Сергей Голубицкий - Чужие уроки - 2009
Дружными усилиями СМИ в сознание нации внедрили параллель между «шведским опытом» и «национализацией», эдаким экономическим большевизмом, на который и реакция последовала однозначная: «Слово «национализация» в американском словаре не числится. Национализация — это то, что с нами делают иностранцы, а не то, что мы добровольно делаем сами с собой»1.
Поскольку «план Гейтнера» смотрится полной калькой «плана Полсона», можно предположить, что сегодня в Америке разыгрывается не шведский, а японский сценарий — тот самый, что на протяжении всех 90-х поддерживал в коматозном состоянии банки Японии (легендарное «потерянное десятилетие»). Но неужели идеологическая аргументация столь принципиальна для американских властей, что заставляет отказаться от успешного сценария в пользу заведомо проигрышного? Верится с трудом.
Сомнения эти подтвердились: внимательное изучение исторических подробностей «шведского опыта» выявило целый ряд весьма забавных обстоятельств. Во-первых, комплекс мер по разрешению тройного кризиса — производственного, банковского и валютного, задействованный в 1991–1994 годах правительством Карла Бильдта, был целиком и полностью заимствован из... американского опыта! Эти меры не только вытекали из теоретических разработок американских ученых-экономистов, но и координировались американскими советниками и экспертами. Что, в общем-то, не удивительно: в начале 80–х Швеция энергично адаптировала неолиберальную модель монетаризма, основанную на доминировании в экономике банковского капитала. Поэтому американские отцы-учредители были кровно заинтересованы в успешном разрешении эксперимента с подопытным кроликом.
Во-вторых, масштаб государственного вмешательства в частные банки Швеции безмерно преувеличен: так, санации подверглись лишь три (!) банка — Nordbanken, F.o.rsta Sparbanken и Gota Bank. Львиная доля прямых денежных инвестиций пошла в Nordbanken, в котором еще до начала кризиса доля государства составляла 70%! F.o.rsta получил от государства кредит в 1991 году, Gota — в 1992-м. В обоих случаях речь шла не о каком-то системном кризисе, а о неспособности банков удовлетворить государственное же требование поддержать 8-процентный минимум оборотного капитала.
Четыре остальных крупнейших банка Швеции — F.o.reningsbanken, S-E-Banken, Swedbank и Svenska Handelsbanken — предусмотрительно отказались от «дружественной руки помощи», протянутой государством, изыскав возможность повысить оборотные средства за счет внутренних резервов (акционеров) и частных инвестиций.
В-третьих, и это самое пикантное: т. н. «национализация», лежащая в основе «шведского опыта», на практике ознаменовала собой полное и окончательное уничтожение самого, наверное, ценного и оригинального завоевания маленькой скандинавской страны — модели «шведского социализма», служившего долгие годы путеводной звездой и несбыточным идеалом отечественных экономистов и политиков посткоммунистической эпохи. Как бы то ни было, в результате мнимой «национализации» начала 90-х Швеция полностью адаптировала неолиберальную модель финансового капитализма со всеми вытекающими из этого обстоятельства долгоиграющими последствиями. Стоит ли удивляться, что сегодня скандинавская экономика благополучно отдает богу душу, наряду с остальными адептами Великого Американского Финансового Мифа — Исландией, Ирландией, Великобританией, Германией, Японией, странами Восточной Европы, Россией и еще дюжинами других доверчивых идеалистов.
Сдержанное отношение американских властей к «шведской модели» объясняется не только знанием доморощенных корней и подлинной сути скандинавского эксперимента начала 90-х. Начнем с того, что шведская иллюзия была представлена в американском экономическом поле задолго до того, как федеральные СМИ раздули ее в идеологических целях в начале осени 2008 года. За долгое десятилетие до этого (в 1997-м) руководитель шведского Центробанка (Sveriges Riksbank) Урбан Бэкстрём объездил Соединенные Штаты с лекцией, посвященной успехам шведского правительства по преодолению экономического кризиса в 90-х годах. Удивится ли читатель, когда узнает, что Бэкстрём выступал по приглашению Федерального Резерва?
