Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2007 #7
Труднее становилось жить в Ленинграде, воздуха не хватало. Само собою выговаривалось: "Было весело и пьяно, а теперь я не такой, за четыре океана улетел мой покой". Утешение он находил только в творчестве.
К Пушкину его потянуло, как в детстве, когда он заучивал наизусть "Медного всадника" и "Полтаву". А впрочем, не заучивал - сразу запоминал. И Пушкин владел им, когда писалась поэма "Моя Африка", эпиграфом к которой стали крылатые строчки, всплывшие в памяти: "Под небом Африки моей вздыхать о сумрачной России".
Корнилов взялся за создание большого цикла стихов о Пушкине, как бы прочитывая в его судьбе свою судьбу.
И не мог ведать поэт, из скольких частей будет состоять его цикл и чем закончится. Лишь одна навязчивая мысль не оставляла автора, мысль о жизни и смерти, становящейся бессмертием. И, как заклинание, вырвалось у него: "Все о жизни, ничего о смерти".
Цикл складывался в новую поэму и, вероятно, сложился бы. Встали в свой черед отдельно написанные главы: "Разговор", "Последняя дорога", "Пирушка", "В селе Михайловском", "Путешествие в Эрзерум", "Алеко", "Пушкин в Кишиневе". Но не сложилось.
Не могло сложиться.
Не успело.
ПОЭЗИЯ ПОД АРЕСТОМ
Наступил 1937-й…
Донос на Бориса Корнилова не содержал никаких веских доказательств, он был состряпан председателем правления издательства "Советский писатель" Н. В. Лесючевским. Считая, что написанное после убийства С. М. Кирова стихотворение "Елка" берет под защиту враждебные элементы, что в стихотворении "Начало зимы" проскальзывает наглая клевета на советский строй, что стихотворение "Чаепитие" кулацкое по своему духу, а стихи "Вокзал" и "Зимой" политически вредные, он пришел к заключению:
"1. В творчестве Б. Корнилова имеется ряд антисоветских, контрреволюционных стихотворений, клевещущих на советскую действительность, выражающих активное сочувствие оголтелым врагам народа, стихотворений, пытающихся вызвать протест против существующего в СССР строя.
2. В творчестве Б. Корнилова имеется ряд стихотворений с откровенно кулацким, враждебным социализму содержанием… "
Далее Лесючевский утверждал, что и многие другие стихотворения содержат антисоветчину, где автор пытается замаскировать подлинный их смысл, применяя "двурушнические метафоры в поэзии".
И эти дикие обвинения были приняты всерьез. Более того, явная клевета выдавалась за чистую правду, заполняя страницы официальных изданий. Например, страницы "Литературной газеты", в которой уже по прошествии нескольких месяцев после ареста неугодного автора сообщалось вдогонку:
"Поэта Корнилова много лет считали только пьяницей и дебоширом. Он хулиганил, скандалил, избивал жену, вел себя непристойно как писатель и гражданин. Но что поделаешь с пьяницей? Между тем этот пьяный поэт писал контрреволюционные стихи и распространял их в списках. По дороге из одного кабака в другой он какими-то путями попадал в некоторые иностранные консульства. А в квартире его "каким-то образом" находились секретные документы. Важно вспомнить, что именно на Корнилова и на террориста Павла Васильева делал крепкую ставку Бухарин" (1937, 30 июня).
Терроризм в России был жупелом с царских времен. Не гнушались использовать этот жупел и в 30-е годы, и гораздо позже, как только возникало нежелательное для власти напряжение в обществе. Так что, оказавшись в компании с террористом, Корнилов тем самым обрекался на высшую меру наказания. Все было заведомо рассчитано, все предусмотрено. И следствие велось ради одной лишь проформы.
Говорят, надежда приходит последней. Но и самая последняя надежда не пришла. Концом ее ожидания стала ночь с 19-го на 20 марта 1937 года.
Несомненно, Борис Корнилов готовился к неизбежному часу. И как только за ним пришли, он надел свежую рубаху с запонками и галстук. То есть поступил согласно старому русскому обычаю - в решающий час перед битвой или казнью облачаться во все чистое. Однако едва ли он думал о смерти, ничего им не было содеяно такого, чтобы его лишать жизни. Другое дело - лишить свободы.
И, действительно, в постановлении о предъявлении ему обвинения, подписанном младшим лейтенантом госбезопасности оперуполномоченным Николаем Лупандиным, извещалось, что гражданин Корнилов Борис Петрович, 1907 года рождения, уроженец Горьковского края, русский, гражданин СССР, литератор, достаточно изобличается в том, что он занимался контрреволюционной деятельностью, является автором контрреволюционных произведений и распространяет их, ведет антисоветскую агитацию. Постановлено: Корнилова Б. П. привлечь в качестве обвиняемого по статье 58, пункт 10 и избрать содержание под стражей…
По статье 58 привлекали за антисоветскую агитацию, пункт 10 предусматривал содержание в лагерях от восьми до десяти лет.
Краеведу Карпу Васильевичу Ефимову довелось тщательно изучить следственное дело поэта. Оказалось, что после семи допросов Корнилов полгода не вызывался к следователю. Шесть месяцев он провел в камере в томительном ожидании. Такая длительность подобна изуверской пытке. Видимо, до конца неясно было, как поступать с поэтом. В нарушение правовых норм его держали в резерве.
Дело в том, что от обкомов партии в ЦК поступали телеграммы о необходимости усиления репрессий, и 31 января 1938 года ЦК принимает решение о дополнительной разнарядке на расстрелы. Не составляло труда отобрать кандидатов среди тех, кто уже сидел в камерах. Не составляло также труда состряпать соответствующие обвинительные заключения, что никакому обжалованию не подлежали, как бы ни были абсурдны.
И вот 13 февраля 1938 года Борис Корнилов предстал перед следователем, зачитавшим обвинительное заключение, составленное в соответствии с указаниями сверху лейтенантами госбезопасности Резником и Гантманом:
"Следствием по делу ликвидированной троцкистско-зиновьевской террористической организации, совершившей 1 декабря 1934 года злодейское убийство секретаря ЦК ВКП(б) С. М. Кирова, была установлена принадлежность к этой организации Корнилова Бориса Петровича. На основании этих данных Корнилов Б. П. был привлечен к ответственности и арестован. Установлено, что Корнилов Б. П. с 1930 года является участником троц-кистско-зиновьевской террористической организации, куда был завербован руководящим участником той же организации Горбачевым (осужден). С 1930 года обвиняемый Корнилов участвовал в нелегальных сборищах указанной организации, устраиваемых на квартире Грабаря (осужден). На этих сборищах участники организации критиковали с контрреволюционных позиций мероприятия ВКП(б) и Советского правительства по основным хозяйственно-политическим вопросам, культивировали злобную ненависть к руководству ВКП(б) и высказывали террористические намерения против руководителей ВКП(б) и Советского правительства. Эти террористические установки обвиняемый Корнилов одобрял. Обвиняемый Корнилов нелегально распространял свои контрреволюционные литературные произведения под названием "Чаепитие", "Елка" и "Прадед"*, в которых призывал к организованному противодействию коллективизации сельского хозяйства и защите кулачества от репрессий Советской власти.
Виновным себя признал полностью, кроме того, изобличается показаниями обвиняемого Свирина, свидетелей Савронского и Андреева, а также материалами экспертизы… "
По своей воле признать себя виновным Борис Корнилов никак не мог - это было бы не только против совести, но и против смысла. Признаний от него добивались жестокими избиениями, бранью и угрозами, не разрешая спать и лишая еды. С ним поступали так же, как и с поэтом Николаем Заболоцким, угодившим в тюрьму позднее, но оказавшимся в руках того же следователя Лупандина, который вел дело Корнилова. Заболоцкий остал
ся жив, написав впоследствии статью "История моего заключения", где поделился с читателями всем тем, что ему пришлось испытать и пережить в застенках госбезопасности.
Спустя неделю выездная сессия Верховного суда приговорила Бориса Корнилова к высшей мере - расстрелу. Приговор обжалованию не подлежал. Согласно постановлению ЦИК и СНК СССР, приговор к высшей мере наказания должен был приводиться в исполнение немедленно по его вынесении. Безусловно, так и случилось 20 февраля после часа дня, когда под приговором уже стояли подписи.
Пуля прервала жизнь поэта, не узнавшего, что у него родилась дочь Ирина и было ей уже полгода. Все бумаги Бориса Корнилова подлежали уничтожению. И само его имя предано забвению. Об этом "позаботились" некоторые литераторы, проявившие инициативу еще до того, как поэта не стало, чему пример статья А. Тарасенкова в первом номере журнала "Знамя" за 1938 год, где написано: "…подвизался в литературе и некий Борис Корнилов". Некий - это уже никакой. И двадцать лет длилось забвение, словно тяжелый обморок.
По ложному обвинению в начале марта 1938 года был арестован и отец поэта учитель Петр Тарасович Корнилов, который после жестокого избиения на допросе умер в тюремной больнице. Мужское начало рода Корниловых было напрочь изведено.
