Николай Васильев - Америка с чёрного хода
В Америке продаются не только астрологические пособия и руководства, но и астрологические кремы для лица, ювелирные изделия, галстуки, кресла и диваны. Один магазин даже устроил… выставку астрологических фасонов платья. Дальше, как говорится, ехать некуда!..
Неподалеку от северной границы собственно Бродвея расположен Медисон-сквер-гарден, спортивный зрительный зал, вмещающий двадцать тысяч человек. В нем происходят митинги прогрессивных организаций Нью-Йорка. Поблизости от Медисон-сквер-гарден находится ресторан, открытый бывшим чемпионом США по боксу Джеком Демпси, собирающим здесь последнюю дань со своей потускневшей славы.
Чем ближе к ночи, тем беспокойнее становится на Бродвее. То и дело раздаются громкие выкрики, визгливые женские голоса, свистки. Вот на углу 53-й улицы собралась большая толпа. Дюжие полицейские волокут к машине двух женщин. Оглушительный женский визг не прекращается до тех пор, пока машина не скрывается из виду. На углу остается лишь небольшая группа людей, обсуждающих происшествие. Яркая надпись на угловом здании возвещает, что здесь помещается дансинг «Аркадия».
– Наверное, «такси-герлс» не поладили из-за щедрого клиента, – зевая и потягиваясь, замечает какой-то парень.
В «Аркадии», как и в некоторых других дансингах Бродвея, имеются профессиональные партнерши, так называемые «такси-герлс». «Аркадия» предусмотрительно заботится о том, чтобы клиент не скучал, если он пришел без партнерши.
Забота дансингов о своих клиентах, в сущности, далеко выходит за пределы услуг во время танца. «Такси-герлс» не отказываются «обслуживать» клиента и вне дансинга, Профессия «такси-герлс» – попросту маскировка для проституции, официально не существующей, но фактически процветающей на Бродвее и вообще в Нью-Йорке. «Отцы города», не разрешая официально открытие публичных домов, в то же время допускают их существование под самыми различными марками. В одних случаях это фешенебельные «физиотерапевтические заведения» или какие-нибудь «институты массажа», в других – дешевые гостиницы и дансинги. Но всюду это подлинные рассадники проституции и ее неизбежных спутников – венерических болезней…
«Великий светлый путь»… Какая злая ирония заключена в этом рекламном наименовании! На самом деле Бродвей – один из многочисленных темных тупиков американской культуры. В этом тупике что ни шаг, то зловонная помойная яма, наполненная гниющими отбросами. Никакая игра рекламных огней не скроет его отвратительной изнанки, никакая хитроумная подмалевка не спрячет его червоточины. Отсюда исходит запах, слышный даже издалека: это запах разложения, запах распада «американской цивилизации»…
3. СПАЙК-ДЖОНС-НОВАТОР
Любителю хорошей музыки не легко в Америке: для того, чтобы послушать симфоническую или оперную музыку, надо пробраться через настоящие джунгли джаза. Во всем Нью-Йорке есть только один оперный театр, действительно оправдывающий это название, – «Метрополитен-опера». Не лучше обстоит дело и с симфонической музыкой. В многомиллионном городе насчитывается всего два-три концертных помещения.
В концертном зале «Карнеги-холл» даются разнообразные программы симфонической музыки, составленные главным образом из произведений европейских композиторов. Значительно реже исполняется музыка американских композиторов, например, Джорджа Гершвина или Арона Коуплэнда. В Соединенных Штатах симфоническое музыкальное творчество не в почете.
Что касается оперной музыки, то она в еще меньшем почете. Пожалуй, единственным заметным произведением, созданным в этой области, является опера Гершвина «Порги и Бесс», на сюжет из негритянской жизни, но и она не пользуется в Америке особой популярностью.
«Метрополитен-опера» ставит произведения только европейских композиторов. Почти все крупные артисты, выступающие на сцене этого театра, – выходцы из Европы. Это еще раз подчеркивает слабость собственно американской музыкальной культуры.
«Метрополитен-опера» и «Карнеги-холл» расположены на окраине Бродвея. Классические и современные оперы, исполняемые в «Метрополитен-опере», и симфонические концерты, даваемые в «Карнеги-холле», выгодно выделяются на темном фоне псевдомузыкального бизнеса, процветающего на Бродвее. Но нельзя не отметить, что ни «Метрополитен-опера», ни «Карнеги-холл» не относятся к числу общедоступных музыкальных учреждений, рассчитанных на массового слушателя, и нимало не способствуют приобщению масс к музыкальной культуре. Это скорее место для встреч узкого круга музыкальных эстетов и в особенности для представителей нью-йоркского «высшего света», заполняющего ложи и первые ряды партера. Эта публика приходит сюда главным образом для того, чтобы блеснуть драгоценностями и нарядами, сшитыми по последней моде, а также для того, чтобы выполнить светский ритуал, требующий знакомства – разумеется, самого поверхностного – со знаменитостями оперных и концертных подмостков.
