовали победы сына. Уж он-то знал цену каждой победы! Знал, потому что сам был двенадцатикратным чемпионом страны. В шестьдесят восьмом году он впервые за всю историю отечественного горно-лыжного спорта завоевал сразу четыре золотые медали, победив в специальном слаломе, слаломе-гиганте, в скоростном спуске и в троеборье. Это его достижение все еще никому не удалось повторить.
Да, он знал цену каждой большой победы, знал, какой это тяжкий и самоотверженный повседневный труд и как огромно нервное напряжение в дни соревнований.
Теперь он знал еще и цену разлук. С тех пор как сына стали забирать на всевозможные сборы, он бывал дома всего несколько недель в году. Спорт забрал его из семьи, поглотил, присвоил себе, оставив родителям только одно право — ждать... Что ж, в свое время он сам поставил сына на лыжи и вывел его на склон горы Айкуайвентчорр. Он сам заразил сына своей страстью, передав ему упоение скоростью, азартом борьбы, риском. Иначе он и не мог поступить, иначе он сам не был бы спортсменом. Но жена... Каково было ей переносить разлуки сначала с мужем, теперь с сыном. Ей хотелось, чтобы Леня, как и другие дети, возвращался после школы домой растрепанным, возбужденным, голодным. Она хотела кормить его, стирать его белье, штопать, зашивать, гладить, ругать за легкомысленное отношение к вещам, читать ему нотации, поучать, как поучают матери своих детей... Она хотела его видеть спящим, улыбаться, глядя, как он вертится перед зеркалом, собираясь на школьный вечер. Материнский инстинкт переполнял ее, требовал выхода — и не находил. И Василий Мельников видел, как она страдала.
...Заказанное по телефону такси остановилось у подъезда в 4.30. Василий Мельников опустился на сиденье рядом с водителем и, захлопнув дверцу, произнес:
— Аэропорт Быково.
Как собирается, стекая по стенкам, на дне чаши роса, так и выхлопные газы, наполняя рытвины и колеи, покрывали стылую землю ядовитым одеялом, толщина которого росла с каждым часом. Заметив рост концентрации ядовитых окисей в траншее, мастер рудного участка Зайцев теперь делал замеры каждые полчаса. И хотя до критической нормы было еще далеко, стало ясно: если до рассвета не задует, работы в карьере придется остановить.
В 6.00 от синоптика поступил очередной прогноз погоды.
Принявший сообщение диспетчер взглянул на Зайцева.
— Тишина, — хмуро проговорил он. — Полная... Что будем делать, мастер?
— Надо разбудить Сазонова. Он начальник рудника, ему и решать.
Диспетчер усмехнулся:
— Начальники — не боги, ветер они не принесут в мешке. Надо бы вывести часть машин из карьера, как думаешь?
— Другого выхода все равно нет, распорядись, — согласился Зайцев. — И Сазонову все-таки сообщи, чтобы потом не упрекал.
— Жаль человеку сон портить, вдруг что-то хорошее ему снится... — Диспетчер включил рацию. Внимание! Водителям восемьдесят шестого, сорок пятого, тройки и пятьдесят первого покинуть карьер. Повторяю: водителям восемьдесят шестого, сорок пятого, тройки и пятьдесят первого подняться наверх!
Голос диспетчера звучал спокойно и требовательно.
«Он выводит сорокатонники, все разумно», — отметил про себя мастер и, взяв новую порцию индикаторных трубочек, вышел из диспетчерской.
Однофамилец эксчемпиона страны Николай Алексеевич Мельников принял от напарника экскаватор в восемь часов вечера, и уже к полуночи на его счету значилось более тысячи тонн погруженной руды. Задание полученное им от диспетчера, гласило: «Работать в направлении юго-западного угла взрыва, «кос» слева не оставлять, заснеженную руду откопать под съезд», — и он все так и делал — руду ковшом подбирал тщательно, «кос» слева не оставлял, самосвалы загружал доверху.
В его руках огромная сильная машина, сделанная на Ижорском заводе, работала как часы, и Мельников знал это. А было время, когда здоровенный ковш беспомощно прыгал по раздробленной взрывом горной массе, прежде чем его удавалось наполнить, и словно маятник раскачивался над автомобилем. Умение пришло с годами. Теперь Мельников не представлял себе другой работы. За многие годы, проведенные в этом карьере, он привязался к нему, как моряки привязываются к своим кораблям, он гордился карьером, размахом работ, тем что через этот камень, так похожий на спрессованный сахар, через линзовидный, полосчатый, мелкопятнистый или крупноблоковый минерал, который на фабриках перерабатывался в суперфосфатное удобрение, он, Мельников, остался верен земле — той самой, что испокон веков кормила его дедов и прадедов.
Теперь, когда молодость прошла, почему-то все чаще вспоминалось родное село, где уж более никого не осталось из близких, небольшое село в заволжской степи, горький запах кизячного дыма, блеяние овец по вечерам и кони, низкорослые калмыцкие кони. Мальчишками они гоняли их в ночное, в степь, на
