Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6448 ( № 5 2014)
Этот опыт можно воссоздать в любом городе, нашёлся бы только энтузиаст. Впрочем, сейчас и заработки у книжных продавцов совсем неплохие, и они часть денег вкладывают в расширение своего «производства» и благоустройство его «инфраструктуры». В последнее время были отстроены специальные стеллажи. Весной ожидается переход в крытые павильоны. О. Вершина планирует обустроить рядом со своим рынком детскую площадку – многие приходят сюда с ребятишками. В планах у неё развернуть «книжную ярмарку» в «книжный парк». И уже подготовлен такой проект.
Думается, что книгу хоронить ещё рано. В ней заключена огромная энергия – сжатая мысль ушедших поколений за многие века.
Владислав СМИРНОВ, доктор филологических наук, РОСТОВ-НА-ДОНУ
Теги: книга , торговля , издательство
За телогрейку ответишь!
Александр Подрабинек. Диссиденты. - Знамя, № 11–12, 2013.
Давно проверено: плут – это на всю жизнь. Укоренившись в человеке, плутовство прорывается в жестах, всегда мелких и суетливых, отражается в улыбке, тонкой, хитрой, одними губами, плещется в глубине глаз, как масло на сковородке. Плутовство не спрятать, натура переделке не поддаётся. И, конечно же, плутовство прорывается в слове, в тексте: фразы сшиты особым образом, так, что и нарочно не придумаешь, стиль озорной и пафосный одновременно, герой смешон своей претензией на величие.
Вышли в свет мемуары Александра Подрабинека с обобщающим названием "Диссиденты". Точнее будет сказать, Александр Пинхосович хотел написать мемуары, старательно придерживался хронологии событий, но руку не обманешь. В результате читатель получил великолепный плутовской роман, блестящую пикареску, где Подрабинек предстаёт одновременно и Тристаном из «Собаки на сене», и булгаринским Иваном Выжигиным. До Остапа Бендера, правда, ощутимо недотягивает, но это объяснимо: Остап действовал без оглядки, парил в своих махинациях, Подрабинек же постоянно оглядывается на читателя.
Классический плутовской роман строится как хронологическое описание из жизни пикаро (жулика, авантюриста), без внятного композиционного рисунка. Повествование, как правило, ведёт сам пикаро, благодаря чему читатель переносится на место прохвоста и проникается к нему невольной симпатией. Пикаро всегда оправдывает свои поступки необходимостью выживать в несправедливом и жестоком мире, и этот либеральный аргумент, как ни странно, работает.
Всё сходится. На протяжении всего текста романа Подрабинек рассказывает нам о своём нелёгком детстве, юности, о бесчеловечной советской системе, в которой он и такие, как он, – рыцари без страха и упрёка – вынуждены существовать. Рыцарей, конечно же, пьянит благородство их борьбы. И вскоре становится понятно, что ради этого самолюбования всё и затеяно. Выделиться, казаться не таким, как всё, в этой однообразной стране – вот цель молодого бунтаря. Подрабинек искренне любуется собой и соратниками, местами текст плутовского романа переходит в шпионскую хронику с погонями, слежками, «прослушками» и прочей прелестью. Всё это, без сомнения, добавляет опусу перчинки.
У плута начисто отсутствуют скромность и чувство порядочности. Раздутое эго не позволяет ему увидеть бревна в собственном глазу, оттого бесчисленные оговорки в тексте отвратительны и наивны одновременно. Например, эпизод с соседом по комнате: «Как-то в порыве пьяной откровенности он показывал мне свой тайник – в середине тома Большой Советской Энциклопедии была вырезана часть страниц, а в образовавшейся нише уютно устроилась толстая пачка двадцатипятирублёвых купюр. Это была очень внушительная сумма, целое состояние по тем временам. На следующий день, смутно припоминая события минувшей ночи, он расспрашивал меня о деньгах и тайниках, пытаясь выяснить, что мне известно о его сбережениях. Потом он тщательно перепрятывал деньги в другое место». Понять, что сосед перепрятывал деньги, можно только одним способом – ещё раз заглянув в тайник. И уже совершенно не важно, с какой целью Подрабинек это делал: просто полюбоваться на чужое богатство или тиснуть втихаря купюру, – плутовская натура высвечивается на раз. Но будем снисходительны: то, что не прощается обычному человеку, плуту сходит с рук.