Однажды мне довелось присутствовать на импровизированном диспуте о музыке. Это было в большой и довольно шумной компании, в которой находилось немало представителей литературных и музыкальных кругов Нью-Йорка. Я разговаривал с начинающим композитором Франком Крокером, но невольно прислушивался к громкому спору, завязавшемуся неподалеку от нас. Один из гостей – высокий молодой человек в роговых очках – заметил, что настоящую музыку, действительно достойную этого названия, можно послушать сейчас только в «Карнеги-холле» и «Метрополитен-опере». Это замечание вызвало весьма резкую реакцию со стороны одутловатого субъекта с дымящейся сигарой в руке.
– Смотря что называть музыкой. Я считаю, что настоящей музыки там и в помине нет, если, конечно, вы не относите к ней безнадежно устаревшую европейскую чепуху, – с грубой развязностью заявил он.
– Кто это? – спросил я у своего собеседника.
– Грегори Джибс, музыкальный обозреватель газеты Херста, – ответил Крокер. – Ему наступили на любимую мозоль.
Молодой человек в роговых очках не собирался сдаваться.
– Если музыка Бетховена и Чайковского, – с ядовитой иронией возразил он, – по-вашему, чепуха, то что же тогда является музыкой? Уж не джаз ли?
– А почему бы и нет?! – запальчиво крикнул Джибс. – Музыка в старом смысле слова для меня пустой звук! Кому нужна слащавая или напыщенная гармоничность симфонии? Что может дать современному американцу ноктюрн Шопена или виртуозное пиликание Яши Хейфеца? К каким чувствам они апеллируют? Какую сторону американской действительности выражают? Все это пусто и бессодержательно.
Херстовский критик постепенно входил в ораторский раж. Он говорил все громче и при этом оживленно жестикулировал. Мой сосед осторожно тронул меня за рукав.
– Не подумайте, что Джибс шутит или иронизирует, – шепнул он. – Боже упаси! Он сейчас развивает ту же тему, что и в своих обзорах. Только пишет он более витиевато и пространно.
Тем временем Джибс продолжал свою тираду:
– Джаз – вот подлинная музыка! Недаром наша публика его любит. Это чисто американское искусство. В нем еще много несовершенного, но оно верно воспроиз водит бурный ритм нашей жизни, ее шумные диссонансы, ее острые углы. В нем чувствуется экспрессия и динамика, свойственные американской цивилизации. И уж если на то пошло, то слушать Чайковского или Бетховена куда приятнее в исполнении джаза, чем симфонического оркестра. Мне, например, нравятся так называемые классики в интерпретации Спайк-Джонса. Правда, он немного грубоват, но зато самобытен и остроумен. Он истинный новатор… В сто интерпретации и классическая музыка кажется не лишенной интереса.
Столь бессмысленного и вместе с тем наглого вздора трудно было ожидать даже от херстовского музыкального обозревателя. Я знал о Спайк-Джонсе только понаслышке, но и этого было достаточно, чтобы оценить беспредельный цинизм Джибса: Спайк-Джонс дирижировал эксцентрическим шумовым ансамблем.
Однако распоясавшийся херстовец еще не высказался до конца.
– Вы, может быть, презираете Спайка, – все более входя в азарт, продолжал он, – но я вам скажу, что его оркестр лучше представляет американскую культуру, чем десяток «Карнеги-холлов». Там музей древностей. Да, да, европейских музыкальных древностей… И гиды в этом музее тоже из европейских эпигонов. Кто там дирижирует? Тосканини, Стоковский, Клемперер. А кто солисты? Крайслер, Хейфец, Сигети, Казадезюс. Заметьте, ни одного американца! Поль Робсон или Мариан Андерсон – не в счет. Я говорю о настоящих, стопроцентных американцах. И это не случайно! Американской душе чужда выродившаяся европейская музыка…
Гнусная черносотенная физиономия наглого херстовца проявилась в этом разговоре во всей ее неприглядности. Отвратительные «идеи», в столь откровенной форме высказанные Джибсом, не были, разумеется, его личным достоянием. Они прежде всего характеризовали боссов этого продажного писаки и их отношение к музыкальной культуре, определяющее ее развитие, вернее – ее упадок, в Соединенных Штатах.
