Наталия Нарочницкая - Россия и русские в мировой истории
Родоначальником идеи «мирового сообщества» в смысле некоего круга избранных, отождествленных с магистральным путем человечества, часто называют Хедли Булла — авторитетного столпа британской науки о международных отношениях. Хотя эту идею можно проследить во всем историческом мышлении Запада, оправдывающем экспансию культуртрегерскими задачами католической романо-германской «Европы Петра», а в последние века — такими же культуртрегерскими задачами западного Просвещения. После Второй мировой войны в американской школе идеалистического обоснования внешней политики с пафосом звучала идея особого предназначения «свободного мира», соединившая провиденциализм англосаксонского пуританизма с воинствующим антикоммунизмом. Именно тогда исключительно в идеологической сфере соревновались два мессианизма — коммунистический и либеральный. Однако в период выхода на мировую арену стран третьего мира и дискуссий о разных параметрах планетарных процессов (Запад-Восток, Север-Юг) стилистика американской идеологической фразы несколько утратила акцент на особом предназначении.
X. Булл после универсалистских идей XX века вновь, как в традиционной западной исторической мысли, разделил понятие цельного мирового сообщества, которое он назвал международной системой или системой государств, от некоего ведущего, избранного и единого в своих целях и принципах «мирового общества», которое составляли западные страны. Оно формируется, «когда группа государств, осознавая некоторые общие интересы и общие ценности, образуют некое общество в том смысле, что они полагают себя связанными в отношениях друг с другом общим сводом правил»[461]. А. Богатуров, отмечающий его роль в закладывании основ будущей школы глобализации, полагает изначальный подход Булла на том этапе «оборонительным» и в некоторой степени идеалистическим, ограждающим Запад от натиска остального нецивилизованного, но претендующего на равное отношение мира, показавшего зубы «нефтяной атакой» арабских стран в 1973–1974 году, поколебавшего авторитет США во Вьетнаме. Сам А. Богатуров совершенно справедливо заключает, что именно Буллова теория «оплодотворила целое поколение» авторов школы глобализации, которые уже вовсе не интерпретировали мировые процессы в оборонительном смысле, а сама теория глобализации, выросшая из его деления мира, исходит из единственной версии понимания мирового развития — линейно прогрессивной[462].
Теория Булла не более оборонительна, чем вся классическая западная евроцентричная историческая и философская мысль, к которой он принадлежит. Более того, в отличие от универсальности распространения принципов международного права в XX веке, Булл относит их к атрибутам лишь «мирового общества», но не всей международной системы государств и только применительно к нем) говорит об «уважении к притязанию на независимость», а также о «согласии в том, что его члены уважают принимаемые соглашения», «сотрудничают в области процедур международного права и соглашаются в принятии некоторых ограничений на применение против друг друга силы», как если бы на остальной мир дипломатии эти принципы не распространялись[463]. Это и есть прообраз будущего «концерта великих держав». Такое разделение противоречило признанной в XX веке универсальности принципов международного права, а также изначальному универсализму морали и нравственности христианского наследия: «не убий и не укради» распространяется в поведении христианина в отношении любого человека, а нарушение не может быть оправдано принадлежностью обманутого к иной системе ценностей. В прошлые века, если говорить о России, она одинаково придерживалась принятых обязательств в отношении европейских и неевропейских государств и, если шла на их разрыв, процедура эта не зависела от «качества» государства.
Напомним, что правительство Оттоманской империи, в которой сажали на кол еще перед Первой мировой войной, именовали не иначе как Блистательной Портой. В этом проявлялся принцип эгалитаризма и демократичности, то есть уважения к государству-нации как преемственному участнику мировой системы. Эта уважительность сохранялась при любых острых конфликтах или даже варварских в ином представлении обычаях.
Примечателен выход сборника статей крупных международников и юристов на тему «интервенция» в смысле вмешательства самого различного типа. В предисловии Булл предложил обсуждать не саму правомерность или неправомерность интервенции, но вопрос, что считать интервенцией в современном мире, и высказал суждение, что любая политика одного субъекта, направленная на изменение в своих интересах международного поведения другого субъекта, уже является вмешательством, следовательно, вооруженное вторжение всего лишь один из ее типов. Булл, не делая разницы между случаями нарушения суверенитета в прошлые века и в XX веке, признал, что предпосылкой для интервенции является относительная сила одного участника и слабость объекта интервенции. Если ранее сильная держава сегодня подвергается интервенции — это демонстрация изменения ее статуса.
