Игорь Фесуненко - По обе стороны экватора
Встаю и иду в студию. Иду раздосадованный и злой. Нынешний день был далеко не лучшим. И обзор, с которым выйду сейчас в эфир, ничуть не интереснее сотен других, которые делал за последние семь лет. А жаль… Каждый раз хочется сделать что-то такое, чего никогда не удавалось раньше. Сегодня это не получилось. Может быть, в следующий раз повезет?
Кстати, когда я работаю в следующий раз? Через неделю во вторник? Но до вторника надо, как говорится, еще дожить. А пока у меня через двадцать минут очередной выпуск. Нет, уже через восемнадцать… Надо спешить. И я прибавляю шаг.
Я иду в студию. Через восемнадцать минут тем, кто еще не выключил телевизор, я вновь буду говорить о том, что произошло сегодня в мире. Чем жили, о чем говорили, что делали люди в этот относительно спокойный день в разных городах и странах по обе стороны экватора.
* * *События, о которых идет речь в этой книге, охватывают два десятилетия: с 1966 по 1986 год. Конечно, здесь лишь малая часть впечатлений и воспоминаний, накопившихся за эти двадцать лет. К тому, что сказано на этих страницах, можно было бы добавить рассказы о поездках в Мехико, Каракас, Лиму или Буэнос-Айрес, о путешествиях на Азорские острова или плавании по Амазонке и озеру Титикака, о Панамском канале, об англо-аргентинской войне из-за Фолклендских — Мальвинских островов или футбольной «войне» на мексиканских стадионах во время 13-го чемпионата мира. О чем-то из этого уже рассказал в вышедших ранее книжках, что-то будет вспомянуто и рассказано в будущих очерках. А некоторые мысли и воспоминания — такова уж природа творчества… — так и останутся в подвалах и кладовых памяти. Двадцать лет работы — это, согласитесь, немалый кусок жизни. И хотя рано еще думать о подведении итогов, но чувствую, что книжка эта стала для меня чем-то вроде промежуточного финиша для велосипедиста, участвующего в долгой гонке. Чем-то, напоминающем конец трудного горного этапа. Когда, даже не завоевав призового места и не получив от судейской бригады льготных секунд, испытываешь все-таки чувство удовлетворения уже от сознания того, что выдержал затяжной подъем, не сошел после падения на крутом вираже, добрался до заветной черты и завтра сможешь снова продолжить путь к далекой цели.
И все же двадцать лет работы в разных и, как правило, довольно далеких странах по обе стороны экватора дают право сделать на этом промежуточном финише некоторые предварительные выводы. Оглянуться назад, прежде чем вновь устремиться вперед.
Первая мысль, о которой хочется сейчас сказать: при всей кажущейся многоликости нашего большого и беспокойного мира он все же удивительно един, если оценивать его по такому универсальному показателю, как стремления, чаяния и надежды людей. Да, да, это действительно так, несмотря на кажущуюся парадоксальность только что сделанного утверждения. На первый взгляд все люди стремятся к разным целям. Одни жаждут сорвать крупный куш на бирже и стать миллионерами, другие ищут славы на футбольном поприще, третьи мечтают найти хороший лист жести, чтобы закрыть щели на крыше лачуги в Санта-Марте. Кто-то молится на урожай бананов, а кто-то томится в ожидании вердикта судейской бригады на очередном конкурсе «Мисс Бразилия» или «Мисс Универсул». Но если судить по главному счету, если отбросить сиюминутные житейские планы, то нетрудно увидеть, что все люди на земле рождаются с одной и той же мечтой и надеждой: прожить жизнь, если не головокружительно-счастливую, то, по крайней мере, спокойную, без трагедий и несчастий, с минимально гарантированной верой в завтрашний день.
Любая мать, будь то дона Терезинья из здания «Сервантес» с Копакабаны, Роземери — супруга футбольного короля из «Сантоса» или Кларибел Изагирре из квартала Санта-Роса в Манагуа, неистово и страстно хотела бы видеть свое дитя здоровым и счастливым. И чтобы сын нашел хорошую и верную подругу, а дочь — умного и работящего парня. И чтобы у детей появились здоровые и, по возможности, счастливые внуки. И так продолжалась бы жизнь наша и род наш от поколения к поколению. И чтобы дом и очаг и детей, и внуков, и правнуков был бы спокоен и приветлив. С минимумом достатка. Желателен, конечно, максимум, но если он невозможен — не всем же найдется место в здании «Шопен»! — то пускай будет хотя бы немного света и гарантированная лепешка из маиса под любой крышей.
