Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6435 ( № 42 2013)

что умру, не видя… Мозамбик!

И зачем учительнице – Африка?

На черта ледащей Мозамбик,

если смерть с косой знакомым абрисом

мне в окошко адресно грозит?..

Врач бесплатно раздавал советы,

чтоб, мол, затаилась я на миг –

но… вставали в Африке рассветы,

над землёй незнамой Мозамбик,

и светились маковки кокосов,

шли слоны под обезьяний крик –

ни-че-го я, кроме абрикосов,

не видала… Надо – в Мозамбик!

Никаких я денег не считала –

где им быть? – но на единый миг –

русская учителка мечтала

хоть глазком увидеть Мозамбик!

За окном январь. В палате – холод.

Ёлку под гирляндами знобит…

Мне не нужен серп, зачем мне молот? –

д[?] смерти хочу я в Мозамбик!

Ну уж нет, – закручиваю фигу я, –

не пришла ещё моя пора!

Я, покамест Африку не видела,

ни за что не стану умирать!

Так, с недосягаемой надеждой,

зажилась, не знаю, как и быть, –

поблагодарить хочу я нежно

недооценённый Мозамбик.

* * *

Чуть позавидовать Гомеру,

без страха глядя сквозь века,

Тредиаковскому – слегка,

Державину и Кантемиру,

на гений Пушкина взглянуть

свинцовой пулей дуэлянта,

по древу мыслью проскользнуть

среди губителей таланта;

принять Поэзию как рок,

сразиться с веком-алабаем,

что – в Рим? – в Нью-Йорк или Дубаи,

черкнуть подруге пару строк;

сводить сотрудников с ума

лица не общим выраженьем,

перчатки путать, а на шее –

пускай болтается сума;

с протянутой рукой пройти

средь спонсоров и меценатов,

но фрак среди своих манаток

для Нобелевки не найти;

черновики поставить в ряд

поэтов серебряно-вечных,

как холодеют лоб и плечи –

почувствовать – писал не зря…

Прийти на фестиваль стихов,

всех победить и огорошить –

и убояться вдруг, до дрожи,

произнесённых слов.

Предрассветное

Воздух шинкуя пластами сала,

пьёт ноябрю сакральную дату

с хлебом – сколько ни съешь – мало,

к старости – как ни прямись – горбатый.

Дорога пряма, словно правда прежде,

если не полнить карманы утлые,

ты – на финишной. Стонешь реже,

всё присаливая прибаутками.

Если романы пишутся – дышится,

только сжимается время шагренево…

Брось же! – смотри, как рассвет колышется,

красный и синий сводя в сиреневый.

Будет рассвет поджигать окраину,

день раздувая сосредоточенно,

брось же писать! – и живи правильно,

Б-г поможет, если захочет.

Хочешь? – я выучусь шить и стряпать,

буду носки собирать по дому,

хочешь букофф? – начни корябать

пару петроглифов веку другому,

доктора вызови, ляг в больницу,

выйди на пенсию по болезни –

ноль забот, вот тебе и Ницца,

вот и дыши, сколько вдоха влезет!

Нет же!.. Ночами твои литгерои

входят, сражаются, бьют – умирают,

пьют, рождаются, ржут и воют –

всяко взрывая чертоги рая.

Царства законные изнутри них

рвутся наружу, и – вот уж схватка! –

ты – то ли Нестор, Гомер ли, Плиний,

может ты Гитлер? Твой бункер – хатка…

Разве власть на здоровье – сменишь?

Не равноценен обмен и с хлебцем…

Твой роман со Временем – фетиш,

что тебе, Rexus, до нас, плебса?

Боже… утрачен такой мужчина –

хоть заспиртуй! – сохранив образчик…

Если Ты не найдёшь причины –

выжить ему – помоги собраться.

Что уж… Я не трепещу, плача,

выдержу всё, только сердце ёкнет…

Если «крест мой по силе» – значит,

я, мой Леннон, и есть твоя Йоко.

Так и запомню тебя с нимбом

дня под сакральной датой колючей.

Только слова, что сказать могли бы,

тайной своей так и будут мучить.

* * *

Разинул пасть футляр баяна,

который тем и знаменит,

что лишь когда хозяин пьяный,

футляр расстёгнут и раскрыт.

И соблазняя позолотой,

сверкало кнопок домино,

и светлоокая Шарлотта

на скатерть капала вином –

там, в искорёженном Бунслау...

