Александр Хинштейн - Какого цвета страх
Помню, я спросил как-то у генерала Трубникова, бывшего уже теперь директора Службы внешней разведки: а бывали ли предатели идейные?
«Нет, — покачал седеющей головой Трубников. — Таких примеров мы не знаем».
Полковник ГРУ Сметанин, работавший в Лиссабоне, пришел к американцам и предложил свои услуги за миллион долларов. Другой грушник — Анатолий Филатов — попался на женщине, которую подвело к нему ЦРУ. По такому же сценарию ЦРУ завербовало разведчика КГБ Пигузова: впоследствии этот человек стал… секретарем парткома Краснознаменного института разведки. Майор Левченко из токийской резидентуры КГБ ушел к американцам после того, как психанул, поссорившись со своим резидентом.
Грешным делом, когда-то я пытался систематизировать предателей. Я хотел найти какую-то закономерность, непонятные доселе пружины, заставляющие этих людей изменять своей стране. Мне казалось, что есть нечто, объединяющее их всех. Увы.
История каждого предательства — это совершенно самостоятельная история, и невозможно вывести какой-то единый алгоритм, нарисовать портрет «среднестатистического» изменника. Кого только нет в этом списке! Дети министров и рабочих. Потомственные чекисты и партийные выдвиженцы. Генералы и лейтенанты. И даже один Герой Советского Союза — полковник внешней разведки КГБ Алексей Кулак, завербованный ФБР в 60-х годах.
О самой же оригинальной «вербовке» рассказал мне один из генералов СВР.
В 80-х годах он работал в Лондоне, под журналистским «прикрытием». Туда же приехал на 3-месячную стажировку по линии АПН его институтский одногруппник, некто Александр Истомин, кстати, сын генерала КГБ.
Журналистский мир — тесный. Все в советской колонии знали, что Истомин одно время крепко пил. До такой степени, что его выгнали из «Правды».
В те времена увольнение из главного пропагандистского органа страны приравнивалось к «волчьему билету», но, по счастью, ещё один одногруппник Истомина приходился сыном главе АПН Толкунову. Он-то и упросил папу спасти непутевого друга, и после профилактической беседы Истомин был зачислен в штат агентства и отправлен в первую свою командировку. Единственное условие, которое поставил ему Толкунов, — зашиться.
Шеф АПН не предусмотрел лишь одного: зашиться так же легко, как и расшиться, что Истомин с блеском и доказал, едва очутился на английской земле.
В «объятиях» свободного мира стажер быстренько «развязал» и начал пить каждый день. Его уговаривали, объясняли, что дело кончится печально, что его попросту отправят со скандалом в Москву: ничего не помогало. А потом и вовсе случилось ЧП: Истомин пропал. Не вышел на работу. Телефон в его квартире молчал.
Встревоженный офицер безопасности вызвал будущего генерала и приказал прочесать все злачные места, где может находиться Истомин: надежду на то, что тот не сбежал к «врагу», в посольстве ещё не теряли.
Непутевый стажер был обнаружен мертвецки спящим в своей квартире. Вокруг постели живописно валялись пустые бутылки.
Радостный разведчик кое-как растолкал беглеца, отвез к себе на квартиру, отпоил, привел в чувство. А когда на другой вечер вернулся домой, с ужасом обнаружил, что Истомин выпил весь имеющийся дома запас спиртного, включая коллекцию редких виски, и вновь, по выражению моего друга, писателя Эдуарда Хруцкого, «отправился в черный город».
Выхода не оставалось: Истомина, от греха подальше, надо было отправлять в Союз. Но тот оказался хитрее всех. Проснувшись в очередной раз и не обнаружив в доме ни капли алкоголя (все уже было выпито), он вышел на улицу, и никто его больше не видел.
Как оказалось впоследствии, Истомин отправился в полицейский участок, где заявил, что требует в Англии политического убежища (только налейте!), но его внешний вид смутил консервативных «бобби». Сотрудники американского посольства оказались менее разборчивыми.
Уже через день по радио объявили, что «крупный офицер КГБ Александр Истомин выбрал свободу» и «передает сейчас ЦРУ все известные ему сведения о разведывательно-агентурной сети Советов в Великобритании и США». Сообщение это вызвало в посольстве истерику, смешанную с шоком: все понимали, что никаких секретов и тайн Истомин не знает, но в условиях «холодной войны» ответственности это ни с кого не снимало.
Самое поразительное, что потом Истомин вернулся: протрезвев, он понял, в какой переплет попал, и потребовал отдать его обратно.
