Георгий Саталкин - Каменный пояс, 1988
— Может, достаточно… — попросила Марина.
— Что ты, Марина, когда еще так посидим!
— Конечно, — поддержал его Липов и прошел в буфет.
Буфетчица озябшими пальцами подбивала на счетах свою выручку, и Липов подождал, прислушиваясь к тишине пустого зала, к гулу ветра над крышей и к негромкому разговору Моти с Мариной.
Когда он вышел в зал, то заметил, как Марина быстренько высвободила свою руку из-под ладони Каминского, скользнув ею по столу, и они оба, чуть подавшись назад, отстранились друг от друга. Марина опять слегка покраснела и издалека улыбнулась Липову. А Мотя еще продолжал пребывать в оцепенении.
Липов с пристуком поставил вино на стол, и Мотя очнулся, вскинул голову.
— Ага, вот и хорошо! — проговорил он, принимаясь наполнять бокалы. — Мы, Павел, не рассказывали Марине, как боролись дорогой? Ну, там было дело!
Липов не ответил на этот до смешного наивный Мотин вопрос. «Нет, Мотя, — про себя подтрунил Липов над другом. — Не рассказывал. Расскажи».
Марина с готовностью обернулась к Каминскому, и вновь все повторилось, как при рассказе о подстреленной утке.
Можно было не слушать, о чем говорит Мотя, не видеть, какое он сделал движение — все это очень живо отражалось в ее глазах. Мотя улыбнется, и они сияют, тот нахмурится — их накрывает тень. Для нее сейчас ничего не существовало, кроме Каминского, увлеченного своим пустяковым рассказом. Вся Мотина суть схватывалась, вбиралась зыбкой, темной глубиной ее глаз. И казалось, никогда не наполниться этой глубине, хоть выплесни Мотя всего себя, хоть выверни душу наизнанку.
Снова будто кто-то окликнул, позвал Липова, как там, в осенней степи, когда они, дурачась, боролись с Каминским, и заставил оглядеться, посмотреть на себя и на это их веселье в кафе трезво и пристыженно.
Липов взглянул на Марину и не увидел в ней прежнего очарования. Была красота, теперь больше досадная для Липова, виноватая уж тем, что она есть, и ее никуда не деть. И несет она, может, больше беды, разлада людям…
Марина тоже кинула в сторону Липова беглый сторонний взгляд, тут же застегнула пуговицы пальто, придвинула к себе две узенькие варежки. Она, казалось, поняла Липова, разгадала его мысли и стала вся собранная, настороженная.
— Что? Что, Марина? — встревожился Мотя.
— Ничего, Матвей Васильевич. Я пойду.
Она резко встала и пошла к выходу.
— Марина, погоди! — крикнул Мотя.
В ответ жестко хлопнула дверь. Каминский взглянул на Липова и нахмурился, опустил глаза. Снова стало серо, уныло в кафе. И уж очень знакомым было выражение Мотиного лица. Оно напомнило весь нынешний день. Точно таким же был Каминский еще дома, когда Надя утром провожала их, да и во все время охоты.
Уже тогда все это Надино — было напрасно, ненужно. Все было уже ни к чему, и их с Каминским день на охоте — тоже.
— Надо идти, — Липов, не дожидаясь Каминского, вышел из кафе.
За дверью в лицо ему метнуло крупными хлопьями снега. Зима! Как изумительно чиста была ровная белизна, покрывшая землю! Здесь у кафе хлопья снега завихривало, а дальше, на просторе, они стремительно летели под ветром, искрами мелькая у фонарей. Бело и пусто было на улице; ни Марины, ни прохожих. Снег освежил Липова, он повеселел. Все не так казалось теперь, как представил он в кафе. Сгустил малость краски. Как злобен бес подозрения!
Вышел и стал рядом Каминский, принялся закуривать.
— О-о! Я что говорил? Сбылось! — Он кивнул на летящий снег.
— Про старуху-метель? Ты ее не скоро сулил.
— Все равно. Чувствовал.
Каминский говорил мимоходом, поддерживая общий разговор. Сам, прикуривая, поглядывал на следы, оставленные Мариной. Они были одни на чистом снеге, невольно волновали своей четкостью вблизи, таинством впечатанного в них ее состояния, постепенным удалением в смутную белизну.
— Да, Павел, прихвати мое ружье, — Каминский, не дожидаясь возражений или согласия Липова, вложил в его ладонь ремень чехла. Затем, сбежав с крыльца, быстро пошел по следу Марины.
Из-за дома, опять как привидение, появилась сама Марина, медленно пошла навстречу Моте, поддевая сапожком снег.
Мотя шел через сквер. Когда-то на этом месте они бегали в бутсах, в футбольной форме. Было тепло, шумел многоликий стадион, и они умели выделить из общего гула Надин голос. Давним и счастливым был он в своем неведении нынешнего вечера с этой Мариной и шагающим сейчас к ней Каминским.