О как же, Господи, давно

Шарлотта – Сталину во славу –

за их капут пила вино...

И был и цел, и юн хозяин,

плескался вальс «Осенний сон»,

и столько было просто мая,

что не баян, а бандеон

притангивал мотивы страсти

и юбкой ноги обвивал,

и не было ни стран, ни старости –

одной любви девятый вал!

Он забывал потом про лагерь,

про искалеченную кисть,

и огнедышащие флаги с его окна слетали ввысь

в разреженную синьку мая.

И водку, молча, сам с собой,

он пил, Бунслау вспоминая,

и день, когда был молодой.

Постный Сирин

http://litzona.net/globalogos/ http://litzona.net/show_11078.php

Судьба меня сажает на кукан.

Я – вольная!.. Я в окна бьюсь и двери,

и – разбиваюсь, пригубив обман,

и, распадаясь, припадаю к Вере…

Так лисы припадают к зеленям,

в овсах врачуя раненое тело,

беглец так пробирается к коням,

среди копыт проскакивая смело…

На волю-ю!... – сети прочь и кандалы! –

я слова жажду местного пророка!

Но искушения матёрый клык

вонзается в меня с пол-оборота!..

Обрушусь я в лампадный окоём,

челом к Державной – попросить защиты –

пророков НЕТ в Отечестве моём,

мои грехи распяты и забыты.

Пить!!! – воли безмятежное виНО –

на волю!.. Только «НО» меня тревожит…

На во-о-олю!… Что-то растревоже-НО,

оно корёжит, гложет и треножит,

и – гнёт меня в горбатую дугу,

восьмёркою свивает, жалким червём,

и вновь – ДУШИ, а не хулящих губ –

Творец коснётся Светом невечерним…

* * *

Втиснувшись в имена

женщин, в тебе гостивших,

не захочу менять

прошлого. Жгучий стимул

выплатить свой оброк

за несудьбу «дождаться»…

Где же ты был, мой бог,

где развевал штандарты?

Вышепчи имя моё…

Средь не принявших семя –

словно порой осенней –

высей в незабытьё

имя моё, что грош.

Может, ты в час последний

имя – как грошик медный –

выдохнешь и – уйдёшь…

Теги: Галина Ульшина , современная поэзия

«Расскажи, душа, об этом мире»

Алексей ШОРОХОВ

ПРЕДЗИМЬЕ

                                  К. Самыгину

И всюду будет жизнь, как валенок без пары,

Забытый у плетня в преддверии зимы.

Куда б ты ни уплыл, какие б злые чары

Тебя ни унесли на колеснице тьмы -

Везде отыщешь кров, просевший от заботы;

Везде одни и те ж морщины на челе,

Да горький самогон, как пасынок свободы,

Да сиротливый быт, глядящий из щелей.

Но близко торжество твоей глухой равнины;

Вот-вот, ещё чуть-чуть – и озарится вся

Под низкою луной, средь звёздной ночи дивной,

Нездешней красотой и снегом просияв!

* * *

                                            Ген. Попову

Наколешь дров – вдали уже сереет.

И только ворон, замкнут и один,

Как "чёрный роджер" на замёрзшей рее,

Застыл на ветке посреди равнин.

Затем взлетает, осыпая иней,

И над притихшим краем, как во сне,

За кругом круг, не оставляя линий,

Он чертит в небе, ожидая снег.

Но снега нет, и чёрная куница

Сбегает к речке и глядится в глубь,

Нисколько человека не боится,

Хоть мир, как прежде, яростен и груб.

А я зимую и пилю валежник,

Спасаю то, что не успел спасти

В своей весёлой и беспутной прежней,

Завидной жизни, скомканной в горсти.

Да жду вестей и голоса от друга

В моей глухой замёрзшей стороне,

Так чёрный ворон, не свершивший круга,

Глядится в небо, ожидая снег.

* * *

                                   В. Юдину

Поднимается к вечеру ветер,

Заметает следы и жильё.

Будто кто-то играет на флейте

За недолгое счастье своё.

За привычное счастье родиться

В этой белой, как сны, стороне,

Где метель, как усталая птица,

На твоём замерзает окне.

Где кровавые в далях закаты

И грозой осиянная рожь

Будят в сердце щемящую дрожь

Перед страшным и близким «когда-то».

Где в нахлынувших муках вины

И всего, чему нету названья,

Мы друг другу уже не видны

Средь летящих снегов завыванья!

* * *

По уму, и совести, и шире –

По всему, чего не обойти, –