Джон Кампфнер - Свобода на продажу: как мы разбогатели - и лишились независимости
Дебаты о сингапурской модели часто сводятся к процессу легкого зарабатывания очков обеими сторонами. Многие авторы фокусируются на чрезмерном государстве и чрезмерном потреблении, больше ничего не замечая. «Диснейленд со смертной казнью» — характеристика Сингапура, данная Уильямом Гибсоном в 1993 году, вызвала шок. Недоброжелатели Сингапура цитируют ее в качестве емкого определения для положения дел с правами человека, поклонники — как пример высокомерия, свойственного иностранцам. Гибсон высказался четко и остроумно. Но реальность куда сложнее.
Приведет ли уход Ли к послаблениям в частной и общественной сферах? Или правительство сильнее закрутит гайки? Один из аргументов в пользу послаблений — экономический. Исполнительный директор Всемирного банка Хуан Хосе Дабуб, один из немногих иностранцев, критикующих положение дел в стране, заявил в 2008 году, что если режим не либерализуется, то Сингапур может пострадать экономически:
Одной из таких проблем является сложная задача обеспечения баланса между желанием сохранить общественный порядок и стабильность, долгие годы определявших качество роста, и необходимостью расширения инновационной и творческой сфер, что необходимо для производства ценных товаров и услуг в конкурентной глобальной экономике… Инновации и творчество по определению не планируются и не регламентируются. Поскольку Сингапур рассчитывает в будущем на развитие и процветание, обеспечение правильного баланса потребует опытного разумного руководства и, возможно, риска.
Поскольку сингапурская экономика «проседает» (в первой четверти 2009 года темпы прироста снизились на 20% — это максимальный спад, когда‑либо здесь зарегистрированный), некоторые начали еще более страстно доказывать, что сама природа авторитаризма будет препятствовать выходу из кризиса. На основании экспертной информации, исходящей, в частности, от Дабуба, утверждалось, что управляемая государством сингапурская экономика уязвимее, чем признают власти, и что отсутствие открытой дискуссии усугубляет проблему. Находящиеся под строгим контролем СМИ не смогли проследить за «Темасек» и Джи-ай–си, двумя основными государственными инвестфондами, понесшими миллиардные убытки из‑за приобретения «плохих» активов.
Шансы на то, что кризис приведет к большей открытости, сейчас иллюзорны. Вскоре после возвращения из очередной поездки в Сингапур я завел для «Гардиан» блог, чтобы обсуждать идею Пакта, и назвал его «Новый авторитаризм». Я привел некоторые примеры из тех, которые рассматриваются в этой книге. Говоря, однако, о Сингапуре, я тогда был очень краток. Я рассказывал о людях, которых знаю, добавляя, что «они хорошо разбираются в международной политике, но совершенно удовлетворены ситуацией дома. Обычно я успокаивал себя, что эта модель не применима к разнородным государствам большого размера. Сейчас мне так не кажется». Далее я продолжил обсуждение растущей угрозы гражданским свободам в различных странах, от России до Италии и Великобритании, а затем перешел к выводам:
Зарождается современная форма авторитаризма, совершенно отличная от советского коммунизма, маоизма или фашизма. Она обеспечивает толику благополучной, спокойной жизни, а это лучшая заморозка для мозга.
На следующий день мне позвонили из «Гардиан»: сингапурское правительство потребовало права на ответ, угрожая в случае отказа иском о клевете. Я не имел ничего против ответа на мою статью (в конце концов комментарии для этого и существуют), однако, хоть убей, не мог догадаться, что именно вызвало такую ярость. На самом деле, сдавая статью, я беспокоился о том, что сейчас на меня накинутся блогеры за то, что я слишком снисходителен к стране, в которой родился.
Ответная статья, подписанная верховным комиссаром Сингапура в Великобритании[16] Майклом Тео, не заставила себя ждать. Текст, излагавший сингапурскую политическую философию, заканчивался так:
Каждому обществу приходится находить собственный баланс между индивидуальными свободами и общественным благом. Некоторые на Западе, подобно Джону Кампфнеру, ощущают призвание идти и обращать язычников к исповеданию ценностей западной либеральной демократии. Но истинный критерий выбора — пригодность модели к работе в реальном мире, в реальных обществах. Преклонение перед западной моделью как перед единственной, отказ от всех других решений как от авторитарных и недемократических — вот, несомненно, лучшая заморозка для мозга.
На следующий день газета «Стрейтс таймс» опубликовала статью Тео целиком, под увлекательным заголовком «Сингапур разделывает под орех британского писателя».
