Журнал современник - Журнал Наш Современник 2008 #9
- Толя так любил тишину… А прожил всю жизнь в шуме… Действительно, Передреев любил тишину, тихую размеренную беседу, безмолвное созерцание природы. Скромное домашнее застолье предпочитал шумным многолюдным сборищам. Он не любил и даже не переносил одиночества, но не любил и больших компаний, ему нравилось посидеть в обществе одного-двух собеседников. Готовя к изданию новую книгу, он завел как-то разговор о ее названии:
- Перебрал множество вариантов и остановился на "Равнине". Представляешь? Даль… Широкая, едва обозримая русская равнина… и тишина… Тишина…
- "Отрадная тишина": "И всюду страсти роковые, и нет отрадной тишины", - припомнилась мне черновая концовка "Цыган".
Строка Пушкина глубоко поразила Передреева. Он словно застыл от изумления, долго и отрешенно молчал. Ведь "отрадная тишина" была не только его вожделенным желанием, но и главным условием поэзии. "В книге, если только она производное души поэта, - писал он в статье о Рубцове, - должна стоять тишина, подобно тишине глубокой реки, в которой отражается окрестный мир". Он назвал это "поэтической тишиной", и такая тишина всегда стояла в его собственных стихах. В них даже слово "тишина" упоминается особенно часто. Пахнущая "дымком и сеном тишина", "островки тишины", "раздолье тишины", "сельская тишина", "высокая тишина", "заботливая тишина", "тихая земля", "тихая ограда", "тихая звезда", "тихое здрасьте", "тихая полночь" и еще множество подобных упоминаний. И наряду с этим: "Бешеный мир, принимаю тебя, как врага!"
Однако, говоря о шуме, Валентина Константиновна имела в виду, скорее, семейную жизнь Передреевых и, думается, не без оснований.
…Как-то, в начале 60-х годов, в редакцию пришла красивая, изящная молодая женщина. Широко и доверчиво улыбаясь, она отрекомендовалась: "Я - Шема, жена Передреева". Всем, особенно представителям сильного пола, она очень понравилась. На нее смотрели с любопытством - ведь Пере-дреев никогда не говорил о своей женитьбе.
Потом она рассказывала мне о совершенно случайном знакомстве с Пере-дреевым в привокзальном ресторане Грозного, где она в то время работала. Впечатление от нового знакомства было настолько велико, что она, оставив работу, родных, вопреки своей мусульманской вере и пренебрегая студенческим положением своего избранника, приехала вскоре к нему в Москву, а затем стала работать проводницей, а потом и официанткой в поезде с тем, чтобы чаще бывать в столице. Через некоторое время она, оставив и эту работу, обосновалась в Москве. Не имея жилья, они ютились в общежитии Литинсти-тута, у друзей и знакомых. Неизвестно, на что и как существовали. Перед рождением дочери уехали в Грозный, но через три-четыре года вернулись в Москву. Вновь, уже втроем, жили где придется. Затем последовало несколько хлопотных переездов: в Электросталь, в Москву. Квартиры приходилось обживать заново, подрастала дочь. На единственные доходы - гонорары Передреева - семья еле-еле сводила концы с концами. Шема, однако, нигде не работала - редкая, непозволительная по тем временам роскошь! Женщины единой с ней веры судачили: "Разве это восточная женщина?! По нашим законам жена должна мужу ноги мыть и своими волосами вытирать, а она и дом-то толком вести не хочет". Не берусь судить об их правоте, но
должна признать - мгновенно вспыхивая даже из-за пустяков, целиком отдаваясь охватившему ее чувству, Шема порою была крайне несдержанна, горяча. Тогда-то и стоял в доме шум, доставалось не только Передрееву, но и всем, кто попадал под ее горячую руку. Передреев отшучивался: "Земляничная поляна!" - имея в виду известный фильм знаменитого Ингмара Бергмана, а именно - поведение супружеской пары в автомобиле.
И все-таки в Шеме подкупали искренность, непосредственность, некая детскость. Мастер давать меткие прозвища ("Оскар Уайльд", "фантомас", "толстолобик", "Паниковский"), Передреев называл жену "дитя природы" и посвятил ей несколько стихотворений, где отметил загадочность ее "глаз диковатых", и "детский восторг во взоре". В стихотворении "На Кавказе" он признался:
И поставил всё на карту До последних дней, - На крестовую дикарку Из страны твоей…
После кончины Передреева мы какое-то время навещали друг друга, затем ограничились телефонными переговорами, с годами все более редкими. Ссорились и мирились, но в общем-то поддерживали добрые отношения. Книгу "Лебедь у дороги" она подарила мне с надписью: "Милой, любимой Сонечке, другу жизни, с любовью Шема Передреева. 7.06.90".
