Деннис Смит - Пожарная команда № 82
■
Июльское солнце стоит прямо над нашей пожарной частью, и кажется, оно никогда не было ближе к земле, чем сейчас. Скоро полдень, лежу на койке и думаю о пожаре, с которого мы только что возвратились. Жильцы недавно покинули дом на Фокс-стрит, и дневной жар прогрел кучу отбросов, сваленных в парадном, — вонь была чудовищная. Я тащил через эту кучу рукав и старался не дышать, но сразу там не перелезешь, и меня чуть не вывернуло наизнанку. Горело на четвертом этаже — так, ничего особенного. Огонь был всего в двух комнатах, и Вилли Ниппс без труда работал стволом. Когда огонь погасили и дым рассеялся, я увидел тараканов, они были повсюду — на стенах, на полу, во всех комнатах, кроме сгоревших, в длинном узком коридоре. Я сказал Вилли, Бенни и лейтенанту Уэлчу, что, раз делать особенно нечего, я подожду отбоя на улице.
Вонь проникала с лестничной клетки на все этажи, и, пока я спускался, от нее не было никакого спасения. Оказавшись снова на улице, я испытал странное чувство свободы, словно меня отпустили с многолетней каторги. Я стоял перед этим домом, не зная, что делать, испытывая глубокое облегчение и счастье оттого, что я уже не там. На жаркой, удушливой Фокс-стрит дышалось удивительно легко.
В вентиляционных трубах надо мной мягко урчит воздух, окутывая прохладой наши шестнадцать коек. Полы сверкают чистотой, стены — свежевыкрашены, симметрично расставленные койки аккуратно заправлены. Второй этаж нашей пожарной части напоминает мне казарму — здесь мы отдыхаем. Но даже лежа на койке, я все думаю о многоквартирных домах на Фокс-стрит. Я устал на пожаре, который мы только что потушили. А жара на улице, пока я выливал воду из ствола, скатывал и упаковывал рукав, окончательно меня вымотала. Хочется отдохнуть. Расслабиться. Закуриваю сигарету и закашливаюсь при первой же затяжке. Будь я полицейским, водопроводчиком, школьным учителем или бизнесменом, я бы отказался от этой отвратительной привычки. Но стоит ли бросать курить, если каждый пожар, который мне приходится тушить, страшнее тысячи блоков сигарет «Пэл Мэл»? Кури. Успокойся. День наполовину прожит. Но успокоиться я не могу. Все думаю о многоквартирных домах на Фокс-стрит, о людях, живущих на Фокс-стрит, о Тине де Вега.
Тине де Вега 18 лет. Она родилась в Пуэрто-Рико, и шестилетним ребенком вместе с тремя сестрами и четырьмя братьями мать привезла ее в нашу страну. Тина мало что знает о Южном Бронксе Ей неизвестно, что уголовный отдел в их полицейском участке на Симпсон-стрит за каждый месяц расследует больше убийств, чем где бы то ни было еще в городе. Ей неизвестно, что на долю нашей пожарной части — всего в трех кварталах от ее дома — приходится больше ложных тревог и больше пожаров, чем в любом другом районе Нью-Йорка. Не знает она и того, что показатель венерических заболеваний и детской смертности здесь в три раза выше, чем в любой другой части города. Тина знает только, что цена ей пять долларов и что с недавних пор она вынуждена соглашаться на четыре. Наступили трудные времена, инфляция ударила даже по проституткам Южного бульвара. Бульвар этот кишит девчонками. Но медленно проезжающих машин с клиентами на всех явно не хватает. На промысел снова вышли сорокалетние проститутки в застиранных свитерах и полуспущенных нейлоновых чулках.
Тина встает в одиннадцать утра. И каждый день все начинается сначала. Она разыскивает своего хозяина и получает у него немножко героина; героин, как всегда, приводит ее в себя, у нее появляется аппетит. Она идет в закусочную Амиллио Бодеги и берет на завтрак бутылку пепси-колы и несколько сосисок. Потом возвращается домой, смотрит по телевизору очередную мелодраму из серии «Семейная жизнь» и клюет носом.
Живет Тина рядом с тем покинутым домом, где в парадном огромная куча отбросов, с тем самым домом, откуда мы только что возвратились. Я сидел на подножке старого брошенного автомобиля и вдруг увидел ее — она медленно шла ко мне. С нашей последней встречи прошло несколько лет, но такое лицо не забывается. Безупречная смуглая кожа, узкая кость европейской аристократки, тонко очерченные губы, изящный нос, много повидавшие глаза. Они не сияют как прежде, они едва видны из-под полуоткрытых век — это все наркотики. Раньше эти глаза беспрестанно излучали счастье или, по крайней мере, радость, теперь все исчезло. На ней короткая белая нейлоновая юбка, обтягивающая бедра, и тонкая красная спортивная рубашка, подчеркивающая грудь. При других обстоятельствах можно было бы подумать, что со временем она станет привлекательной, элегантной дамой. Она в сандалиях на босу ногу, и ноги у нее сильные, красивые. Неприятное в ней — только глаза и исколотые руки.
