Валерий Сдобняков - В предчувствии апокалипсиса

Эта ссылка подогрела все антисоветские, антирусские настроения за рубежом. Бродский мгновенно стал мучеником эпохи. Лично мне стихи его не нравятся. Они оторваны от земли, от каких-то важных жизненных ситуаций. Придуманные стихи, написанные умом, а не душой, не сердцем. Но придуманное мученичество хорошо сыграло в его судьбе. Вся еврейская сила была направлена на поддержку Бродского. А ведь когда я был секретарём, то пытался издать его стихи. Бродского почти никто не читал, не знал его поэзии, а разговоров по городу ходило много. Я же был уверен, что никакой он не поэт. Так пусть люди прочитают и сами оценят. Через знакомых Бродского я собрал его стихи и договорился с издательством, тогда главным редактором был Чепуров, издать его книгу. Но так как это дело было непростое, даже чрезвычайное, то я поехал его утверждать в обком партии к секретарю по идеологии Зинаиде Михайловне Кругловой – очень хорошей женщине. Я стал её убеждать, что книгу нужно обязательно издать, чтобы люди увидели, что это такое. Пусть сами читатели скажут, нравится им такая поэзия или нет. Но Зинаида Михайловна мне ответила – ни в коем случае! Там слишком много библейских мотивов. Тогда я ответил – хорошо, библейские мотивы можно редакторски притушить, убрать, но саму книгу необходимо издать. Нет, произведения таких людей мы издавать не будем, – категорически ответила Круглова. Так, к величайшему сожалению, власть допустила вторую ошибку. Кстати, Соломон Волков в своей книге о Бродском меня вспоминает хорошо и совершенно доброжелательно, даже благородно.

B. C. Я слышал, что вы организовывали какой-то его поэтический вечер в Ленинграде?

О. Ш. Да, был такой, на который собралась публика опять же, в основном, еврейской национальности. Жена ходила на него. Меня в это время опять в городе не было. Но это событие вновь послужило бензином, выплеснутым в костёр. Во властных структурах поднялось возмущение – вот что происходит в доме писателей, собираются антисоветчики, читают стихи! Но я тебе скажу о другом. В одной польской газете было опубликовано интервью их диссидента Михника с Бродским, я это интервью читал – абсолютно антирусское. Бродский в этой беседе говорит, что Россия для него кончилась на Чаадаеве. Мы, мол, никогда, собираясь своим кругом, не беспокоились о России, добром её не вспоминали.

B. C. Что ж, Олег Николаевич, спасибо вам за интервью. Устали вы, наверно?

О. Ш. Да нет, просто много всего вспоминается в прожитой жизни.

B. C. А Ахматова в то время большое влияние имела на литературный процесс в Питере?

О. Ш. Она имела влияние как крупная поэтесса. Но ведь тоже была несчастна. Сколько ей пришлось пережить, когда её гениального сына Льва Николаевича Гумилёва мучили по ссылкам да тюрьмам. Я сейчас опубликовал статью о Гумилёве в журнале «Слово». В ней привожу цитату учёного из его заветной книги «От Руси к России», за которую его просто травили. Он в ней разбирает, какое огромное значение для России имела победа князя. Святослава над Хазарским каганатом, благодаря которой он «исключил из сферы влияния еврейской общины Волгу, среднее течение Терека, часть Северного Донца». Хотя мать Гумилёва, Анна Андреевна Ахматова, говорила: «Мы всю молодость провели в смешанном русско-еврейском обществе». Так вот, Лев Гумилёв в своей книге замечает: «Евреи – народ очень крепкий; в Европе они смогли выдержать испанскую и провансальскую инквизицию, немецкие гонения; в Азии, в Португалии выдержали гонения после Маздака, к которому они примыкали. В России же им удалось создать особую популяцию среди русских, особый тип, для которого всё традиционно русское – чуждо». Это мысль Льва Гумилёва.

