Дмитрий Быков - Статьи из журнала «Компания»

Я выскажу сейчас, наверно, парадоксальную мысль, но возвращение шпиона на наши холода улучшит самочувствие россиян. Внедрение шпиономании в умы — лучший способ внушить обывателю, что мы вновь отстроили сверхдержаву. Когда Вадим Бакатин «сдавал» американцам схемы прослушки посольства США — ясно же было, что ни о какой сверхдержавности речь не шла. А если у нас в скверах снова устанавливают тайники, как в фильме «ТАСС уполномочен заявить», — все в порядке, страна опять могуча. В последнее время нам и так и сяк пытались внушить, что у нас все хорошо, — но сограждане как-то по привычке сомневаются. Им не верится в сырьевое процветание, в его заслуженность и долговечность. Они не видят никаких позитивных сдвигов в социальной политике. Напротив, им кажется, что эта политика становится все более дарвинистской… И тут — на тебе! — у нас опять появились тайные агенты. О чем это говорит? О том, что у нас есть сенсационные сверхсекретные научные разработки; о том, что взоры мира опять прикованы к нам; о том, наконец, что нас снова рассматривают как конкурентов! Достигнута главная цель пропаганды — слушатель убежден, что живет в наилучшей стране!

Если вверенный вам народ все никак не поверит, что ему при вашем правлении стало значительно лучше, — не старайтесь накормить эту бездонную прорву. Заведите шпиона. Это срабатывает быстрее и безотказнее.

30 января 2006 года

№ 399, 30 января 2006 года

Златой кумир

Возвращаться к этой теме приходится, поскольку люди, которых я задел, никак не успокаиваются. Самый серьезный бизнес — это тот, что связан с мировоззрением и спекулирует смыслами. Так вот, люди, занятые благотворительностью, никогда не смогут простить мне одной прошлогодней колонки, в которой я пытался доказать, что вопросы, связанные с жизнью и смертью, должны находиться в ведении государства, а не частных лиц. Не отдаем же мы на откуп анонимным или гласным благотворителям такую важную и страшную миссию, как наказание виновных, месть и правосудие! Так и в случае со спасением жизни: люди, занимающиеся благотворительностью, решающие вопросы жизни и смерти, волей-неволей начинают несколько переоценивать себя. Да и общество возводит их в ранг святых. Что опасно — особенно опасно, когда речь идет о политиках или артистах. Это по определению персоны, которые без вдумчивой и часто жесткой критики быстро портятся. А критиковать благотворителя нельзя — он ведь святой.

Больные дети — тема столь страшная и рискованная, что возражать их спасителям очень быстро становится невозможно. Ни в чем: критикуют ли они государство, учат ли других жизни, объясняют ли слушателю в сотый раз, что возле всякого счастливца должен стоять человек с молоточком (если бы Чулпан Хаматова внимательно читала охотничью трилогию Чехова, она бы заметила, что там это говорит не самый приятный персонаж)… Даже раздаются голоса: да какая разница, откуда деньги на лечение! Детям ведь все равно, кто спас их жизнь! Отвечаю: если вам это неважно — пойдите на улицу и ограбьте прохожего. Одному герою русской классики уже было неважно, откуда взять деньги на спасение семьи Мармеладовых…

Но самое обидное в том, что люди, начисто забывшие о скромности, говорят: если благотворительностью займусь я — ею займутся и мои поклонники! Значит, артист или музыкант искренне уверен, что любовь поклонников к нему в самом деле зашкаливает; что любят его до рабства, до буквального подражания ему во всем! Увы, несчастный кумир не понимает, что тем самым он радикально смещает акценты: люди начинают делать добро не из благих, а из самых отвратительных побуждений. Из желания подражать кумиру, часто сомнительному. И это уж вовсе не лезет ни в какие ворота. Когда с экрана телевизора Дмитрий Дюжев, сделавший себе имя ролями киллеров и «быков», призывает пойти и сдать кровь, уговаривая, что это не больно, — я вспоминаю фразу Шендеровича: «Не хотите стать донором? А придется…» Больных детей необходимо спасать, и немедленно — это должно стать предметом государственной заботы номер один. Но спасать их надо анонимно, а не путем канонизации наших и без того культовых персонажей. Пошляки и эгоцентрики, призывающие к благим делам, только думают, что они тем самым подправляют свой имидж. Они компрометируют добро, а это куда опаснее. Человек, публично занимающийся благотворительностью и вдобавок уверенный в своем тотальном влиянии на фанатичную клаку, по определению теряет право говорить о морали, потому что не имеет о ней никакого представления. И пока главный государственный вопрос — жизнь и здоровье детей — отдан на откуп частным лицам, а само государство тратится на содержание Общественной палаты и не может найти средств на укол больному ребенку, — ждать возрождения не приходится.

