Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 22. Прогулки по опушке

Красивая Меча.

Плывем. Вода чистая, никакой мути даже на быстрине. Это потому, что течет Меча в каньоне из плиточного известняка. Но видишь белые камни лишь изредка на перекатах, где течение скорое и надо кому-то, выпрыгнув в воду, протащить лодку за цепь по мелкому месту. Но тут же река разливается плёсом неизвестно какой глубины. У берега видишь кувшинки, осоку. Под ракитой в лодке – лещатник в плаще и деревенский мальчишка с ореховым удилищем. Но деревни, видимо, близкой, у воды нет – скрыта где-то наверху, за пологой стеною леса.

Берега у Мечи высокие, с шестиэтажный дом, но не обрывистые, а плавно скошенные, так же, как у текущего в этих местах Воргола. Но там пологие берега покрывают лишь травы с блестками ковыля. Они открытые, и кажется, вот-вот увидишь вверху у склона васнецовских богатырей. Тут же лес как бы по ступенькам поднимается от воды ярусами – клены, березы, осины, дубы. Все сейчас в разных оттенках золота и багрянца. Завороженные тишиною заросли отражаются в водяном зеркале, и наше вёсельное путешествие кажется сказочным.

Обычно у реки один берег крутой, другой, пойменный, – низкий, а у Мечи, при ее верткости, высокие то левый берег, то правый. Кручи сменяются вдруг луговинами, а на них то дикая груша с вишневого цвета осенней листвой, то клен, полыхающий желтым огнем, то нарядный рябиновый куст. Видны погрызы бобров у воды, по воздуху то и дело реку пересекают крикливые сойки с широкими, как весла, крыльями. А на одну из полян вдруг вынырнула из подлеска и села, озадаченная появлением лодки, лиса. Мы замерли. Лисица не убегает, сидит, наблюдает – уши черные, брюхо белое и рыжий, уже не по-летнему справный мех – как раз под цвет осени. Стоило кому-то из нас шевельнуться в жестяной лодке – неприятный звук срывает лисицу с места, и она побежала, мелькая между кустами. Егерь, передавая мне весла, заметил, что пожары минувшего лета в лесах к северу от земель тульских заставили крупного зверя – лосей, оленей, косуль – уйти сюда, в леса у Мечи. «Их стало заметно больше. То же самое было в 1972 году».

Любопытно, что жара, повсюду понизившая воду в реках на метр и более, на Мечу нисколько не повлияла – уровень вод по причине обилия родников не изменился.

Каменистое ложе реки не только образует кое-где быстряки, вода тут «лижет» древний ракушечник. Она в Мечи особенная. Когда плывешь, это не замечаешь, но при впадении в Дон, рассказывают, вода цветом заметно отличается от донской…

Три часа месили мы веслами воду. В условленном месте друзья, озадаченные нашим непоявлением вовремя, съели уху и выпили, что положено выпить возле реки. Когда мы наконец появились на быстрине, раздался радостный вопль: «Живы!!!»… Горел рыженький, как все вокруг, костерок. Голодные, набросились мы на остатки ухи и, оглядевшись, ахнули – «столица» красот на Мечи была как раз тут, где нас ждали.

Забравшись наверх, мы увидели то, что хранилось в памяти тургеневского Касьяна: холмы, синие дали, а внизу, с высоты птичьего полета, открывалась исключительной красоты пойма. Широкие луга переходили в лес, а посредине вилась река. Она тут делала немыслимые изгибы. В одном месте (близ села Шилова), казалось, она на глазах описывает полный круг, и огромное поле с одиноко пасущейся лошадью похоже было на фантастический каравай хлеба. А река сверху была похожа на серебряную гривну, какую древние люди украшеньем надевали на шею.

И дали… Понятен восторг Касьяна. В осеннем пространстве виднелись всхолмленные поля, осенью позолоченные лески, домики деревенек, церквушка, и чуть угадывался в этих просторах путь Мечи к Дону.

Каждое лето к месту, где мы стояли, как к волжскому Плёсу, приезжают художники и с ненасытной жадностью, упиваясь прелестью этих мест, изводят краски. Был среди них один местный ефремовский мастер – кроме Мечи, не желал ничего видеть. Ставил он каждое лето палатку близ этой кручи, питаясь картошкой, хлебом и молоком, которое Христа ради ему сердобольно отливали доярки. Рассказывают, когда годы художника уложили в постель и он почувствовал: дни сочтены, попросил свозить его в места заветные – проститься с Мечей.

Предки наши селились не где попало, они тоже умели ценить и удобства житья, и привлекательность места. Красивая Меча – подтверждение этому. На берегах ее обнаружено много стоянок тысячелетней давности и не таких уж древних. Одна из них – Ипатьевское городище – сохранила валы земляной крепости, и археологи то и дело возвращаются к здешним «черепкам» и к наконечникам стрел и копий. Именно с этой точки открывается самая живописная панорама поймы реки и холмы лесостепной черноземной равнины.

