Газета Завтра - Газета Завтра 251 (90 1998)
Богородица пресвятая,
Наступи на поганые языки
Лицедеям, фарисеям,
Банкирам и министрам,
Комментаторам и дикторшам,
Сеющим в душу русскую
Грех и омерзение!..
Богородица великая,
Защитница жен и невест русских,
Накажи золотозобого голопузого Гайдара,
Утихомирь взбесившегося Черномырдина,
Зажми клюв кукарекающему Явлинскому.
Пусть они упрутся мыслями в кресты, в кресты, в могилы, в могилы, в кладбище безвинных, восставших, но расстрелянных ими, ими, ими, окопавшимися за бочоночным брюхом Лох-нессе!.. Свободи нас, людей хлебопашных, от ленивых генералов, дай нам, людям, в очередях измученным, гвардейского лейтенанта: он - Дальний Восток сбережет от китайского заполнения, Сибирь за долларовые долги не отдаст янки, деньги запретит печатать в Чичьме и Мелеузе, Торжке и Анапе!.. Он - русских вспомнит, по СНГ раскиданных и забытых!..
Пахнет нафталинными духами, пахнет. В Кремле пахнет. И Лох-несс лежит: рылом уткнулось в ЦКБ, а хвостом в Спасские ворота!.. Недееспособно чудовище: и, к счастью, из Америки не Моника едет, а вторая Тэтчер - гражданка Олбрайт!.. Некоторые кричат: "Олрайт!".. Некоторые кричат: "Олбрайт!".. Где истина, товарищи депутаты?
Как вам не позорно, люди русские, иметь подобных холуям генералов? Как вам не позорно, люди русские, терпеть бред дикторши Светланы Сорокиной, свежо схожей дарханным обличьем с председателем Великого Народного Хурала Монголии Батмунхом Цэдэнбалом, не дикторша ли "Вестей" в свое время призывала: "Стреляйте красно-коричневых революционеров!"..
Как вам не позорно, люди русские, терпеть кляузные эмоции диктора Евгения Киселева и его дергающейся подруги Митковой, без них телецентр давно превращен в антирусское секс-стойбище, смердящее по областям и республикам России, а с ними - дышать вообще нечем: видать, понашкодили на земле немилой, вот и мерещатся им в курином яйце - русский фашист и в чесночной котлете - русский фашист!.. Фашисты фашистов ищут? Почему рот замкнули вожди оппозиции, нравится им - как распинают мерзавцы русский народ? Чем еще дать по зубам русскому народу, какой еще несправедливостью огреть его, каким пойлом еще оплеснуть его - воина и спасителя?!
И мы, писатели русские, елозим по трибунам, шоркая пенсионерными джинсами и тряся лишаистыми бородками: "Утлое стадо православных сохранится от убоя, малое, и нам в сие стадо утлое угодить и выжить надо, угодить и выжить, угодить и выжить!".. Коллективисты.
Какому Богу изменник угодит? Христос не поощрял изменников! Ну, спрашиваю, вас, вас, одинаково лобызающих Иуду и Христа, спрашиваю: какому Богу угодит предатель?.. Христа и реформатор не объегорит! Мы, русские люди, упустив газеты и радио, телеэкран и толпу, ввергли себя в удивление и неприязнь, виноватость и обиду со стороны соседей, братьев национальных наших, а мы же - единая Россия, славноязыкая, славноратная. Россия, Россия, золотая, крылатая, взлетающая солнцем яснопылающим в зенит мир согревать и человека утешить!..
Навстречу мне с холма звенит багряно
Рябиновая памятная гроздь.
А по стране бредут, качаясь пьяно,
За голодом бесправие и злость.
Я жил и пел, я плакал и молился
И никогда не думалось о том, -
Как пожалеть, что я на свет родился,
Иль оказаться в море за бортом?
По вечерам окутывает дали
Чужая несговорчивая мгла.
И потому аж до зари рыдали
И утверждали гнев колокола!..
Душа можжит в смятениях и ранах,
Подстрелянная вдруг на вираже.
Сурово спят Матросовы в курганах
И не воскреснут Минины уже.
Гнетет меня железная усталость
И крик мой застревает на звезде:
"О, ничего нам, русским, не осталось,
Распятым на страдальческом кресте!"
Скорбит земля деревнями пустыми
И долларовым давится дождем…
Но мы придем пророками седыми
И витязями жданными придем.
Мы воины отрядов неподвластных,
Мы лжецарям обиды не простим:
И отомстим за матерей несчастных,
И за невест плененных отомстим!
Легко ожесточиться и стрелы иронии в действующих нацеливать. Но Зюганов чуть припозднившихся героев на варварском суде защищал. И генерал Николаев черные алкогольные составы, катящиеся на русский народ, в горах Кавказа тормознул. А кающийся Лужков зря ли у храма Христа Спасителя опекун? И губернатор Кондратенко, как перед Куликовым Полем Дмитрий Донской, дружины непоколебимые окликает. И-и-их!..