Лекция Бэкстрёма называлась «Какие уроки можно извлечь из недавнего финансового кризиса? Шведский опыт». Вот забавная выдержка: «Работая в министерстве финансов над проблемами банковского сектора, мы изучали исторические международные источники по финансовым кризисам. Мы черпали вдохновение из знаменитой работы Ирвинга Фишера 1933 года «Теория долговой дефляции в Великих Депрессиях», а также нового исследования «Риск экономического кризиса» под редакцией Мартина Фельдштейна, в котором содержатся ценные разработки Вениамина Фридмана, Пола Крюгмана, Лоренса Саммерса и нашего сегодняшнего председателя Джеральда Корригана».
Готовность шведского правительства к вероятному экономическому коллапсу, вытекающему из адаптированной модели монетаризма, была потрясающей: «Было, конечно, множество признаков надвигающихся проблем, но я лично узнал об остром и грозном финансовом кризисе из телефонного звонка. В начале октября 1991 года, всего через несколько дней после вступления в должность (госсекретаря министерства финансов — С.Г.), мне позвонил глава Ведомства Финансового Контроля (Financial Supervisory Authority), выполняющего в Швеции вместо Центробанка функцию банковского наблюдения, и сообщил о намерении информировать правительство о том, что крупный шведский банк полностью исчерпал свои резервы и неминуемо обанкротится, если не будет незамедлительно проведена его реконструкция», — делится опытом Урбан Бэкстрём с коллегами на симпозиуме Федерального Резерва («Поддержание финансовой стабильности в глобальной экономике», Вайоминг, 29 августа 1997 года).
«Множество признаков надвигающихся проблем», о которых догадывался почтенный руководитель шведского Центробанка, проявились во всем своем многообразии задолго до телефонного звонка осенью 1991 года. В далеком 1982-м в Швеции была резко обесценена национальная валюта — действие, обеспечивающее, по всем канонам теории либерального монетаризма, рост прибыли местных производителей и скачок экспорта. Следующим закономерным шагом, напрямую вытекающим из девальвации, явилась полная финансовая дерегуляция: в 1985 году правительство социал-демократов сняло ограничения с размера кредитования и процентных ставок.
В 1988-м объем предоставляемых кредитов в стране увеличился на 31%. В 1990 году процент частного долга по отношению к НВП вырос с 85 до 135%. На фоне современного американского ужаса шведские симптомы смотрятся, конечно, бледными цветочками2, но и их с лихвой хватило для запуска необратимой цепной реакции.
На волне доступного и безответственного кредита устремились к небесам котировки ценных бумаг и цены на недвижимость. Особенно впечатляли последние: в период с 1985-го по 1990-й они разбухали ежегодно аккурат на четверть. В конце 80-х правительство отменило ограничения на обмен валюты, и предприниматели ринулись энергично одалживаться за рубежом (более низкая процентная ставка). В то время шведские бизнесмены являли собой зеркальную копию исландских «викингов» образца начала XXI века (вернее, конечно, наоборот — это исландцы подражали своим скандинавским братьям-первопроходцам): пугали старушку Европу нуворишскими замашками, скупали сети розничной торговли, гостиницы, офисные центры и роскошные пентхаусы — почему-то все больше в центре Лондона (ну разве не мистика?!)
За пять лет цены на недвижимость в Швеции более чем удвоились (125%) — по сегодняшним меркам, опять же — детская забава, однако в 1990 году ее хватило для того, чтобы вызвать на рынке сначала краткосрочную стагнацию, а затем и обвал. Здесь следует помянуть загадочный демарш, который предприняло социал-демократическое правительство перед тем, как проиграть выборы (кто бы сомневался — после всех-то финансовых реформ!) и уйти в отставку. Оно зачем-то провело ревальвацию кроны, которая сразу же ослабила экспорт, а затем отменила фиксированный курс обмена валюты. В результате процентная ставка в стране стала расти и, как следствие, объем кредитования за рубежом зашкалил реальные возможности шведской экономики по возврату долгов.
В 1992 году в Европе случился валютный кризис, шведская крона — при отсутствии ограничений по колебанию курса — резко обесценилась, а вместе с ней растворились надежды на успешный возврат кредитов, ранее полученных в валюте. Пытаясь спасти крону, правительство Бильдта в какой-то момент повысило процентную ставку до 500% (!), что еще больше усугубило положение заемщиков: если раньше у них были сложности с валютными кредитами, то теперь эти проблемы распространились и на заимствования в национальной валюте. Плательщики дружно перестали платить, и шведские банки один за другим испытали резкую нехватку оборотных средств (волна bad loans достигла 12% НВП).
