Москва рок-н-ролльная. Через песни – об истории страны. Рок-музыка в столице: пароли, явки, традиции, мода - Марочкин Владимир Владимирович
«Честно скажу, я сначала со смешанным чувством относилась ко всей этой металльной музыке, – говорит Эвелина Петровна Крупнова. – В первый раз попав на концерт, я немножко ошалела, но не от музыки, а от публики, которую я тогда просто испугалась. Но потом я со многими из этих ребят познакомилась лично и поняла, что среди них есть очень достойные мальчики и девочки. Но в первый раз это было оглушительное впечатление…
Однажды у „Чёрного Обелиска” был концерт в Олимпийской деревне, и мы с Наташей в перерыв пошли в буфет. Я купила программку, но там ничего не было написано о „Чёрном Обелиске”, а нужную мне программку со статьёй про Тольку я увидела в руках у мальчика, который стоял рядом. Я предложила ему обменяться.
– А почему вам нужна именно эта программка? – спросил мальчик.
– Потому что это – мой сын! – сказала я, указывая на Толю.
У мальчика округлились глаза.
– Это ваш сын?! И вы его пустили в рок-музыку?! Вы ему не мешали?!
Я спросила:
– А тебя родители не пускают?
– Ага! – грустно ответил мальчик.
Я не мешала. Не могу сказать, что я к этому хорошо относилась. Я не понимала этой музыки, но я не мешала. Потому что я не люблю запрещать то, чего не понимаю. А потом, так как я была при Толе, я прониклась и даже полюбила эту музыку. Тем более что я никогда не любила попсу, а уж сейчас-то и вообще её слушать не могу. А рок, его мощь, его энергия – я его понимаю, он мне близок».
«Чёрный Обелиск» в ЦДТ. Май 1988 г.
За кулисами концерта «Чёрного Обелиска» в ЦДТ. Май 1988 г.
«Мне в Толике очень нравилось его необычно серьёзное отношение к делу, – рассказывает Женя Чайко. – Первая гитара у него была, кажется, „Музима”, но точно помню, что не самодельная.
После того как он почувствовал, что нашёл свое место, он её поменял. Он тогда приобрёл фирменную гитару, причём мы все были удивлены, какой дорогой инструмент он купил: это был настоящий Ibanez…»
«У нас денег тогда было мизер, но я уговорила мою маму, и она подарила Крупнову бас, – вспоминает Маша. – Вернее, она дала деньги, и он купил себе „басуху”. Помню, она была красного цвета…
Разумеется, в голове у мамы рисовался совершенно иной сценарий моей биографии.
Она мечтала, что передаст меня „из рук в руки”, причём разумному и небедному человеку, поэтому ей не очень нравилось, как на деле развивались события.
Поскольку мой отец работал актёром в Театре на Таганке, у нас в гостях перебывала добрая половина этого театра, включая Владимира Семёновича Высоцкого. Поэтому у мамы имелся некоторый опыт богемных тусовок, и теперь она опасалась, что моё страстное увлечение творческим человеком сделает её девочку несчастной.
Но… она ничему не мешала, она как бы самоустранилась и пустила всё на самотёк».
С рождением ребёнка количество людей, постоянно бывавших у Крупновых дома, не только не уменьшилось, но, наоборот, возросло.
«Поскольку Крупа был человек ночной, – вспоминает Маша, – мы ночи напролёт на Солянке пили кофе и рубились в преферанс. Играл он бесконечно азартно и темпераментно. Игра его всё время настолько заводила, будто он каждый раз проигрывал последнее!
А ещё у него были приятели, которые прикалывались снимать любительские фильмы, и Крупнов у них снимался в качестве актёра. Они ходили по солянским дворам, снимая всякие шпионские страсти. Игра в какой-то степени была его восприятием жизни.
Причём Крупнов был фантазёр ещё тот!
Существует такая матрица: если муж пришёл домой пьяный или если его не было сутки, то жена должна ему устроить скандал. И чтобы жена не устроила ему скандал, значит, надо что-то придумать. И вот он приходит с окровавленным лицом. Я сразу же забываю все свои наезды:
– Что с тобой, папа?!
И слышу историю, что в какой-то подворотне на него напали какие-то бандиты, вооружённые финкой.
