Леонид Филиппов - От звёзд — к терновому венку
Вот оно, оказывается, как! Коммунару-то вовсе не запрещено убивать. Более того — убивать с удовольствием. Пусть и с соблюдением неких спортивных ограничений — суть от этого мало меняется. Ибо человек, который умеет находить удовольствие в смертельной борьбе, в самом убийстве — будь то убийство оленя ради спорта или голых пятнистых обезьян ради спасения жизни, — такой человек вполне пригоден для «перевоспитания» в Прогрессоры. А точнее, для небольшого толчка — от сказки Полудня к реальности Саракша. Качественная ломка не понадобится. Причастия Буйвола Максим, конечно, не примет. Однако и агнцем его никак не назовешь…
Саракш оказался всего лишь благодатной почвой, которая позволила раскрыться не столь уж глубоко запрятанным рефлексам нормального спортивного парня, никак не склонного давить в себе то, что относится к разряду «ничто человеческое мне не чуждо». Он чист, он порядочен. Он — ПОКА ЧТО — не способен на ложь… Но он уже умеет быть бойцом. И он как раз такой человек, о котором позже, явно и во много раз преувеличивая, сам скажет: «Тут мало теоретической подготовки, недостаточно модельного кондиционирования — надо самому пройти через сумерки морали, увидеть кое-что собственными глазами, как следует опалить собственную шкуру и накопить не один десяток тошных воспоминаний, чтобы понять наконец, и даже не просто понять, а вплавить в мировоззрение эту некогда тривиальнейшую мысль: да, существуют на свете носители разума, которые гораздо, значительно хуже тебя, каким бы ты ни был… И вот только тогда ты обретаешь способность делить на чужих и своих, принимать мгновенные решения в острых ситуациях и научаешься смелости сначала действовать, а уж потом разбираться. По-моему, в этом сама суть Прогрессора: умение решительно разделить на своих и чужих». Преувеличивал же Каммерер прежде всего ту дистанцию, которую должен пройти сын Полудня (то есть землянин, выведенный из дома рабства, казалось бы, окончательно и навсегда), чтобы вновь возникло в нем умение делить мир на своих и чужих. Во всяком случае ему, Каммереру, потребовалось совсем немного времени — менее двух недель. Вот она, вся пройденная дистанция, начиная со старта, когда при виде первого из аборигенов, Зефа, Максим думает: «…Сразу было видно, что ни о высшей ценности человеческой жизни, ни о Декларации прав человека, ни о прочих великолепных изобретениях высшего гуманизма, как и о самом гуманизме, он слыхом не слыхал, а расскажи ему об этих вещах — не поверил бы». Как видим, налицо и терпимость, и спокойно-иронический взгляд истинного сына Полудня. Но — чуть далее: «У порога грязной кучей клетчатого тряпья ворочался рыжий Зеф. Лицо у него было разбито, он хлюпал кровью и слабо постанывал сквозь зубы. А Мах-сим больше не улыбался. Лицо у него застыло, стало совсем как обычное человеческое…» Так, парень, похоже, задумался. С иронией стало непросто… И наконец, спустя всего десяток дней: «…он обнаружил, что усатый смотрит на него. Неприятно смотрит, недружелюбно. И если приглядеться, то он и сам какой-то неприятный. Трудно сказать, в чем здесь дело, но он ассоциируется почему-то не то с волком, не то с обезьяной». Все. Готов. Отсюда — всего шаг (и менее часа времени) до того состояния, когда Максим впервые убивает человека сам…
Однако — по порядку. Вернемся на несколько дней назад: нужно ведь еще обменяться с этим вывернутым наизнанку миром хотя бы рисунками, ибо слов пока нет…
ВТОРАЯ ЗАПОВЕДЬ
«— По-моему, это схема Мира… — Да, возможно… Я слыхал про такое безумие… Такого животного Гай не знал, но он понял одно: это уже не был детский рисунок. Нарисовано было здорово, просто замечательно. Даже смотреть страшновато… А псих не унимался. Теперь он рисовал уже не животное, а явно какой-то аппарат, похожий на большую прозрачную мину. Внутри мины он очень ловко изобразил сидящего человечка…
…Максим рисовал много, охотно и с удовольствием… животных и людей, чертил таблицы и диаграммы, воспроизводил анатомические разрезы…»
ТРЕТЬЯ ЗАПОВЕДЬ
«Сейчас бы принять ионный душ, подумал Максим, да выскочить нагишом в сад, да не в этот паршивый, полусгнивший, серый от гари, а в наш, где-нибудь под Ленинградом, на Карельском перешейке, да пробежать вокруг озера километров пятнадцать во весь опор, во всю силу, да переплыть озеро, а потом минут двадцать походить по дну, чтобы поупражнять легкие, полазить среди скользких подводных валунов…»
Мало пользы для душевного состояния нового Робинзона в том, чтобы вот так, напрасно поминать свои святыни, свой рай… Свою веру. Зря он это…
