В Скороденко - Рассказы Джона Кольера, или Логика безумного мира

Скороденко В

Рассказы Джона Кольера, или Логика безумного мира

В. Скороденко

Рассказы Джона Кольера, или

Логика безумного мира

"- Умоляю вас, сэр,- воскликнула она...- вы мне одно скажите: куда я попала?

- В Ад, куда же еще! - ответил он, рассмеявшись от всего сердца.

- Ох, вот счастье-то!- воскликнула девушка.- А я было решила, что это Буэнос-Айрес.

- Они почти все так думают,- заметил наш герой,- из-за этого лайнера".

Такой диалог происходит в новелле "Дьявол, Джордж и Рози" между двумя последними персонажами, и он отражает принципы, с которыми ее автор подходил к построению своих прихотливых, барочных, гротескных и большей частью фантастических сюжетов. Писатель, как то типично для создателей английской философско-нравоописательной притчи от Свифта до Мюриэл Спарк, брал за основу либо чисто фантастическое допущение, либо ситуацию, вполне правдоподобную и даже житейскую, однако напряженную до абсурда и гротескно заостренную, как, например, в рассказах "Другая американская трагедия" или "Бешеные деньги". Но в рамках фантасмагории или абсурда действие развивалось в согласии с определенными закономерностями, персонажи поступали именно так, как диктовали их характер и коллизия, в которую они попадали по воле автора.

Старинная мудрость гласит, что в каждом безумии есть своя логика. Есть она и в приведенном разговоре. Поскольку в наш просвещенный и механизированный век ладья Харона превратилась в огромный лайнер, а расстояние между Землей и Адом, как убедительно продемонстрировали читателю,- немалое, Хароновы "пассажирки" логично заключают, что пересекли океан; а Буэнос-Айрес мнится им потому, что для большинства из них он и вправду равнозначен прельстительному раю - нечто вроде голубой мечты Остапа Бендера о Рио-де-Жанейро, где все ходят в белых штанах: пошлый вариант пошлого счастья. И Рози, по природе чуждая пошлым идеалам, вполне естественно радуется, что не угодила в Буэнос-Айрес: ад для нее предпочтительней. Можно видеть, что тут все взаимообусловлено и вытекает одно из другого, так как безумный фантастический мир кольеровского повествования существует по своим законам, не менее строгим, нежели законы реального мира, даром что они зачастую действуют по зеркальному принципу с обратным знаком, как, скажем, в рассказе "На полпути в ад", где над эскалатором в преисподнюю красуется "наоборотное" табло "Держитесь неправой стороны". Да и фантастическая вселенная новелл Кольера нередко не только выявляет и выражает реальность с ее абсурдными несоответствиями, но суть та же реальность, однако увиденная в немыслимом ракурсе и требующая совсем другой оценки. Так, ад как две капли воды похож на серое жилое предместье большого промышленного города (в данном случае Лондона) от какового уподобления читателю рукой подать до вывода, что предместье-то и есть самый натуральный ад ("Дьявол, Джордж и Рози").

Легкость, с которой сосуществуют, сопрягаются, взаимопроникают и отождествляются реальность и фантасмагория, пожалуй, самая примечательная черта творческой манеры английского писателя Джона Генри Нойеса Кольера (1901-1980), чья литературная биография не лишена известной парадоксальности, какой отмечено и его сравнительно небольшое наследие. Он родился в семье потомственных интеллигентов, вхожих в великосветские круги, получил прекрасное образование на дому, печататься начинал в частных или малотиражных изданиях. Он долгое время (в 20-30-е годы) редактировал поэтический раздел журнала "Тайм энд тайд", имевшего хождение преимущественно в среде верхнего эшелона гуманитарной интеллигенции.

В определенном смысле Кольер был космополитической фигурой. Еще до войны он побывал в Голливуде, где успешно сотрудничал в качестве сценариста с середины 30-х годов (последний его сценарий относится к б0-м). В 1940 или 1941 году он уехал в США, спустя четверть века после войны перебрался во Францию, затем вернулся на родину, где и умер. По всем объективным данным он, таким образом, принадлежал к рафинированному кругу "высоколобых" литераторов. Тем не менее писателем "для избранных" он не был.