Один из авторов сборника — крупный политолог и историк С. Хоффман справедливо подметил, что войны с целью изменить внешнее поведение или политику есть продолжение других методов давления. Каждый участник международных отношений стремится повлиять на политику других, поэтому такое вмешательство трудно квалифицировать как противное международному праву. Это признание приоритета национальных интересов, их правомерности и естественности и фактически классическая антитеза либеральной вильсонианской идее «мира как концепции», которая выше национальных интересов, чести, достоинства, суверенитета, независимости — тех аспектов жизни нации, за которые во все века воевали. Он высказывает далее мысль, котораясегодня полностью отвергается западной школой глобалистики: «При основополагающем принципе суверенности государства» только интервенция с целью повлиять не на внешнее международное поведение объекта, но на его внутренние дела «безусловно должна быть расценена как противоправная». Концепция гуманитарной интервенции конца 90-х годов диаметрально противоположна.
Однако сборник задуман для представления среди классических мнений совсем иных идей. М. Эйкхерст посвятил раздел гуманитарным интервенциям, полагая их практикой еще с XIX века, несмотря на то что тогда «не существовало норм международного права, запрещающих государству злоупотреблять в отношении своих граждан». Он, как и другие авторы, приводит в качестве примеров использование силы европейскими державами в отношении Турции для защиты христиан от гонений. Здесь, как и в косвенной форме у Булла, совершается подмена юридических понятий и их реальных импликаций. Рассуждая о суверенитете в XIX и XX веках, Эйкхерст, сам Булл и другие авторы опустили тот факт, что в прошлом в основном совершались не интервенции против суверенных государств, а объявлялись войны. Объявление войны создавало новую правовую ситуацию, причем не только для объекта нападения, но и для самого инициатора. Официальный статус войны означал право на сопротивление, а сама война не означала предопределенность успеха для инициатора. Обе стороны клали на алтарь победы огромные жертвы, что морально уравнивало воюющие армии и сами народы, и часто страна, объявившая войну, не достигала своих целей, как в честном поединке. Европейские державы объявляли Турции войну, и она имела и осуществляла право на вооруженное сопротивление, которое прямо предполагалось и не влекло за собой морального осуждения как изгоя.
Эйкхерст сетует, что Устав ООН и международное право разработали корпус норм, «запрещающих государствам плохо обращаться с отдельными людьми», но одновременно ограничили (ранее почти неограниченное) право государствам «применять силу»[464]. Это и вовсе искажение. В дополнение к уже сказанному о разнице между гуманитарной интервенцией и объявлением войны следует добавить, что ООН — не мировое правительство. Ее Устав концептуально пронизан принципом суверенности, его статьи и нормы не носят запретительного характера. Статья 2 (4) гласит, что «все члены Организации Объединенных Наций воздерживаются (выделено Н. Н.) в их международных отношениях от угрозы силой или ее применения как против — территориальной неприкосновенности или политической независимости любого государства…». Здесь четко, указано, что именно политическая независимость, то есть право жить по своим критериям, не должна становиться объектом вмешательства.
Генеральная Ассамблея никогда не требует, а лишь «призывает» государства-члены, правительства, «предлагает». Запретительная норма предполагает наличие единых критериев «плохого обращения», которое по-разному трактуется в разных культурах и цивилизациях и странах с разным уровнем экономического развития. Даже, казалось бы, в такой области, как «пытки и жестокое обращение в тюрьмах», выработка критериев весьма сложна. В Третьем комитете ГА ООН и его документах в течение десятилетий шла нелегкая выработка так называемых «минимальных стандартных правил» и соответствующей конвенции. Можно привести пример стиля резолюций ООН в области прав человека: «Генеральная Ассамблея… напоминая об обширной системе международных стандартов в области прав человека… признавая также, что установление стандартов должно осуществляться принадлежащей подготовке… 1) призывает государства-члены и органы ООН уделять первоочередное внимание применению существующих международных стандартов в области прав человека;…4) предлагает государствам-членам и органам ООН учитывать нижеследующие руководящие принципы при разработке…»[465].