Разумеется, из АПН он был незамедлительно уволен. Хорошо хоть не посадили…
Невероятно? Между тем все, от первого до последнего слова, правда. В истории шпионажа подобное — неправдоподобная правда — в порядке вещей.
Дело полковника КГБ Юрченко — из разряда таких вот неправдоподобных случаев.
Сколько лет прошло, но до сих пор эта история остается неразгаданной тайной эпохи «холодной войны».
Не хочу показаться нескромным, но, по-моему, нам, вместе с моим соавтором, отставным полковником внешней разведки КГБ Олегом Нечипоренко, удалось её разгадать…
02.08.1998
Сто дней предательства
Перебежчик во многом напоминает хамелеона.
Оказавшись после бегства в одиночестве, он приходит в себя и, протрезвев, со всех ног бросается домой, откуда недавно сбежал.
Холл А. Меморандум Квиллера1985 год американцы окрестили «Годом шпиона». Причины на это имелись серьезные.
В тот год в США было возбуждено 26 шпионских дел. 25 обвиняемых признали свою вину. Цифра фантастическая!
Тогда же в сети советской разведки угодил самый ценный агент КГБ за всю его историю — начальник русского подразделения ЦРУ Олдрич Эймс. Количество переходило в качество.
Правда, об этом американцы узнали не скоро…
В 85-м произошло и ещё одно громкое событие: в августе из Рима исчез «ответственный дипломатический сотрудник» Виталий Юрченко.
История Юрченко по сей день остается загадкой из загадок. О ней много писали, на Западе даже вышла книга, но ответить на главный вопрос не смог ещё никто: что же произошло с «дипломатом»?
Нам кажется, мы знаем ответ…
* * *— Шеф советского отдела ЦРУ Герберт неоднократно предлагал мне встретиться с американскими журналистами. Вот я и решил принять сегодня его предложение.
Репортеры вежливо засмеялись шутке. Оказывается, этот Юрченко не лишен чувства юмора.
Не стесняясь, они разглядывали героя пресс-конференции. Худой, с изможденным лицом, по-военному подтянут. Так и должны выглядеть настоящие герои.
А в том, что Виталий Юрченко герой, не сомневался никто. Несмотря на чудовищные пытки, постоянные допросы, угрозы и увещевания, он не поддался на провокацию. Даже наоборот: сумел вырваться из неволи и вернуться в советское посольство.
История Юрченко выглядела так: летом 1985 года он приехал в Рим. В картинной галерее советского посольства произошла кража, и МИД послал его разобраться в ситуации.
1 июля, в свободный от работы день, Юрченко отправился в поход по римским музеям. Стояла жара. Он присел на ступеньки между колоннами центральной площади Святого Петра, отпил глоток минералки, как вдруг почувствовал, что по его лицу провели чем-то влажным. Рим, площадь Святого Петра исчезли, Юрченко понял, что проваливается в темноту.
Очнулся он в какой-то комнате, больше похожей на больничную палату. Перед глазами все плыло, голова гудела. Издалека доносились английские слова.
И — снова забытье.
«Где я? Что со мной?» — спросил дипломат, вновь придя в сознание.
«Не волнуйтесь, вы у друзей, — улыбнулся во весь рот незнакомый человек. — Мы скоро поставим вас на ноги».
На ноги советского дипломата ставили весьма своеобразно. Каждое утро ему вводили препараты, после которых он не мог двигаться и контролировать свои слова. Это был печально известный «наркотик правды».
Пользуясь беспомощностью Юрченко, похитители принимались за привычную работу — за допрос. Их интересовали все аспекты работы дипломата. Ему показывали сотни фотокарточек, требовали рассказать о коллегах, о специфике службы.
«Я требую прекратить провокацию, я советский гражданин, дипломат, лицо неприкосновенное», — заявил Юрченко, как только отошел от наркотиков.
«Вы же сами попросили у нас политического убежища», — притворно разводили руками палачи.
«У кого это у нас?»
«У Соединенных Штатов Америки».
«То были три самых ужасных месяца в моей жизни, — рассказывал на пресс-конференции Юрченко. — Мои мучители держали меня в полнейшей изоляции, не разрешая даже говорить на родном языке. Когда я приходил в чувство, подвергали бесконечным допросам и шантажу: внушали, будто я выдал какие-то государственные тайны.
В ответ на мои просьбы о встрече с советскими представителями мне говорили, будто обратного пути на Родину мне уже нет. «Не одумаешься, кончишь плохо», — каждый раз слышал я в ответ. Пущей наглядности ради мне рассказали про польского гражданина, который тоже отверг их домогательства и теперь содержится в доме для умалишенных».