Романы Кольера, получившие лестную оценку у знатоков и любителей изящного, были в свое время достаточно популярны и выходили общедоступными многотиражными изданиями, хотя теперь они скорее достояние истории литературы - тонкие, острые и довольно смелые по тогдашним канонам нравоописательные бурлески "Жена-обезьянка" (1930) и "Обори гнусного беса" (1934), а также антиутопия "Круг замкнулся" (1932), изображавшая разоренную и разрушенную войной Англию 1995 года. Однако подлинную славу по обе стороны Атлантики принесли ему рассказы, печатавшиеся в различных периодических, преимущественно американских, изданиях и отдельными сборниками: "Еще никто не вернулся" (1931; первая книга новелл, вышедшая ничтожным тиражом), "Дьявол и прочие" (1934), "Все дело в мускатном орехе" (1943), "Выдумки на сон грядущий" (1951). Новеллы Кольера пользовались таким успехом, что в англо-американской критике появился и какое-то время имел хождение термин "a Collier story" ("рассказ в манере Кольера"), образованный по аналогии с "well-made story" ("хорошо сработанный рассказ"). Следует признать - и читатель настоящей книжки с этим, надеемся, согласится,что кольеровские новеллы действительно "сработаны" на славу.

Одна из причин популярности рассказов Кольера, думается, та, что в его творчестве слились английская и американская школы новеллы. Сгущенный гротеск Э. По, "черный юмор" фантазий А. Бирса, невозмутимая интонация и непредрекаемые скачки концовок, характерные для О. Генри, накладываются у Кольера на свойственные английской новелле пристальное внимание к материальному окружению персонажей, морализующую тенденцию, мастерство комедии нравов, нередко переходящей в сатиру на нравы, и парадоксальное "обыгрывание" обыденного с выворачиванием наизнанку привычных штампов, шаблонов и стереотипов поведения и мышления, что с блеском делали Оскар Уайльд или старший современник Кольера Олдос Хаксли.

Художественная дидактика Кольера, как и разоблачение им нормативных шаблонов,- явление особого свойства. Он порой завершает свои микропритчи, извлекая "мораль" и преподнося ее читателю, можно сказать, на блюдечке: "Девушки, легкомысленно отказывающиеся от низкорослых голубоглазых мужчин, рискуют остаться при собственном интересе" ("На полпути в ад"). Верить ему в таких случаях не рекомендуется - он явно пародирует облегченное душеспасительное чтиво. Речь в этом рассказе идет вовсе не об уроке девушкам, а о несостоятельности самоубийства как выхода из жизненных трудностей вообще и о глупости самоубийства на почве неразделенной любви в частности. Банальная вроде бы самоочевидность, прописная истина, но истина истине рознь. К прописям, выработанным человечеством за века социального и нравственного взросления, писатель относился с полным уважением и доверием - в отличие от истин мнимых, продиктованных нормативной моралью стяжательства и эгоизма и освященных образом жизни двух стран, которые Кольер хорошо знал и где, за редким исключением, разворачивается действие его произведений,- Великобритании и США.

Героиня маленького романа Мюриэл Спарк "Умышленная задержка" (1981) вспоминает, как в детстве ее заставляли для улучшения навыков чистописания переписывать сентенции типа "Честность - Лучшая Политика" и "Не все то Золото, что Блестит": "Приходится признать, что сии наставления, над которыми я тогда не задумывалась по своему детскому легкомыслию, но в которых усердно украшала завитушками прописные буквы, оказались, к моему удивлению, совершенно истинными. Им, может быть, недостает великолепия Десяти Заповедей, зато они ближе к существу дела".

Об истинности этих наставлений (как, впрочем, и библейских заповедей во главе с первейшей из них - "Не убий") и о ложности софизмов, которыми их подменяют, собственно, и писал Кольер, поскольку во всех его произведениях толкуется о неотвратимом, пусть принимающем фантастические, если не сказочные, формы воздаянии за отступление от истин и слепое следование мнимостям. При этом трудно не заметить, что забвение общечеловеческих нравственных норм, как правило, сопровождается у его персонажей истовой, подчас до одурения, преданностью социальным фикциям и догмам, возводимым в абсолют, как в рассказах "Без посредства Голсуорси" и "Каната хватает", главные действующие лица которых прекрасно сочетают моральное бесстыдство с нежно лелеемым комплексом британского "офицера и джентльмена" и "сахиба" на службе в колониях.

По верному наблюдению американского литературоведа Г. X. Уоттса, "рассказы Кольера лишь укрепляют в благоразумном читателе ощущение морального и интеллектуального благополучия"[Contemporary novelists/Ed. J. Vinson.- Lnd.: St. James Press, 1976, p. 295.]. Естественная, добавим, реакция со стороны читателя благоразумного, с которым, понятно, никогда не случится того, что происходит с персонажами Кольера; эти постоянно попадают в неприятные положения, терпят фиаско, губят других и сами гибнут по причине своего неблагоразумия, а проще сказать - глупости, открывающей дорогу пороку. Порок же у Кольера неизменно бывает наказан (что, однако, далеко не всегда сопровождается торжеством добродетели), за нарушение моральных истин и заповедей обязательно следует расплата.