Яростная ненависть ко всему советскому носит у автора болезненный характер. Непримиримость выставляется напоказ. Но доверие к такой оценке событий подрывается узостью мышления. Плут не способен мыслить объёмно. Всем понятно, что Советский Союз обладал кучей недостатков, среди которых неповоротливый бюрократический аппарат, система исполнения наказаний, дефицит, блат и прочее. Но на другой стороне медали – Родина, земля, Победа, полёт в космос, великое прошлое великого народа. Плут не способен всего этого разглядеть. Я спокойно отношусь к диссидентам, их движение – часть нашей истории. Многие из них были искренними, честными людьми. Мне просто неприятно, когда за написание истории садятся плуты, чья единственная задача – увековечить своё имя. И в этом отношении труды и романы, к примеру, А. Зиновьева наполнены как едкой критикой советского строя, так и чуткой любовью к Родине и народу. Плут же не способен любить никого, кроме самого себя. Все люди, возникающие на жизненном пути Подрабинека, включая жену и сына, служат лишь фоном для песни о собственной исключительности, для высвечивания ореола мученичества. Я не упрекаю автора, такая позиция имеет право на существование. Просто ей надо отводить соответствующее место.
Важной особенностью плутовского романа является то, что плут с удовольствием рассказывает о своих любовных похождениях, в которых он предстаёт героем-любовником, опытным ловеласом. Не исключение и Подрабинек. Даже в тюрьме он умудряется очаровать медсестру и, проявив нечеловеческую выдержку, отказывается от близости с ней. В этом приёме мне видится идейная подоплёка: мол, с врагами не сплю, мол, борюсь не только с режимом, но и с похотью. Хочется ведь хоть в чём-то побеждать.
Надо сказать, половина романа посвящена тюремному бытописанию. Получив срок за антисоветскую пропаганду, автор отправляется сначала в ссылку, а потом в лагерь. Никогда ещё в традиции русской литературы тюремную хронику не умещали в жанр плутовского романа. И в этом отношении текст Подрабинека, безусловно, любопытен. Плут с удовольствием описывает тюремные нравы, с лёгкостью переходит на феню, считая, что налёт приблатнённости добавляет мужественности его фигуре. При этом плут остаётся смешон даже в самых мучительных ситуациях. Плут всегда исследует новый мир, проверяет его на прочность. Даже страдая, он не может отказаться от роли стороннего исследователя, естествоиспытателя, который ставит опыты на себе самом. И такая позиция имеет место быть, но в искренность верится с трудом. Поясню. Ни у Достоевского в «Записках из Мёртвого дома», ни у Солженицына, ни у Шаламова, ни у Домбровского нет заигрывания с собственным опытом, нет позы, нет любования собой. Они уважали свою боль и свой опыт, не трезвонили о них попусту. Не зря говорится: подвиг требует тишины. Ну и вдогонку: ни один из вышеперечисленных писателей, пропустив сквозь себя мрак тюрем и лагерей, не опускается до общения с читателем на тюремной фене. Не топчет человеческое в себе. А плут Подрабинек с лёгкостью признаётся, что строчил похабные письма зэчкам из соседней камеры. Причём строчил не от себя, а по заявке уголовника. Наверное, каждый выживает в тюрьме как может. У меня нет этого опыта, мне сложно судить. Я знаю одно: ни Домбровский, ни Шаламов не были своими в среде блатных. А Подрабинек был. И это показатель неустойчивости внутреннего стержня. Впрочем, с плута спрос невелик.
Но надо отдать автору дань. Если не уважения, то благодарности за увлекательное чтиво. Читается роман действительно легко. Законы беллетристики работают зримо и уверенно. Да и русский читатель отвык от плутовского романа. Конъюнктура угадана точно. Только к теме диссидентства текст, конечно, не имеет никакого отношения. К Подрабинеку имеет, а к диссидентам нет. Слишком много главного героя, сиречь автора. Он заполняет собой всё пространство романа, не оставляя места никому и ничему более. Вечный плут, он обманывает читателя, литературу, историю. Но это полбеды. Хуже всего, что он обманывает сам себя. Это высшая степень плутовства, с трудом поддающаяся пониманию, страшная и грустная одновременно, отдающая наигранным юродством. И вот здесь уже нет игры, но есть глубоко спрятанный, непоправимый духовный изъян. Что-то внутри человеческого существа покорёжено и сломано, работает не так, как должно.
В конце романа автор единственный раз затрагивает ноту пронзительной искренности. Подрабинек поёт оду телогрейке. Чутко поёт, выстрадав каждую букву. Единственный честный эпизод во всём тексте:
