Константин Скворцов - Каменный Пояс, 1986
Она суетливо убрала жука с шляпы возницы. Тот брезгливо мотнул головой, запел вдруг строго и печально. Одичалые глаза повлажнели.
— Когда-а-а б имел златы-ые го-оры...
Женщина стрельнула стыдливым взглядом на мальчика, зажала вознице рот, но ослабела от бережного поцелуя в ладонь, хрипло подхватила.
— И ре-еки по-олные вина...
Артем растерялся. А парень уж бросил ему вожжи, сам положил голову на колени продавщицы, уставился в небо. По бледным бескровным скулам потекли слезы. Елена Серафимовна отрешенно пела и не обращала внимания на его вялые ласки. Стянула с головы платок — седая коса тяжело обвисла на плече.
Неизвестное чувство захлестнуло Артема, как волна. Он запрыгнул на телегу, со всей силой дернул вожжи, еле устоял на ногах — телегу занесло. Так и правил до деревни по-разбойничьи лихо, с молодецким посвистом, заслоняя грудью от встречного ветра двух беззащитных взрослых...
Жиганов, отец возницы, поразил Артема ростом великана. Взрослый сын едва доставал ему до плеча и выглядел неудачно ощипанным куренком перед лебедем. Артем подумал о себе: не зря он каждое утро висит на турнике: поставил целью обогнать отца ростом к своему шестнадцатилетию. Ведь тот захочет украдкой взглянуть на него в день, когда Артему вручат паспорт.
Возница Гоша чванно поклонился Жиганову, прижав шляпу к груди.
— Здоровеньки, батяня, не ожидал? А я и не хотел заходить, я человече из гордых, ты меня знаешь... Дело есть на сто тысяч!
Артем притулился к косяку ворот, возница враз стал ему неприятен. Великан кивнул мальчику, будто старому знакомому. Обреченно покачал головой.
— Эйх, сынок... Вроде мухи ты навозной: сначала дерьма из бутылок налижешься, потом к людям липнешь...
Огромной ладонью он отнял у Гоши шляпу и, близоруко щурясь, прочел вслух по слогам цену на этикетке. Громко присвистнул и теперь уже с почтением возвратил шляпу сыну.
— Гоша, а если баньку истоплю, а? Мигом! Нельзя энтакую вещь на грязный волос. Дома и заночуешь, а?
В голосе великана прозвучали заискивающие нотки. Артем жадно ловил каждое слова отца и сына...
— Ага, в баньку, ворожбу смыть святой водичкой? — сатанински расхохотался возница. — Да не колдунья она, зачем выдумали? Ой, темнота, ой, выдумщики-и...
Гоша улучил момент и подмигнул мальчику. Артем отвернулся.
— Гони пьянь взашей, много чести алкашам — баню для них топить! — вышла из хлева женщина низкого роста в сапогах, испачканных навозом, с вилами в руках. — Ей че? Коза седая прожила век с порожним брюхом, так ей и трын-трава! Отольются ей мои слезы...
Гоша взахлеб пошел в атаку, тонкая шея побагровела.
— Вам ли, маманя, пардон, гудеть на меня? Если я ульи вам не вывезу на пасеку, завыкобениваюсь, тыщами понесете убыток! Съели? Кто из шоферни согласится? Нынче за пятерку не повезут!
— Свои считай... Шляпу тоже она, поди, купила? — задрожал голос матери.
Артем решительно шагнул к распахнутым воротам, но возница Гоша выставил руку. Присутствие постороннего будто вдохновляло Гошу на склоку (значение слова «кураж» мальчик пока не знал).
— Братаны мои много вам напомогались? Внучат в каком году видели последний раз? Мне двадцать шесть в июле стукнет, я спелый мужик! Да начихайте вы на сплетни-пересуды, а, батяня?
Великан жестко оборвал сына.
— Не маши крыльями. Точка. Зачем пожаловал, раз мы с матерью тебе поперек дороги?
Гоша враз повеселел, удовлетворенно хмыкнул и кивнул на мальчика.
— Артемке помочь треба. Ему позарез записать глухарей на магнитофон. Учти, сегодня в ночь, завтра ему домой. С меня проси взамен — что хошь!
Жиганов вздохнул надсадно, потер ладонью грудь. На смуглых скулах одеревенели желваки. Он равнодушно посмотрел на покрасневшего Артема, перевел взгляд на сына.
— И чем прикажешь родному батьке поживиться с тебя, а? Хорошо, сынок... Сегодня договорись с кем-нибудь из шоферов и завтра привези с юракской кузницы рамы для теплицы. Уголок в Юраке доставал, там и варил. Провода бы еще доброго метров пятьдесят... Эйх, что тебе, сученку, толковать, пуговицы на ширинке и те видно пропил... — махнул Жиганов на сына.
— А хошь, и сейчас привезу?! — с хвастливой удалью выкрикнул Гоша.
— Сейчас надобности нет. Покорми пацана в леспромхозовской столовой, пока собираюсь. И запомни: раз начал с батькой — дашь на дашь! — вези рамы. Из-под земли достану, если обманешь...
Условие, которое поставил Жиганов сыну, ошеломило Артема. Мальчик снова подумал о встрече с отцом, ведь состоится она рано или поздно...
Едва вышли со двора на улицу, лицо Гоши расцвело в мстительной улыбке.
— Здорово я им, ага? Гора с плеч... Я тако-ой, с меня взятки гладки, третий сын — всегда дурак! Тебе спасибо — дал повод зайти. Во-он столовая... Я к Ленке побежал — петь будем! — горячечно зашептал Гоша. — Петь не с кем, понимаешь? А она поет, зараза, аж иглой под шкуру...
Гоша шутливо толкнул мальчика кулачищем в грудь, кулаки у него как у отца, пудовые, и побрел по пустынной улице. Затянул пронзительно-печальным, неукротимым голосом:
— Он упал возле ног вороно-ого коняи закрыл свои-и карие очи-и-и...
Просеменила одинокая дворняга. На фонарном столбе раскачивался колокол с позеленевшим языком. Артем вспомнил: возница Гоша совершенно трезв! На телеге от него приторно пахло одеколоном, но не водкой. Потом вместе разгружали мешки с хлебом, вместе отводили коня в леспромхозовскую конюшню. — когда ему выпить? Артем обернулся: мать Гоши плакала, навалясь на добротные, без единой щелочки, тесовые ворота.
Столовая не работала, и мальчик почти час просидел на бревнах, зорко наблюдая за домом Жиганова. Постучать в неприступные ворота и напомнить о себе ему мешала гордость, вернее то, что он считал гордостью.
Из той же самой гордости Артем не просил Жиганова идти помедленней. Великан уверенно ступал болотными сапогами по талой воде, бушующей вдоль просеки, в то время как Артем в мокрых кедах прыгал с камня на камень — терял силу. Ему было непостижимо, как можно молчать в тяжелую для спутника минуту — не подбодрить забавной историей, не подать руки! Горечь вытеснила из души восторг за прожитый день. Однако Артем пересилил себя и настроился на доброту к Жиганову: обида омрачит будущую радость от достигнутой цели.
Мать педантично внушала мальчику: обидчивость худший из пороков, ее нужно «выжигать из себя каленым железом!» Раз Артем спросил мать про отца — обидчив ли он? Мать оглушительно хлопнула дверью и не пожелала спокойной ночи, как обычно...
В лесу стемнело, когда Жиганов вывел мальчика на поляну, хотя и влажную, но без талой воды. Артем догадался, почему проводник столь беспощадно спешил — удобней места для ночлега в темноте не найти. Пространство поляны сыро дымилось, дышало зимним холодом. Зримо догнивали валежины — испускали терпкий земляной запах. Словно лунный кратер, поляну окаймляли скалистые гребни, заросшие сосновым подлеском. На более высоком гребне заманчиво чернела триангуляционная вышка, но у Артема едва хватило сил стянуть кеды с бесчувственных ног (в городе снег сошел давно, и он не взял сапоги). Мальчик представил себя бредущим босиком по раскаленной пустыне, все знаменитые географы умели лечиться самовнушением.
Сумрак леса, жуткий, как колодец изнутри, взбудоражил фантазию Артема. Он не умел отличать мох от лишайника, но что-то пепельно-зеленое, клочковатое обильными лохмами свисало со скал, подсвеченных костром. Вон та залитая водой квадратная яма, наверняка, шурф золотоискателей. На скале дрожит тень от сосенки с юбочкой ветвей — вот-вот перерисуется в силуэт знакомой девочки.
Однажды эта девочка поцеловала Артема во сне. Утром мальчик не мог поднять глаз на мать. Пылко убеждал, как крепко любит он ее и ни за что на свете не бросит, став взрослым мужчиной. А на следующую ночь девочка снова явилась к нему — нашептывала с укоризной: «Ты предал меня, предал меня...» Артем стал оправдываться, разбудил плачем мать, но про девочку ей уже не сказал. Солгал. Он назло лгал матери, если та запрещала деду курить сигареты «Лайка» (по словам деда, отец курил только «Лайку»).
Мать никогда не покупала к Новому году настоящую елку и сына убеждала — «варварский обычай!» — ставили разборную, пластмассовую. Сейчас же Артем с ужасом вслушивался, как великан сопит от азарта — рубит сосны детского роста...
Жиганов выносил из тьмы охапки лапника и стелил из них постель. Напряженное молчание мальчика он истолковал по-своему.
— Эй, страшок напал?
— Прохор Андреевич, скажите мне только честно: неужели каждый-каждый охотник рубит по столько деревцев?
— Хе-хе, паря, на деляну тебя — разучишься жалеть... Чай, не купленные рублю. Застудишь почки на сырой земле — кому тогда нужен с честностью? Знаю человечью породу...