Южнее широтного течения Мечи было когда-то Дикое поле с воинственными кочевниками. Легендарные васнецовские богатыри – это застава на пути половцев (полевцев – степняков), а не в столь уж далекие времена Красивая Меча была границей, переход которой по бродам означал вторжение в русские земли. Вторжениям несть числа. И потому русские земли близ Дикого поля почти не имели селений – разграблялись набегами с юга. Посещали приграничные земли лишь «бродни» – люди, имевшие тут «бортные ухожаи» (места собирания дикого меда), рыбные ловы, угодья охоты на зверя. Бродячие эти добытчики постоянно рисковали столкнуться с набегавшими вооруженными шайками «полевцев». А если в набеге участвовало большое число грабителей, переход Мечи означал вторжение на обжитые русские земли. Весть об этом с пограничной черты уносилась немедленно на Оку, а с нее сигнальная служба оповещала Москву: «Идут!!»

Изгнание хищников за пограничную реку (броды через Мечу были во все времена там же, где и сейчас) означало победу. Разбитое войско Мамая с Куликова поля гнали до этой черты – в Диком поле преследовать степняков было трудно.

В погожий осенний день наблюдали мы заход солнца в заречье. Упали тени от леса в пойму Красивой Мечи. Прогнал неспешно стадо свое пастух, сгустилась синева у далекого горизонта, но все еще видно было холмы, лески, деревеньки, и опять вспомнился доброй памяти Касьян, увековечивший себя тем, что сказал встречному человеку с ружьем и собакой: «Там у нас, на Красивой-то на Мечи, взойдешь ты на холм, взойдешь – и, господи боже мой, что это? а?..» Человеку часто недостает слов, чтобы выразить что-то, переполняющее сердце.

• Фото автора. 1 ноября 2002 г.

Муравский шлях

Историю, если присмотреться, часто пишет география, точнее, пишет ее Природа. Человеческие поселения возникали, как правило, около рек. Реки были первыми, самыми легкими дорогами по земле. Сыгравшим огромную роль в истории Европы был путь «из варяг в греки» – из Скандинавии по Руси в Грецию. Пояс лесов южнее Москвы (тульские и орловские земли) был границею с Диким полем. И не просто границей, а некоей крепостной стеной, за которой укрывались жители этих мест и которая преграждала, затрудняла путь во глубину русских земель разбойничьим ордам и армии степняков – «степь леса боялась». Что касается путей по земле, их было немало. Древние, вопреки представлениям в нынешний автомобильный век, еще не имея карт, хорошо ориентировались и много по земле передвигались – исследовали, торговали, воевали и расселялись. Там, где не было водных путей и надо было двигаться, выбирали такие пути, где не встречалось водных преград. Одна из таких дорог вошла в историю. И хотя сегодня она не существует, упоминанье дороги вы найдете в энциклопедиях, притом что не очень много путей в них означено. Называлась эта дорога Муравским шляхом. Много веков она соединяла юг с севером. По конному шляху в междуречье Оки и Дона перемещались сарматы и скифы, позже печенеги и половцы. Двигалось шляхом до Куликова поля войско Мамая. Двигались позже по Муравскому шляху с юга на север и обратно купцы и посольские люди. А в XVI и XVII веках минувшего тысячелетия Муравский шлях был головной болью молодого русского государства.

Южная граница Московии выдвигалась тогда за Оку. Крестьянская соха только-только коснулась степных черноземов, и житье людей на границе с Диким полем было невыносимо трудным. С юга прямым путем от Крымского Перекопа до Тулы пролегала ничем не затрудненная степная дорога, названная Муравкой потому, что пролегала по траве-мураве – прекрасном корме для лошадей, на которых передвигались степью крымцы, совершая нескончаемые набеги на Русь.

Муравский шлях и сторожевые засеки. Реконструкция.

Нам интересно представить сегодня места, где шел знаменитый шлях, – утоптанная конями, но немощеная дорога, от которой ветвились в сторону сакмы – конные тропы. Дикое поле в те времена было подлинно диким. Тысячелетние ковры разнотравья, украшенные цветами, простирались во все стороны от дороги. На взгорках серебрился ковыль, в понижениях зеленели осоки и поблескивала вода к середине лета пересыхавших речек и небольших озер. Во все стороны – открытый простор. В небе парили орлы и коршуны, обычными были в те времена огромные птицы дрофы и чуткие стрепеты, паслись в степи стада сайгаков и диких лошадей тарпанов (шесть тысяч лет назад лошадь была приручена скифами в этих местах). Во множестве было лис, волков, зайцев, сурков, сусликов, перепелов, лебедей, сов. Гудели над травами шмели и пчелы. А у дороги лежали обглоданные зверьем, отбеленные ветром и солнцем кости падших коней, верблюдов и кости людей – человеческий муравейник каждое лето оставлял на шляхе зловещие знаки стычек и расправ на дороге с невольниками.