B. C. И в питерской литературе это ощущалось?

О. Ш. Ленинградская либеральная литература во многом была прозападной. И это в ней было главное. А русских хороших писателей – Сергея Воронина, Сергея Абрамова, видного литературоведа профессора Базанова – литераторы этого круга как-то старались унизить, понизить их значение, утверждая, что, мол, это не писатели. Они умеют это делать, всячески принижать, выкидывать писателей из области литературы, из литературного процесса. Вот такая была ситуация – не лёгкая. В итоге томительным и жестоким путем я пришёл к своей книге «Ангелы гнездятся на земле». Это моя главная книга. И, видимо, последняя. Больше книг я уже не напишу. Только какие-то отдельные вещи. Но я счастлив, что моя творческая жизнь завершается такой необыкновенной, с моей точки зрения, книгой. Может быть, она сейчас не будет по достоинству отмечена. Меня это не очень трогает. Но то, что она явилась квинтэссенцией всей моей жизни – это рука Бога. Это Он продлил мою жизнь до тех пор, чтобы я смог выпустить её в свет. В книге есть главное – человек с его жизнью, судьбой, верой…

Тупик литературы и культуры

Беседа с генеральным директором издательства «Советский писатель», главным редактором российского журнала художественной литературы и общественной мысли «Слово», известным русским писателем, автором романов «Лидина гарь», «Рок», «Раскаянье» и ряда публицистических книг Арсением Васильевичем Ларионовым состоялась у меня, можно сказать, заочно. Хотя до этого мы много раз встречались, о многом сумели поговорить. Но вопросы этой беседы я сформулировал отдельно, уже у себя в редакционном кабинете (хотя, конечно же, держал в уме прежние наши воспоминания и оценки происходившего и происходящего сейчас) и уже в письменной форме отослал их А. В. Ларионову, попросив так же письменно на них ответить. Арсений Васильевич мою просьбу выполнил. Правда – не на все вопросы Ларионов счёл возможным ответить. Но на большинство дал, может быть, излишне резкие, но предельно откровенные ответы. Что же, на такие свои оценки Ларионов, видимо, имеет право. Ведь он исходит из опыта собственной жизни, собственного творчества и собственной памяти.

Валерий Сдобняков. Вы можете рассказать нашим читателям побольше о себе – о своей родине, родных и близких, об учёбе на философском факультете Московского государственного университета, о первых писательских опытах?

Арсений Ларионов. Это вся моя жизнь и биография её, а мне всё-таки в ближайшие недели исполняется семьдесят два года. Многовато, чтобы рассказать вам, какая бы она ни была, эта жизнь, в коротком ответе на ваш вопрос. Одно могу сказать абсолютно честно: не жалею, что родился и вырос на Русском Севере в лихую годину, – это от меня не зависело. Всё остальное – благодарение судьбы. Избранные сердцем – близкие и родные. И учёба в Архангельском мореходном училище имени моего земляка, выпускника училища великого полярного капитана Владимира Ивановича Воронина, и Московский университет имени другого всемирно прославленного земляка-холмогорца Михайло Васильевича Ломоносова. Я этим всегда гордился и горжусь. Общественный орден имени Михайло Васильевича Ломоносова и звание академика я с радостью ношу. Равно, как горжусь тем, что мне одному из первых была присуждена писательская Международная премия имени Михаила Шолохова, с которым я был близко знаком и остаюсь уже много лет в добрых дружеских отношениях с его семьёй.

Так же, как горжусь творческой дружбой с Леонидом Максимовичем Леоновым, тесно связанным много лет по судьбе своей жизненной с Архангельском и русским севером (его отец более двадцати лет был в политической ссылке у нас и похоронен в Архангельске на Троицком кладбище).

Счастлив, что злые силы в течение сорока лет не развели меня с современным классиком Юрием Васильевичем Бондаревым. Вместе с его женой Валентиной Никитичной были мы в моём родном Койнасе, поднялись на лодке по Мезени и облетели мою необъятную и любимую Лешуконию. Это только укрепило нашу творческую и мужскую дружбу. В дороге люди всегда сходятся или расходятся навсегда.

Это были добрые вехи жизненного пути.

B. C. Почему роман «Лидина гарь» отвергли редакции популярных тогда «толстых» литературных журналов?

А. Л. «Отвергли» – это не совсем подходящее слово по такому случаю. Тем более, когда отказывают воровски, потихоньку… Без должных объяснений своей позиции, своего отношения к роману, тогда – какое уж тут «отвержение». Но такова литературная практика была тех лет… Принести рукопись «Лидиной гари» в «Новый мир» попросил меня заместитель главного редактора Михаил Львов (царство ему небесное, уж давно почил), а принимал тогдашний сотрудник и ныне здравствующий во всяких громких званиях Владимир Костров. Со временем он позвонил и попросил забрать рукопись, мол, она не пришлась ко двору. Так же поступил Михаил Николаевич Алексеев, тогдашний главный редактор «Москвы», наш крупный «деревенщик», сказал, мол, наслышан и хотел познакомиться с новинкой на предмет публикации. Через несколько месяцев уведомили, что если вы не хотите, чтобы рукопись пропала, возьмите её сами. Такая же судьба ждала рукопись в «Нашем современнике».