По ее просьбе я помогла ей разобрать бумаги Анатолия. Они хранились в небольшом чемодане. Это были в основном адресованные ему письма, в частности письмо из Бразилии с лестным отзывом о его стихах. Никаких вырезок из газет или журналов, стихов и печатных отзывов о них там не было и в помине. Шема обещала передать мне всё содержимое этого чемодана, книги и икону, а Э. Балашову - посмертную маску, однако этого обещания не выполнила, и дальнейшая судьба архива мне неизвестна. У меня сохранились какие-то чудом попавшие ко мне (скорее всего, после перепечатки редакционной машинисткой) рукописи нескольких стихотворений и статей, а также экземпляр газеты "Огни Ангары".
Последний раз я звонила Шеме по телефону 10 декабря 2005 года с тем, чтобы поздравить ее с днём рождения. Позвонив затем через несколько месяцев, услышала незнакомый мужской голос и печальную весть: Шема скончалась после тяжелой болезни. Пережив мужа почти на два десятилетия, она обрела последний покой на мусульманском кладбище Подмосковья.
11. "И на страницах имярека…"
"Верный рыцарь настоящей поэзии" (по словам В. Белова), Передреев служил своей Прекрасной Даме верно и преданно, даже не помышляя об измене. Он посвятил ей не только свою лиру, но и ряд статей.
У меня сохранилось несколько черновиков, и из них видно, как внимательно относился поэт к каждой фразе, каждому слову. Он отдавал своим статьям много времени и сил, поскольку искренне, от души стремился донести до всех, до каждого ("всякого") радость от общения с прекрасным миром поэзии, с ее лучшими творениями. Вместо "школярского подхода" к содержанию стихов, поиску ответа на вопрос: "Что хотел сказать поэт в этом стихотворении?", вместо привычных суждений о лейтмотивах и поэтических кредо, Передреев рассматривал стихотворение как "производное души поэта" и предлагал читателю прежде всего "увидеть" особый поэтический мир личности стихотворца и те чувства, которые руководили его пером. Он делился с читателем своим видением поэзии, своим взглядом как на лучшие поэтические творения, так и на незаслуженно пользующиеся успехом. В целом же статьи написаны убедительно, ярко, с тонким юмором и в то же время смело, прямо, невзирая на лица. Неслучайно даже при появлении его первых статей - "Мир, отраженный в душе" и "Чего не умел Гёте… " - высказывалось мнение о большом, не уступающем поэтическому, критическом даровании автора, о его блестящих анализах и редком художественном вкусе. Среди тех, кто по достоинству оценил критическое перо Передреева, был и писатель Юрий Власов, в прошлом тяжелоатлет, олимпийский чемпион. Получив от не-
го письмо с заключительными словами: "Крепко жму руку", Передреев, верный себе в умении обратить в шутку "хвалу и клевету", смеялся: "О, тяжело пожатье каменной его десницы!"
Но были и другие оценки. Позволив себе "без страху обличаху" и некоторых современных признанных поэтов, Передреев уподобился мальчику из андерсеновской сказки "Новое платье короля", во всеуслышание сказавшему об отсутствии той дорогой одежды, которую якобы видели на короле его придворные. Но если простодушного мальчика поддержал народ и о его правоте подумал и сам король (на то и сказка!), то Передреев был встречен в штыки большой группой литературной "элиты", стал мишенью всяческих нападок, вплоть до клеветнических. Весной 1968 года я проводила отпуск в Коктебеле и была невольным свидетелем реакции на едва появившуюся его статью "Читая русских поэтов". В этой обширной статье Передреев делился, оговаривая сугубую субъективность, своими раздумьями о стихах Пушкина, Лермонтова, Фета, Некрасова, Блока, Есенина и Пастернака. Однако все великие имена остались без внимания критиков - они сосредоточились только на Пастернаке. И, как это часто водится, никто не рассматривал суждений автора, более того, недавно вышедшую в свет статью многие даже в глаза не видели, но весьма горячо осуждали.
В своем письме Передрееву из Коктебеля я, рассказав о тамошнем житье-бытье, упомянув о своем обгоревшем носе, посвятила его и в толки o статье. Но в ответном письме он ограничился лишь словами: "Как твой нос?… Наверно, тебе его окончательно ободрали из-за меня?"
К сожалению, пишущие о Передрееве обходят молчанием его статьи и даже не упоминают о них, за исключением, если не ошибаюсь, только Г. Ступина - всё в той же статье "Ты, как прежде, проснёшься, поэт… " он уделил несколько строк общей реакции на статью "Читая русских поэтов": "Передре-еву не простили и блистательного, проникновенного, сделавшего честь любому критику анализа и точной - с высоты всей русской поэтической традиции - оценки творчества Б. Пастернака… "