Эта перебранка вызвала у меня противоречивые чувства. Во–первых, страх: не откажут ли мне во въезде в страну? Не арестуют ли меня на въезде? Во–вторых, беспокойство за моих сингапурских друзей. Некоторые из них отправляли мне ссылки на различные блоги, обычно без комментариев. Кроме того, было удивление: меня‑то беспокоило, что статью могут счесть слишком мягкой по отношению к Сингапуру. Я был раздосадован. Я удивлялся, почему Сингапур не идет на диалог. Спустя полгода я с некоторым трепетом снова приземлился в аэропорту Чанги, прибыв на научную конференцию. На паспортном контроле я поймал мимолетную улыбку сотрудника иммиграционной службы. Все, кого я встречал — политики, преподаватели, журналисты и финансисты, — с некоторой неловкостью упоминали, что прочитали мою статью. Все мы шутили по этому поводу. Я публично разъяснял свои взгляды на Пакт, и это вызывало оживленные, но дружеские споры. В баре «Раффлз» я провел приятный вечер с одним из высокопоставленных сотрудников газеты. Он также, испытывая некоторую неловкость, упомянул о статье, но заверил меня, что в том, как со мной обошлись, нет ничего особенного. Такое случается постоянно. В утешение он предположил, что в МИД случился «обычный приступ 'группового мышления'», в ходе которого приказы поступают сверху и выполняются беспрекословно. Что можно сказать об устойчивости режима, если он приходит в ярость по поводу записи в блоге? Режимы на грани падения, сталкиваясь с критикой, часто впадают в крайность, так что, может быть, перемены не за горами. Может быть. Но судя по тому, что я видел, перемены ограничатся частной, а не публичной сферой. Кажется, именно этого хочет большинство людей, с которыми я общался.
Я спросил собутыльника, видит ли он какую‑нибудь перспективу смягчения практики преследований за клевету По его мнению, шансов нет. Закон об оскорблении власти был разработан для укрепления общественного доверия к государственным институтам — ив хорошие времена, и в плохие. Большинство (сингапурские граждане, иностранные бизнесмены, правительства зарубежных стран) серьезно заинтересовано в сохранении статус–кво. Как еще Сингапуру удалось бы жить хорошо так долго? Для меня, человека, потратившего годы на то, чтобы устраивать неприятности политикам, это неприятная мысль.
Еще сильнее пугает меня мысль о том, что огромному количеству людей по всему миру, вне зависимости от того, в какой политической культуре они живут, тоже нравится мозговая заморозка. Сингапур — это, возможно, колыбель Соглашения, и здесь оно представлено в наиболее очевидной форме. Однако не может ли быть так, что мы все в гораздо большей степени сингапурцы, чем себе представляем?
Глава 2
Китай: осторожный игрок
Глава 2
Китай: осторожный игрок
Если голосование в неправильных руках, на выборах побеждают неправильные люди, которые в дальнейшем манипулируют электоратом.
КЕВИН АО
Что может быть приятней, чем ясным утром сидеть у воды с чашечкой эспрессо, прислушиваясь к звучанию церковных колоколов? Мое безмятежное настроение можно было бы объяснить тем, что я находился в Портофино. Однако это не был итальянский порт, часто посещаемый людьми богатыми и знаменитыми. Этот Портофино был поселком, выстроенным вокруг озера в Шэньчжэне, городе на юге Китая, представляющем собой монумент свободному рынку. Точнее, я был в «заграничном китайском городе» (Overseas Chinese Town). Озеро, на которое я смотрел, было рукотворным, а башня с часами, под которой я сидел, — новоделом, но какое это имело значение? «У вас — американская мечта, у нас — шэньчжэньская», — сказала мне хозяйка.
Ланьцыэль Цуй работает региональным менеджером в крупной израильской судоходной фирме. В отличие от многих китайцев, она уже повидала мир. Она делится своими впечатлениями от Фарерских островов и городка Гримсби на севере Англии («Почему школьники болтаются вокруг торгово–развлекательных центров в дневное время? И почему все такие бледные?») Родители Ланьцыэль — типичный для современного Китая пример истории успеха. Оба — выходцы из крестьянских семей. Отец стал деканом университета, мать работала военным врачом. Никто из них бы сейчас не узнал страну. Ланьцыэль — деловая женщина западного образца на пятом десятке, мать–одиночка, прилагающая массу усилий для соблюдения баланса между работой и жизнью. Она регулярно летает на деловые встречи в Пекин и Шанхай, знает расписания авиакомпаний наизусть, чтобы успевать на последний рейс домой всякий раз, когда это возможно. Как и все в Шэньчжэне, она — «иммигрант». Когда Гонконгом, находящимся через залив, еще управляли англичане, здесь была сонная рыбацкая деревушка. Теперь население выросло до ошеломительных 13 миллионов. В течение более чем двух десятилетий экономика росла в среднем на 28% в год. В начале 90–х годов китайские специалисты по экономическому планированию считали, что главным экономическим центрам страны — Шанхаю, Шэньчжэню и другим городам — понадобится 5о лет, чтобы догнать Сингапур. Это уже произошло. Что касается Гонконга, то сейчас обсуждаются планы объединения этого «медвежьего угла», когда‑то считавшегося глобальным финансовым узлом, с процветающим Шэньчжэнем.