Пульс Хибин. Сборник - Борис Николаевич Никольский
Люди и природа на холстах Макарова как бы живут в полном согласии и даже единстве; человек — часть пейзажа, все скреплено цветом, мощной эмоциональной силой.
Да, природа у Макарова дана не вообще, она конкретна — это его Родина, его Россия.
Истовая любовь Макарова к своей земле, к Вологодчине, целостное ощущение мира и есть философский взгляд художника.
Оказавшись волею судеб в Хибинах, он острой памятью пытается воссоздать существующий без него мир, сердце его не способно расстаться с отчим домом, и он восстанавливает утраченное, создавая на холсте одновременно мечту и реальность, то, что мучительно любит.
Желтое поле ржи в картине «Жатва» так интенсивно, что ты невольно ощущаешь полуденное солнце, слышишь невидимого жаворонка в небе, ищешь затерявшуюся черную точку в глубоком синем, издалека доносится до тебя перезвон колоколов из неблизкой церкви...
На обратной стороне подаренного мне холста подпись: «Н. Макаров, самодеятельный художник».
Так все же — что такое самодеятельный? Не слишком ли широкое и неопределенное понятие?
Десятки тысяч непрофессионалов называют себя так. Уровень их мастерства различный. Большинство приходят в студии в свободное от работы время, сидят за мольбертами, учатся у профессионала. Через посредника постигая науку, эти люди, бывает, начинают писать не хуже учителей, — такова их цель. Иногда непрофессионалы бросаются в поиск, открывая то, что давно уже известно, но живописная их культура так мала, что «открытое» быстро умирает. Не связанные с традициями и школой, они угасают раньше, чем чего-либо достигают.
И в то же самое время в огромном потоке самодеятельного искусства выявляются единицы непрофессионалов особого таланта, искусство которых, как это ни парадоксально, именно своей непрофессиональностью и сильно́.
Умные учителя Константина Панкова до поры до времени не пускали его в Эрмитаж, хотя художник жил в годы ученичества в Ленинграде, требовали от него только своего взгляда, своего понимания цвета и перспективы, своей живописи. Они, эти учителя, не только сохранили его самобытность, но мир получил и выдающегося мастера.
Массовое образование поднимает и массовую культуру — утрачивается непосредственное видение, а под тем, что мы иногда все же называем «наивным», частенько скрывается хорошо обученный мастер, выражающий себя «примитивно».
Жизнь подлинных художников — подарок природы. Существуя в конкретном времени, эти люди являются феноменом, а созданное ими — национальным богатством. Насколько были бы мы беднее без Ефима Частникова, а представить Грузию, да и весь мир без Пиросмани уже немыслимо.
Осенью 1980 года в Ереване, в музее современного армянского искусства, была устроена выставка ереванского сапожника Айка Закаряна.
Сам музей в Ереване прекрасен, он полон картин выдающихся современных армянских мастеров, среди которых и полотна Минаса Аветисяна, и Ашота Алибекяна, и Ашота Оганесяна, и многих других.
Помимо таланта работы армянских живописцев отмечены высокой профессиональностью. И все же картины Айка Закаряна не только не противоречили общей экспозиции, они были частью большого собрания, самобытность живописи притягивала, поражала: ничто так не соединяет разных мастеров, как талант.
Я много раз стоял перед полотнами Закаряна (некоторые из них просыхали прямо в музее — художник подписывал их и приносил на открывающуюся выставку) и думал... о Макарове. Истинно русский человек, бывший крестьянин Николай Александрович Макаров и истинный армянин Айк Закарян, которые никогда, возможно, и не познакомятся в жизни, наши современники — были живой душой своего народа, выраженной на их холстах цветом и линией.
К сожалению, я так и не сумел познакомиться в Армении с Закаряном, но подружился и переписываюсь с Николаем Александровичем Макаровым. Самобытность этого человека не только в живописи. Записать его устные рассказы непросто, исчезает своеобразие речи. Но на столе у Макарова оказалась большая серая амбарная тетрадь с твердой, типа картона, бумагой, в которой карандашом был «нарисован» текст. Нет, я не оговорился. Каждая строчка альбома была усыпана мелкими печатными буковками. Сверху на первой странице стояло заглавие: «Воспоминание о прожитых годах (Записки самодеятельного художника)».
— Что это? — с интересом спросил я.
— Так, — уклончиво сказал Макаров. — Решил записать для внуков. Должны знать о моей жизни. Кто им расскажет?..
Сидящий рядом зять, экскаваторщик центрального рудника, расхохотался:
— Ну, дед! Ну, даешь!
Макаров склонил голову, виновато улыбнулся и, будто бы согласившись с ним, прикрыл тетрадь.
— А вдруг им будет интересно, — стал оправдываться Николай Александрович.
Но я уже успел прочитать первую фразу и понял, что тетрадь Макарова — это своеобразное письмо к внукам, и мне она совершенно необходима.
Не знаю, оставил ли кто-нибудь из художников инсита свои записки, но рукопись Макарова мне кажется материалом удивительным и прекрасным.
Вы невольно проникаете в суть явления, начинаете понимать его глубину. Все рассказанное Макаровым так же личностно, как и народно. Не только в живописи, но и в слове находит он возможности максимального самовыражения; как и русские сказки, его подробные рассказы о прожитом и пережитом — это поистине талантливая народная проза.
Нет, я не решусь исправлять что-либо в небольших отрывках из этой тетради. Когда-нибудь воспоминания Макарова о себе могут, сохранив всю своеобычность, занять место в большом и серьезном сборнике о художниках инсита, рядом с работами искусствоведов.
Впрочем, лучше дать слово художнику:
«...С чего, пожалуй, мне и надо будет писать — это со своей родной мамы. И об ней вкрациях рассказать, и где и тогда все будет в дальнейшем нам ясным.
Наша будущая мама Аполлинария Ивановна Борисова из происхождения крестьян-бедняков. Находясь в большой семье, где было одних детей три брата и пять сестер, и из них самой старшей и была она.
Жили их родители очень плохо, чего ни наделывали, а на такую семью трудно было наработать, и было систематическое ощущение то в одном, то в другом, а главное, не хватало завсегда хлеба и всегда приходилось впроголодь.
И вот, хотя приходил школьный возраст кому из них, а у родителей и мыслей в голове не было, чтобы в школу кого отдать, а только и была единственная мысль в голове у родителей, куда бы побыстрей к какому богачу отдать из своих детей в чужие люди.
Итак, из семьи была первой отдана на двенадцатом году дочь Поля к одним там богачам сначала в уездный город Кадников, а потом ее увезли к одним попам за