Я веду его в ванную, смываю с кровь лица и вдруг вижу… аккуратненький порез. Оказывается, это он сам себя чирканул лезвием в подъезде, чтобы разыграть такую драматичную сцену.
– Ах ты! Да как же тебе не совестно! – кричу я.
Но мне уже смешно. Теперь уже понятно, что никакого скандала не получится».
В марте 1987 года в группу вернулся Майкл Светлов, заменив уволенного Юрия Анисимова. С его появлением началась работа над новой концертной программой «Цветы зла».
«Я помню, как Майкл появился у нас на Солянке, – вспоминает Маша, – и было ужасно смешно, когда мы вдруг обнаружили, что он родился и до пяти лет жил в нашем же доме, но в другом подъезде, а моя мама знала его маму. Наверное, и наши с ним тропинки в детстве могли как-то пересекаться».
«Однажды, когда часть дома на Солянке, в том числе и подъезд, в котором я жил, стали реставрировать и всех жильцов оттуда выселили, – вспоминает Майкл Светлов, – мы с Машей и Толиком отправились ночью с фонариком по покинутым квартирам посмотреть, не осталось ли там чего интересного, и обнаружили в одной из квартир замечательное старинное кресло. Мы подумали, что если его здесь оставили, то оно никому уже не нужно, и решили отнести его к Толику домой. Но так как я первым заприметил его, то я сразу сказал: „Это моё кресло!” Крупнов очень любил сидеть в этом кресле, но я, когда приходил в гости, первым делом говорил: „А ну слазь!” К Крупнову я относился с уважением, тем более что он был старше меня на два года и жизнь уже повидал, мне было 18 лет, а ему – 20, а это большая разница, но в этом деле я обязательно говорил: „Слазь!”»
«От той жизни, – вспоминает Маша, – у меня остались в памяти разные счастливые картинки. Весна. Старый солянский двор. Крупнов почему-то любил приходить не парадным, а чёрным ходом. А там, в этих дворах-колодцах, акустика потрясающая. Он произносил: „Пс-ст!” – и Ричи сразу нёсся к чёрному ходу, и мы шли открывать дверь…»
Квартира Крупновых на Солянке была интересна тем, что там перемешались и Машины гости, и гости Толика. Причём иногда бывало так, что люди, пришедшие в гости к Маше, подпадали под обаяние Толика и перемещались в его тусовку. Так случилось, например, когда одна Машина подруга привела на Солянку философа Андрея Андреевича Игнатьева. Между ним и Крупновым очень быстро протянулась ниточка дружеских отношений, и начались бесконечные ночные беседы.
«У всякого человека, – рассказывает Андрей Игнатьев, – который переживает какую-то критическую пору, всегда есть куча всяких мыслей и вопросов, которые задают всем подряд в надежде, что найдётся кто-то, с кем можно было бы их обсудить. Вот так получилось, что я оказался тем человеком, с которым можно было говорить о всех вопросах, которые возникали у молодого человека в 25 лет, когда юность уже заканчивалась и начиналась взрослая жизнь».
В результате этого интенсивного общения А. А. Игнатьев написал свою знаменитую статью о природе тяжёлого металла «Взыскующие исхода и их болельщики», переведённую ныне на многие языки мира, а Толик сочинил песню «Дом жёлтого сна», которую посвятил своему собеседнику…
«Разговор, который отразился в этой песне, – вспоминает Андрей Игнатьев, – был о том, что можно назвать личной философией. Я тогда довольно много времени проводил у Крупнова дома, на Солянке. Однажды, когда часы уже показывали начало первого и все гости поднялись и засобирались домой, чтобы успеть в метро, Крупнов остановил меня:
– Андреич, а тебе позарез сейчас надо уходить? Подожди! Есть разговор!
Когда гости разошлись, он задал мне сакраментальный вопрос:
– Андреич, как ты думаешь, не западло ли металлисту зарабатывать деньги игрой на басу?
Здесь надо объяснить, что в то время, когда происходил наш разговор, этот вопрос был очень серьёзным, потому что по нормам субкультуры зарабатывать деньги тем способом, который обеспечивает статус в субкультуре, было категорически западло, это нельзя было делать ни в коем случае. А если такое всё же случалось, то звучала фраза „Продался!” и хорошо, если человека просто переставали принимать в известном кругу, а могли и побить.