Мотя поравнялся с Мариной, и она тут же, ему в шаг, привычным движением взяла его под руку. Перед тем как завернуть за угол дома, эта плановичка — комсорг Мотин! — обернулась. Огляд был короткий, ревнивый: вдруг Липов помешает умыкнуть ей Каминского.
Непривычной, странной представилась теперь Липову их жизнь. Все переиначено. Как бы новая хозяйка в доме быстро и бездушно навела в ней свой порядок. Потеснила лишнее для нее.
К 70-летию Советской Армии и Военно-Морского Флота
Айвен Сиразитдинов
ЦВЕТ НАДЕЖДЫ, ЦВЕТ МУЖЕСТВА
Очерк
1
В тот день, когда я приехал на заставу, пограничникам было не до гостей. Мой приезд пришелся на дни комплексной проверки: пограничники сдавали итоговые зачеты за год боевой учебы. А это, конечно, вносит в насыщенный ритм службы известное напряжение, а как же иначе — экзамены!
Замполит старший лейтенант Юрий Михальчук при мне звонил на стрельбище: «Как наши?» Оттуда ответили: «Все до одного получили пятерки!»
Радостное чувство, которое испытывал Михальчук, впрочем лишенное и тени самодовольства, было такого свойства, что способно сообщаться с настроением окружающих, оно невольно передалось и мне, человеку новому на заставе, совсем недавно еще как бы постороннему, и я уже повторял вслед за ним про себя: «Видали наших!»
— Молодцы, ребята! — сказал замполит, кладя трубку. — А вчера сдавали приемы рукопашного боя — тоже на «отлично».
Завтра, послезавтра — новые экзамены. А пока… я продолжу рассказ.
На границе тишина, но пограничники начеку. И днем, и ночью застава в действии. Жизнь здешняя мало поддается каким-либо «ходовым» сравнениям. Вот правильно замечено писателем С. Борзуновым:
«Жизнь на заставе, как электрический, ток в проводах, не замирает ни на одну секунду».
Сказать «поступь», «череда» — будет не то, тут все иначе: непрерывное движение, постоянная смена действий, каждое из которых — событие.
Боевой расчет — событие. Выход наряда в дозор — событие, причем исключительной важности. Дело государственной важности… Именно потому оно обставлено столь торжественно.
«Выступить на охрану Государственной границы СССР!» — эти слова приказа произносятся с таким же волнением, как в первый раз, и услышаны бывают с таким же волнением в душе.
…Поздно вечером, после того как замполит зачитал приказ очередному наряду, выступившему на охрану границы, наш разговор продолжился, засиделись до самой ночи. Беседа, изредка прерываемая телефонными звонками, шла о жизни на границе, о традициях, об истоках мужества и героизма пограничников. В ночной тиши — а ночь здесь не просто ночное время суток, знаешь ведь, что в эти часы бодрствуют наряды у КСП[1], на постах, — когда кажется, будто сама ночь «на часах», человек настраивается на особую душевную волну: разговоры о «высоких материях», «о доблести, о славе…» звучат естественно и просто. На ту же волну настроились офицеры и прапорщики из отряда, прикомандированные на заставу, им тоже не спалось. Заговорили о воинской доблести. Здесь старший лейтенант Михальчук напомнил о символике пограничной формы: «Писатели и журналисты, все, кто пишет о пограничниках, не обходятся в своих сочинениях без того, чтобы не упомянуть зеленую фуражку… «А знаете ли вы, что означают цвета этой фуражки.? — вопрос замполита был обращен ко мне. Нет, к сожалению, я не знал как ответить на него. — А ведь это тоже символика, — сказал замполит, не дожидаясь ответа. — Я дам об этом прочесть, у меня есть… Дорогие для нас символы… Зеленый цвет тульи — цвет надежды, синий, околыша — цвет мужества».
Символика — понятная и правильная. Труд пограничника дарит людям надежду на спокойствие, на мир каждому дому, а мужество… мужества нашим пограничникам не занимать. Замечательное сочетание — цвет мужества, цвет надежды…
2
Начальник заставы капитан Ериков вернулся со стрельбища далеко за полночь. Он первым держал экзамен по огневой подготовке. Вслед за ним на огневой рубеж вышли его подчиненные. Сухой треск коротких очередей поминутно разрывал ночную тишину. Лицо капитана сияло: не прошли даром упорные тренировки. Улеглось волнение, оно было сдержано еще в тот момент, когда он стрелял сам, под перекрестными взглядами проверяющих и солдат. Пример командира дороже всего; здесь, на заставе, он должен уметь все, уметь лучше всех и, если уж говорить до конца, лучше того, что ты предполагаешь в себе, превзойти себя — такова «сверхзадача» командира. Все стрелявшие выполнили нормативы ночных стрельб на «отлично».