И даже не потому, в первую очередь, зря, что такое вот, суетное поминание рая способно лишь подорвать столь ценимую юным суперменом готовность преодолевать трудности. Главная ошибка в том, что в голове его — уже НЕ воспоминания. Но — МЕЧТА. Ибо идеализированная картина сия ушла из жизни Максима навсегда. Он (как и его создатели) никогда уже не вернется в мир Полудня, где для тренировки молодых сил и эмоций ничего, кроме спорта, просто-таки нет. В Полдень нет и не может быть возврата прежде всего потому, что он более не существует. Нет. Не так. Хуже. Его и не было. Мечта. Вера… «Он попытался представить себе Землю, но у него ничего не получилось, только было странно думать, что где-то есть чистые веселые города, много добрых умных людей, все друг другу доверяют». ТАКОЙ Полдень — пройденный этап. В дальнейшем — и не только в «мире наизнанку», но и вернувшись на Землю, — Каммерер будет встречаться не с одними лишь веселыми, красивыми и счастливыми коммунарами. Но — с РАЗНЫМИ людьми. В том числе — с плохими. Вредными. Опасными как для Дела, так и для него и его друзей лично. А рай… Что ж, на то и вера, чтобы оставаться в душе адепта светлым и неприкосновенным источником сил и терпения. Мечтой. И не быть поминаемой напрасно…
ЧЕТВЕРТАЯ ЗАПОВЕДЬ
Будучи землянином, Максим не был фанатиком дела, напротив, закончив работу, как мы знаем, он любил и умел со вкусом отдыхать. Здесь же, на Саракше, он отдыхать разучился. Раз и навсегда… «Десять суток я здесь, а ничего еще не сделано…» Максим — больше не коммунар, он — строитель будущей коммуны, то есть — борец. Герой… А герой не работает, герой — совершает подвиги. Ему не до отдыха.
ПЯТАЯ ЗАПОВЕДЬ
«Он все время видел маму, как ей сообщают: „Ваш сын пропал без вести“, и какое у нее лицо, и как отец трет себе щеки и растерянно озирается, и как им холодно и пусто… Нет, сказал он себе. Об этом думать не разрешается. О чем угодно, только не об этом, иначе у меня ничего не получится. Приказываю и запрещаю. Приказываю не думать и запрещаю думать. Все».
Мало, выходит, отринуть и забыть тот рай, откуда ты вышел, мало забыть свою веру. Мало и просто научиться видеть и понимать новых богов… Надо еще железной рукой отрезать себя от тех якорей, которые удерживают твою связь с прошлым, делают слабее. В том числе — забыть отца своего и мать свою…
(Впрочем, ведь и Тот, который не мир пришел принести на Землю, но меч, тоже требовал разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее…)
ШЕСТАЯ ЗАПОВЕДЬ
Шаг шестой — и последний. Собственно инициация. Причащение к новой вере. Кровью.
«…Он знал, что поступил так, как должен был поступить, и сделал то, что должен был сделать, — ни каплей больше, ни каплей меньше… и он понимал теперь, что это все-таки люди, а не обезьяны и не панцирные волки, хотя дыхание их было зловонно, прикосновения — грязны, а намерения — хищны и отвратительны. И все-таки он испытывал какое-то сожаление и ощущал потерю, словно потерял некую чистоту, словно потерял неотъемлемый кусочек души прежнего Максима, и знал, что прежний Максим исчез навсегда, и от этого ему было немножко горько, и это будило в нем какую-то незнакомую гордость…»
Итак, Рубикон перейден и мосты сожжены. На этом можно прекратить отсчет, ибо перешагивать через оставшиеся четыре заповеди нет никакой необходимости: новый Прогрессор прошел полную инициацию и готов идти дальше, до конца. Включая и ту часть Пути, которая пройдет по родной Земле. Отныне Максим Каммерер делит людей Саракша (а в дальнейшем — и всех разумных во Вселенной) на своих и чужих. Жестко и однозначно. Он больше не походит на «перепонку» космического корабля землян, которая без разграничения «свой-чужой» пропускает любого гуманоида. На Ковчеге такая преграда оказалась «правильной» — впустила в корабль Малыша. На Саракше она подвела бы своих создателей наверняка. Впрочем, «программа» (иначе говоря — архетип) у землянина заложена от рождения и ничуть не повреждена. Чтобы запустить ее в действие, достаточно было только ударить в его присутствии женщину. И — перепонка закрылась. Не нужны Максиму уже ни прелюбодеяние (собственно, даже специально подготовленный профессионал, дон Румата Эсторский, так и не научился преступать эту заповедь), ни кража (хотя в будущем для Прогрессора Каммерера это уже не проблема, как, впрочем, и лжесвидетельство — даже перед «своими» — ради дела), ни желание имущества ближнего… Начиная с этого момента Мак полностью отрекается от детских (в самом высоком и чистом смысле этого слова) представлений об «интересной жизни», перестает быть человеком играющим и вливается в число тех, кто ищет настоящего дела в реальном, отнюдь не совершенном мире. В мире, который, между прочим, надо еще и спасать. Этот Мир Наизнанку — отныне и надолго — его новый дом. Со своими богами и кумирами, со своей, отнюдь не Полуденной, любовью, с простой и ясной ненавистью. Фантастика кончилась. Наступил час реализма.