— Дениза, Дениза! — окликает она, произнося мое имя как женское. — Как поживаешь? — Голос у нее глухой, протяжный, но в нем звучит искренняя радость. — Вот это встреча!
Она откидывает с лица прядь длинных черных волос и кладет мне на плечо руку с такой простотой и изяществом, которым могла бы позавидовать любая выпускница привилегированного колледжа. Какая ирония — пятидолларовой девчонке с Фокс-стрит даны такие изящные и естественные манеры, которые могли бы украсить самую элегантную студентку.
Мы разговариваем недолго, и все это время ее рука лежит на моем плече. Тина рассказывает, что живет в квартире с еще двумя женщинами и четырьмя детьми. Одна из женщин получает благотворительное пособие, это ее дети. Тина тоже хотела получить пособие, но все не доходят руки подать нужные бумаги. Честно говоря, она вовсе не нуждается — хозяин выдает ей достаточно из ее собственных заработков, так что она вполне довольна. В квартире, где все они живут, две спальни, общая комната, кухня и ванная. Горячей воды за все пять месяцев, что она там живет, им не включали ни разу, и на плите у них всегда кипит кастрюля с водой. Я спросил, много ли у них тараканов.
— Еще бы, — ответила она, — и мышей тоже.
И еще Тина сказала, что пыталась бросить наркотики, да вот пока не получается. Может, в другой раз. О наркотиках она говорит покорно, безнадежно, видно, она не хуже моего понимает, что рано или поздно они ее убьют.
Из подъезда выходят Бенни с ребятами, они тащат за собой мокрый рукав. Тина снимает с моего плеча руку и протягивает ее мне на прощание.
— Ну, до свиданья, Дениза, — говорит она, — до встречи. Да?
— До встречи, — отвечаю я, пожимая ей руку, и Тина, кивнув, медленно отходит. Я окликаю ее, но она не слышит или делает вид, что не слышит. — Береги себя, Тина! — кричу я ей.
И вот теперь, лежа в прохладной, удобной казарме, в полной безопасности, я думаю о том, какими глупыми должны были ей показаться мои слова: «Береги себя!» Она ведь так и делает. Бережет себя. Тина борется за существование как умеет.
Впервые я встретил ее четыре года назад, это была застенчивая, восприимчивая четырнадцатилетняя девочка, ученица средней школы. В то время она вместе с семьей жила на Хоум-стрит. Ее маленькому брату нравились пожарные машины, и однажды она привела его в наше депо. В тот день я был дежурным, и мы по-доброму разговорились с ней. Я спросил, в какой школе она учится и нравится ли ей заниматься. Поиграл с ее братишкой Филлипо. После этого они стали часто приходить в депо — они жили на соседней улице. Она спрашивала: «Где Дениза?» — и ребята, подтрунивая надо мной, называли меня «кумир желторотых». Тина призналась мне, что ей надоело жить дома с младшими братьями и сестрами и надоело ходить в школу — ведь она и читать-то толком не умеет, ей хочется работать, чтобы покупать себе красивые платья, но бросать школу ей еще нельзя — слишком мала.
Перед ней стояли те же проблемы, что и перед миллионами других американских подростков. Она росла и хотела быть человеком, а не лишним голодным ртом в доме, не тем, кто спит на раскладушке в проходной комнате и кто оказывается хуже всех на уроках родного языка в английской школе, потому что английский язык ему не родной.
Через два или три месяца — не помню точно — Тина перестала появляться в нашем депо. Я совсем забыл о ней, пока снова не встретил сегодня утром на Фокс-стрит. Но забыл о ней не я один на этом ее коротком пути в три квартала — от Хоум-стрит, где она жила тогда, до Фокс-стрит, где обретается теперь. Разговаривал ли с ней хоть раз школьный воспитатель или учитель? Помню, ее мать получала пособие — знает ли чиновник из бюро социального обеспечения о том, что у нее есть или была дочь? Неужели не нашлось ни одного тактичного человека, который поговорил бы с этой застенчивой, умной девочкой? Попытался бы рассказать ей, как справляются с душевными сложностями, которые неизбежны для молодого, взрослеющего человека? Был ли рядом с ней кто-нибудь, кому доступны хотя бы такие понятия, как руководство, совет, достижение цели, независимость, самоуважение? А может, дело вовсе не в этом. Может, дело вовсе не в недостатке советов или наставлений. Может, все попросту связано с теми условиями, в которых она росла. Разве можно толковать о самоуважении девочке, которая вынуждена донашивать обноски с сестриного плеча? Разве можно говорить с ней о независимости, если у нее никогда не было отдельной комнаты и нормального дома? И какие цели может она перед собой ставить, когда она в жизни еще не получила новой пары туфель за 10 долларов и путешествовала только один раз — из Пуэрто-Рико в Америку?..
