Зачем писать? Авторская коллекция избранных эссе и бесед - Филип Рот
И как склонность моей вымышленной Мерри к политическому насилию – да и вообще все связанное с ее мятежной жизнью – никакого отношения не имела к трезвомыслящей и абсолютно безобидной мисс Мейзин, точно так же, как добродушно и с благодарностью признал ее отец, ровным счетом ничто не связывало его с трагической судьбой Шведа Лейвоу – кроме разве что прозвища и спортивных достижений в Уиквахике. Швед Мейзин прекрасно понял, что я из биографии совершенно незнакомого мне человека просто взял наобум несколько фактов, даже меньше, чем можно найти в водительских правах, хотя при этом он считал необъяснимым, о чем сказал мне на прощанье в тот вечер, вот что: жена моего Шведа Лейвоу, чья дочка сбежала из дома и затем попала в криминальную историю, в начале «Американской пасторали» участвует в конкурсе «Мисс Америка» 1949 года, а его собственная жена, с которой он давно развелся, как‐то победила в конкурсе красоты округа Эссекс. На что я ответил, что такое совпадение вовсе не так уж удивительно, как ему кажется, и процитировал одного из безупречных мастеров мировой прозы Гюстава Флобера, который однажды сказал именно об этом: «Уверяю тебя, что во всякой выдумке скрыта правда. Поэзия – предмет столь же точный, как и геометрия». Эта цитата из Флобера взята из его знаменитого письма от августа 1853 года, написанного в разгар мучительной пятилетней работы над его шедевром «Мадам Бовари». «Дойдя до известного уровня, – продолжает Флобер, – уже не ошибаешься в понимании души. Наверное, моя бедная Бовари в это самое мгновение страдает и плачет в двадцати французских селениях одновременно»[163].
Искренне,
Филип Рот
«Тирания лучше организована, чем свобода»
Речь памяти д-ра Роберта Лоуэнстайна 20 апреля 2013 года. Опубликовано в New York Times 20 апреля 2013: «In Memory of a Friend, Teacher and Mentor»
Мне было двенадцать лет, когда в феврале 1946 года я переступил порог нового школьного корпуса на Готорн-авеню в Уиквахике. В этот корпус, располагавшийся в 15 минутах езды на автобусе от главного здания, отправляли в первый год обучения в средней школе ребят из района Уиквахик в Ньюарке. Первым учителем, с кем я встретился на первом же уроке, оказался Боб Лоуэнстайн. Доктор Лоуэнстайн. Док Лоуэнстайн. Он недавно демобилизовался, во время Второй мировой войны служил за океаном; в отличие от многих школьных учителей у него была докторская степень (которой он не бравировал), и даже мне, двенадцатилетнему мальчугану, сразу стало ясно, что этот бывший бравый вояка не даст спуску школьным недоумкам.
Боб был моим классным руководителем, то есть я его видел каждое утро на протяжении всего учебного года. Правда, никаких занятий он у меня не вел: мадмуазель Глюксман преподавала у нас французский, а сеньорита Балеросо – испанский, – но его я не забыл. А кто же в моей школе мог бы его забыть? Соответственно, когда настал его черед стать жертвой антикоммунистического крестового похода в конце 1940‐х – начале 1950‐х, я, как мог, следил за его судьбой по статьям в ньюаркских газетах, вырезки из которых родители присылали мне в письмах.
Уж не помню, при каких обстоятельствах мы снова встретились уже в 1990‐х, через сорок с лишним лет после того, как я окончил школу. Я вернулся в Америку, около двенадцати лет прожив в основном за границей, и то ли я ему написал, то ли он мне, но он пригласил меня домой в Вест-Ориндж пообедать вместе с ним и его женой Зельдой. В стиле Боба Лоуэнстайна хочу выложить вам все начистоту предельно простым и понятным языком: думаю, мы с ним влюбились друг в друга.
Он посылал мне по почте свои стихи, часто сразу же, едва поставив точку, а я ему – свои книги, как только они выходили в свет. Я даже как‐то отослал ему окончательный вариант рукописи книги «Американская пастораль», чтобы он ее прочитал. В книге было полно информации о Ньюарке начала ХХ века, и, поскольку Боб родился в Ньюарке в 1908 году, мне хотелось, чтобы он проверил, все ли я там верно описал.
Потом я отправил за ним машину в Вест-Ориндж, и он потратил два с половиной часа на дорогу ко мне, в северо-западный Коннектикут, мы сели обедать, и я попросил его поделиться со мной впечатлениями от прочитанного. Мы проговорили весь обед, мы проговорили всю вторую половину дня. Ему, как обычно, было что сказать, и я, наверное, слушал его с таким же вниманием, с каким когда‐то слушал его каждое утро в 8:30 в классной комнате дополнительного корпуса средней школы на Готорн-авеню, когда он зачитывал нам расписание занятий и мероприятий на день.
В романе «Мой муж – коммунист» рассказчик Натан Цукерман говорит: «Моя жизнь представляется мне длинной речью, которую я слушаю». Голос Боба обладал такой редкой убедительностью интонации, что мне до сих пор кажется, будто я его слышу. В его речи ощущался сочный вкус живой жизни. Как все великие учителя, он олицетворял педагогическую драму преображения в беседе. Хочу упомянуть вот еще о чем. Приехав в мой коннектикутский дом из Вест-Оринджа, он вышел из машины с книгой в руке. По дороге ко мне он читал, на французском, стихи, написанные французским католическим поэтом Шарлем Пеги за его недолгую жизнь, которая оборвалась сто лет назад. Мне было, конечно, известно, что Боб – человек серьезный, но только увидев, что томик Пеги составил ему компанию в поездке, я осознал, насколько серьезным он был.
В 1993 году, когда мне исполнилось шестьдесят, я выступил с чтением своей книги в университете Сетон-Холл в Саут-Ориндже, после чего устроители моего выступления дали в мою честь банкет. Там присутствовали Боб и Зельда.
Меня представил аудитории Боб, который жил в миле от Сетон-Холла и не пропускал ни один из их вечеров поэзии. Тогда ему было восемьдесят пять. Ему оставалось еще двадцать лет кипучей жизни – но кто тогда мог это знать, кроме, пожалуй, самого Боба?
Я заранее написал ему письмо с просьбой произнести вступительное слово, и мне было радостно видеть его в тот вечер за кафедрой в Сетон-Холле и слушать его остроумный, полный тонких наблюдений, задушевный рассказ о том, как состоялось знакомство учителя и ученика. Он тоже, по‐моему, был рад.
Боб стал прототипом главного героя моего романа «Мой муж – коммунист», вышедшего в 1998 году, в котором я вспоминал о событиях эпохи борьбы с коммунизмом, о том,