А что нужно человеку, чтобы эти надежды сбылись? Многое нужно… Иногда — умение распорядиться тем, что досталось тебе по наследству, что расписал тебе в завещании своевременно почивший богатый дядюшка. Иногда — удача или счастливый случай. Иногда — умение, настойчивость или терпение. Чаще — вера в себя, в свои руки, в надежное плечо друзей и товарищей. Но самое главное, что нужно людям не только для счастья, но и вообще для жизни, — это мир. Безоблачное небо. Сознание того, что сын твой, призванный под ружье, не погибнет в джунглях Вьетнама или в горах Никарагуа. А дочь или мать не станут вдовами. И дом не сгорит в напалмовом смерче. И солнечный свет не закроется для тебя и для всех людей земли черными ядерными грибами.
За два десятилетия, прожитых в разных городах и странах, близких и далеких, я наблюдал и чувствовал, как все больше и больше охватывает людей понимание этой главной истины нашего времени: чтобы жизнь продолжалась, войны быть не должно. Жизнь и война не могут сосуществовать и даже соседствовать в мыслях людей.
Люди сознают, что разделенный термоядерным противостоянием мир становится все более неустойчивым, и начинают понимать, что именно наша страна прилагает главные, решающие усилия для превращения этого неустойчивого равновесия в стабильную, спокойную ситуацию. Отсюда — рост симпатий, надежды и благодарности, обращенных из самых дальних уголков планеты к Москве, к «Советской России», как нас часто все еще называют, и ко всем к нам, к советским людям.
Вообще, когда меня спрашивают, как относятся к нам в далеких градах и весях, я всегда отвечаю, что отношение это неоднозначно. Прежде всего оно никогда не бывает равнодушным. Точнее: нас или любят, или ненавидят. Третьего не дано. Нас любят, нам симпатизируют, к нам испытывают дружеские чувства миллиарды наших друзей всех национальностей и цветов кожи на всех континентах. Их — абсолютное большинство. Но есть такие, что нас боятся и, повторю, ненавидят. Их мало, но они тоже есть, и об этом забывать нельзя.
Сотни раз наблюдал я знакомую картину. Вместе с группой коллег, журналистов из США, Франции, ФРГ — членов Ассоциации иностранной прессы или Клуба зарубежных корреспондентов, совершаем мы поездку по Бразилии или Мексике, Португалии или Эквадору. «Медвежий угол», глухая провинция, крохотный полустанок. Нас встречают местные власти, вокруг толпятся любопытные. Мы представляемся. Называем себя, называем страну, откуда каждый родом. Передо мной идут американец, англичанин, француз: «Я — из Вашингтона…» «Корреспондент „Таймс…“» «Заведующий бюро Франс Пресс». Я вижу вежливые улыбки и скуку в глазах. Когда говорю: «Московское радио», словно искра пробегает среди тех, кто встречает нас. Кто-то тянется ко мне с особо крепким рукопожатием, а кто-то, сжав зубы, отходит в сторону, чтобы избежать рукопожатия вообще. И маленький провинциальный мир оказывается с этого мгновения расколотым на тех, для кого я — «русский друг», и на остальных, кто видит во мне «этого типа из Москвы».
До сих пор сжимается у меня сердце и комок подступает к горлу, когда вспоминаю древнего старца в маленьком селении на юге Португалии в провинции Алентежу. Август семьдесят пятого года. Вместе с коллегой из Москвы приехали мы на митинг, посвященный проведению аграрной реформы в одном из уездов Алентежу. Землю, отнятую у латифундиста, передают крестьянам.
Пока Алексей Бабаджан снимает выступающих с трибуны ораторов и слушающих крестьян, мы с коллегой стоим в задних рядах и негромко беседуем. Я объясняю ему смысл происходящего и перевожу речи. Когда мы на несколько мгновений замолкаем, стоящий впереди старик оборачивается и, извинившись за беспокойство, спрашивает меня: откуда мы родом и на каком таком странном языке разговариваем?.. Я отвечаю ему, и тут… Даже не знаю, как описать эту сцену.
Старик шагнул ко мне, взял за плечи, положил свою седую голову мне на плечо и заплакал.
Я замер, не зная, что сказать и как быть. И так продолжалось довольно долго. Мне показалось, что это было долго… В конце концов старик поднял голову, погладил меня по щеке морщинистой, черной от навеки въевшейся земли рукой и сказал, шумно вздохнув: «Спасибо, сынок… Теперь я могу спокойно умереть».
И, заметив ужас в моих глазах, добавил: «Я увидел наконец человека из Москвы. Ты сам посуди, сынок: столько лет мучились мы при фашизме! Голодали, страдали, умирали в нищете. А то и в тюрьмах умирали, как два сына моих. Они, понимаешь, пытались бороться, чтобы землю получить. Жили мы очень плохо, мучились, сынок, но всегда знали одно. Как бы тяжко ни пришлось нам, но есть на свете страна, которая наш друг. Есть люди, которые в решающую минуту нам помогут. Русские, советские люди из страны Ленина. И все мы тут думали: какие же вы? И вот теперь, когда увидел я человека из Москвы, могу спокойно помереть. Землю я получили русского живого увидел. И больше ничего мне от жизни не надо».