Едва коснулись локотком локотка витии России - и в премьерах академик. Зачем же к Биллу Клинтону поспешать нам, разным, но единым - по России и Полю Куликову? Америка - Америке. А Россия - России. С нами Христос. И Богородица, мать русская, с нами. Довольно?
И путь русский - перед нами течет, кремнистый и долгий, тяжкий, через Голгофу, через расстрелянных и убитых, оклеветанных и замученных, течет через украденных и проданных, изнасилованных и замурованных в подвалах - маньяками, в песках - казнителями.
А чудовище Лох-нессе в кровавом бассейне придремывает, прислушивается тревожно, а могота иссякает. Скоро, скоро перестанет оно в океанах корабли наши крушить, а по рубежам нашим перестанет куски седой земли русской чугунною ластою откалывать и диким каркающим стаям кровь нашу сверкучую разбрасывать!..
Земля седая наша
И путь наш седой и каменный, -
Ночь опустилась над нами,
Огромная и слепая.
Но там, на слиянии
Пространств русских
И русских небес ярозвездных,
Свет-Богордица,
Мать русская наша,
Одна, в белых одеждах, стоит:
То ли к смерти она приготовилась,
То ли нас на Победу
Благословить вышла!..
КЛИНИКА
Я ДАВНО НЕ БЫВАЛ в поликлинике. Воздух стал чище, совсем не больничный. Раньше вернешься домой из врачебного учреждения - неделю от одежды пахнет карболкой, эфиром, мазью Вишневского. Теперь пресный уличный воздух сквозит в коридорах родной поликлиники.
Вдоль стен сидят в основном старопрежние люди. Подходят к аптечному киоску в тупичке коридора, спрашивают лекарства - по рецептам, бесплатные. На деньги старые люди ничего в киоске не покупают.
Вся поликлиника постарела. Не увидишь молоденьких козочек-медсестер. Одни бабушки тяжко шастают с медкартами. Они только одеждой, белыми халатами и отличаются от посетителей поликлиники. Часто присаживаются к больным, вступают в их далеко не медицинские разговоры - про жизнь… Многим врачихам в кабинетах тоже под семьдесят.
Посетителей с бюллетенями совсем нет. Там, где люди работают и зарабатывают, - они не болеют, или переносят недуги на ногах. А на остановившихся предприятиях никому не нужны “листки нетрудоспособности”.
Помнится, при прежней системе эти бюллетени были в большом ходу. Все от мала до велика с удовольствием пользовались ими. Горло обложило, кашель, насморк - и в поликлинику. Тоскливо, конечно, было сидеть в очередях, но недельный отпуск получить “с сохранением содержания” было весьма соблазнительно. Может быть, чистых симулянтов и немного попадалось, но и по-настоящему обессиленные болезнью тоже редко встречались в этих коридорах. “Побюллетенить” советские люди любили, чего греха таить. Специальная медсестра занималась выпиской “листков нетрудоспособности”. И к ней очередь стояла. А теперь давно ту медсестру сократили, заодно и половину других.
Пусто нынче в поликлинике. Неприютно. Однако она все-таки осталась своеобразным клубом, каким были когда-то и вагоны пассажирских поездов. Вынужденные подолгу сидеть рядом, люди охотно общаются, тем более, что и люди-то остались прежние, горячившиеся когда-то в “вагонных спорах”, только постаревшие лет на десять-двадцать.
Встретились старые знакомые. Молодящийся и, кажется, даже крашеный миниатюрный интеллигент, одетый в джинсы, ветровку и кроссовки. И высокий, сгорбленный, с седыми лохмами на голове представитель вымершего рабочего класса. Интеллигент прячет руки за спину, и работяге как бы приходится самому себе пожимать руки. Он будто перетирает в ладонях зерна и спрашивает у старого знакомца, как жизнь.
Интеллигент кокетливо покачивает головой, демонстрируя свои волосы, свою живость и подтянутость и свое коренное отличие от костистого, неуклюжего старика.
- Между прочим, доложу я вам, мне уже семьдесят стукнуло!
На работягу это не производит никакого впечатления. Он, видимо, никогда не думал ни о своей внешности, ни о чужой. Да и показушному старичку требовалось заявить о молодцеватости не этому мужлану, а старушкам на диванчиках.
Но единодушия нет в женских рядах посетительниц поликлиники. Одних умиляет осанистость и бойкость сверстника, может быть, даже по-своему возбуждает. А невзрачную, плохо одетую старушку с косынкой на голове, повязанной, как на солдате-чеченце (или как на комсомолке тридцатых годов, позерство старого шалуна злит. Что-то, видимо, припоминается ей из собственного жизненного опыта в связи с этим “артистом”, что-то такое неприятное, что она вскакивает с места и уходит в другой конец коридора, чтобы не наговорить грубостей.
