Русская жизнь-цитаты 14-21 июня 2024 - Русская жизнь-цитаты

Азата* строилось лишь на показаниях умершего во время следствия засекреченного свидетеля-прохожего, который спустя год увидел сюжет о студенте МГУ по ТВ и опознал «его, стоявшего на стреме, по выразительным бровям». Мифтахову*, имевшему ранее судимость (уголовный штраф за то, что брызнул перцовым баллончиком в преследовавшего его полицейского), судья Головинского районного суда Москвы Сергей Базаров в январе 2021-го назначил 6 лет колонии общего режима. На кассации срок сократили до 5 лет 9 месяцев. Азат* с учетом отбытого в СИЗО должен был освободиться в сентябре 2023-го. И освободился – ровно на 5 минут. Столько времени ему дали на то, чтобы обнять жену и маму, после чего тут же, у ворот колонии, посадили в служебную машину и увезли в отдел… В марте 2024-го судья Центрального окружного военного суда Алексей Колесников приговорил Мифтахова* к 1,5 годам тюрьмы и 2,5 годам колонии строгого режима. На этот раз его признали виновным в публичном оправдании терроризма, якобы совершенном прямо в колонии. Борьба за свободу важнее математики – Сам я уже не помню, как это – быть на свободе, – пишет мне Азат Мифтахов*, будучи на очередном этапе. – А вот водворение в ШИЗО за снятую на время уборки сортира верхнюю часть робы и оставление там же, в штрафнике, на новые 15 суток за то, что, мучимый болями в спине и голове, прилег на минуту на шконку и прикрыл глаза от лампы листком бумаги, забыть сложнее. И кое-что еще. А теперь меня обвинили в том, что в августе 2023-го за просмотром телевизора вместе с отрядом нашей ИК-17 города Омутнинска Кировской области, я, комментируя выпуск новостей, вдруг ни с того ни с сего позволил себе на всю нашу комнату досуга и отдыха оправдать 17-летнего анархиста Михаила Жлобицкого, совершившего в октябре 2018-го самоподрыв в здании УФСБ Архангельска, в результате чего он погиб сам и ранил несколько сотрудников. Это обернулось для меня новым тюремным – теперь уже и в буквальном смысле слова – сроком. Но я ведь не первый год сидел и прекрасно понимал, что за какие слова нынче грозит. Поступок покойного Жлобицкого я не обсуждал, даже фамилию его вслух не произносил. На самом деле в тот вечер я высказывался по поводу захвата Россией Бахмута, о чем мы и смотрели репортаж. Никто меня и не слышал, кроме соотрядника Евгения – он и дал на меня показания в обмен на увеличение своих шансов на условно-досрочное освобождение. Самое обидное и жестокое, что я считал этого человека своим лучшим другом… В голове не укладывается его предательство. Для меня это стало большим ударом, чем новый срок. – Азат*, расскажи, пожалуйста, о себе как об анархисте. Когда ты себя таковым осознал? Почему из всех известных идей об устройстве мира именно анархию считаешь наиболее привлекательной? – К анархизму пришел в 2014 году. Важными в этой идеологии виделись идеи социальной справедливости, взаимопомощи, личной свободы. «Мать порядка» сочетает в себе все эти составляющие, чего не скажешь, например, о либерализме и коммунизме. И в отличие от социал-демократии, у нас, анархистов, принятие решений происходит снизу вверх: люди выбирают пути решения проблем, а не людей, которые будут представлять их якобы интересы. Таким образом, анархизм требует гораздо большей активности от общества, большей включенности в общественно-политическую жизнь. Это и залог того, что право на участие в политической жизни не будет присвоено себе каким-либо меньшинством. – Это все здорово, но почему быть анархистом и заниматься различной активистской деятельностью для тебя оказалось важнее, чем математикой? – Не считаю свои математические способности обязывающими меня отказаться от всего остального в жизни. К тому же я никогда не бросал занятия математикой, совмещая их с активизмом. Для меня было главнее внести свой вклад в борьбу за лучший мир, и анархисты, как и другие политические борцы, отлично знают, что это может навлечь последствия и стоить даже жизни. Но борьба за свободу – не менее необходимая деятельность. А в какие-то времена, как нынешние – еще более важная. Сколько других математических талантов не будет раскрыто из-за военных конфликтов, репрессий, да и просто из-за социального неравенства? Наш режим считает более рациональным репрессировать готовых к противодействию противников этого самого режима (да и просто несогласных в соцсетях и мессенджерах), чем сохранить профессионалов на свободе. Был бы я более полезен, добился бы я больших успехов в математике, если бы не участвовал в политических и иных акциях и мероприятиях и не сел бы? Не знаю. – Вот же грустная ирония судьбы: анархист, для которого высшая ценность в жизни – свобода, столько лет находится в неволе… Да еще и твое имя, Азат*, с персидского переводится как «свободный». Получалось ли ощущать себя хоть сколько-нибудь свободным в заключении? – Бывали разные периоды в заключении. Бывало, получалось ощущать себя счастливым. А вот свободным – нет, конечно же нет. Нисколько. Вообще мой опыт в неволе показывает, что заключенные часто неспособны к объединению за свои интересы. Лишь единицы готовы идти до конца, чего-то добиваясь. Большинство обсуждает то, что им неприятно, шепотом, строго между собой. Это неудивительно, раз места не столь отдаленные – продолжение всего общества. Сегодня нужно все время быть начеку – ожидать попыток сосредоточить в своих руках еще большую власть и прорабатывать механизмы противостояния этому. Государства никогда не гнушались насилием и убийствами, от казней лидеров сопротивления до расстрелов демонстрантов. Но у людей есть право на освобождение. "В колонии мне запрещали играть в шахматы" – Знаю, с первого дня заключения ты попал в касту «обиженных»… – Да, это так. Мне стоило огромных усилий признаться в этом публично. Но, убежден, с этими вековыми устоями отечественных зон нужно бороться, и эту серьезнейшую проблему нельзя замалчивать. В «обиженные» попал из-за провокации силовиков. Еще в Бутырской тюрьме передали мне при всех сокамерниках «любовное» письмо от мужчины, сочиненное ими же самими. Еще подкидывали под дверь карантинного отсека записки от других сидельцев о том, что со мной «что-то не так». Из-за этого всем стало известно о моем прошлом непродолжительном нетрадиционном опыте. Меня, правда, удивило неутомимое стремление сотрудников органов донести обстоятельства моей личной жизни до других товарищей по несчастью. Будучи «обиженным», в колонии можно было общаться с кем угодно, кто сам был адекватно настроен к общению. Но посуда, пища, стол – это было все отдельное. В отряде на две сотни заключенных неизменно приходилось до двух десятков «отделенных». Про всех, кто «в статусе»,