Впрочем, какое государство, такие и кумиры. Их безвкусная, самоупоенная и насквозь фальшивая благотворительность — обратная сторона равнодушия и воровства, царящих в сфере «национальных интересов». Сами они этого, конечно, не понимают. Но остальным, думаю, пора догадаться. И начать анонимно, тихо, без пиара скидываться на то, чем громогласно занимаются «герои нашего времени».

3 февраля 2006 года

№ 400, 6 февраля 2006 года

Полиция мечты

Если бы месяц назад меня кто-то спросил, за что я люблю перуанскую полицию, я бы затруднился с ответом. Месяц назад я ни о какой перуанской полиции понятия не имел — а что полицию вообще можно любить, ни за что не поверил бы. Однако нелегкая журналистская судьба занесла меня в Перу, и я понял, что именно там стражи порядка точно соответствуют моим мечтам.

Выяснилось, что в Перу расположен город Nahui. Я собрал деньги по нескольким московским редакциям, добавил своих и слетал туда. Nahui — это далеко. То есть человек, посылающий вас туда, знает, что делает. Город оказался поселком на 50 человек. Он существует с XIV века, со времен империи инков, и количество жителей там было примерно такое же, как сейчас. Есть на свете вещи незыблемые: бобы, картошка, любовь, дружба. Чтобы это понять, стоит съездить в Nahui.

Раз уж я там оказался, гостеприимные перуанцы устроили мне заодно тур по Священной долине инков. Гидом моим была сказочно красивая девушка Рита, ночами подрабатывавшая в местном казино, а днем возившая экскурсии. Она принадлежала к распространенному в Перу смешанному типу — бледно-смуглая индианка с чуть раскосыми глазами и фигурой, которую пошляки называют «точеной». При спуске с очередной горы я увидел над серпантинной тропинкой чрезвычайно красивую розовую орхидею и изъявил желание достать ее для Риты.

— Нельзя, заругают! — крикнула Рита на своем странном кечуанско-испанско-английском языке, который я, впрочем, быстро научился понимать благодаря ее выразительной мимике.

— Ничего, я долезу…

Я полез, хотя орхидея была высоко. До какого-то момента у меня все получалось, но дальше начинался почти отвесный уступ, и я затормозил. Снизу засвистел местный полицейский — они в исторических местах Перу появляются словно из ниоткуда.

— Мне нужен цветок для девушки! — крикнул я сверху. — Флауэр, флора! Пур ля фам!

— Нельзя, — сказал полицейский и жестами показал, что готов залезть туда сам и достать орхидею.

— Я должен сделать это лично! — воскликнул я и, с трудом оторвав одну руку от скалы, ударил себя ею в грудь.

— Ну, как знаешь, — сказал полицейский и ушел.

— Он пошел писать протокол! — кричала Рита. — Меня уволят, слезайте немедленно!

Но слезать я боялся. Я завис на скале, распластавшись по ней, как блин, и в это время полицейский вернулся. Он нес откуда-то огромную палку длиной метра в три, не меньше. Конец ее был заботливо расщеплен, чтобы удобнее оказалось зацепить орхидею.

— Я буду снизу держать, а ты сверху подхватывай! — объяснил полицейский, помогая себе жестами. Я подхватил палку и направил ее на орхидею. Рита закрыла лицо руками. Попытки с семнадцатой розовый цветок упал к ее ногам. Полицейский отставил палку, помог мне слезть и зааплодировал. Я предлагал ему двадцать солей за помощь, но он не взял.

Я это все к чему? К тому, что неискоренимый страх перед любой полицией — признак болезни общества. В нормальных странах полиция существует для того, чтобы помогать людям в невинных добрых поступках. В Перу, наверное, тоже не все полицейские такие, если даже Рита поначалу испугалась. Но то, что такие хотя бы есть, само по себе способно внушить восторг. Если бы я в Москве полез в гору за цветком, никакой местный дядя Степа не избавил бы меня от штрафа за оскорбление скалы или неправомерный сбор цветов.