А Карельский - Утопии и реальность

Карельский А

Утопии и реальность

Альберт Карельский

Утопии и реальность

Роберт Музиль (1880-1942) при жизни много страдал от того, что ощущал себя не оцененным по достоинству. Это ощущение не было выдуманным. Слава одного из крупнейших художников и мыслителей австрийской, да и всей немецкоязычной литературы XX века пришла к нему только посмертно; а умер он в безвестности и нужде, в эмиграции, где жил с 1938 года - после гитлеровского аншлюса Австрии, - ценимый лишь весьма ограниченным кругом знатоков. Правда, среди этих ценителей авторитеты очень весомые: Томас Манн, Герман Брох, Арнольд Цвейг.

Надо сказать, что, сетуя на своих читателей, Музиль в то же время не облегчал им задачу установления живого контакта с его художественным миром. Мир этот не прост для восприятия. Музиль если и может рассчитывать на читателя, то лишь на достаточно подготовленного; но зато усилия, затраченные на приобщение к этому необычному миру, окупаются с лихвой.

В художественном мире Музиля много конкретных примет реального времени, в котором жил он сам и жили его герои. Место действия здесь Австро-Венгерская империя рубежа веков, последних двух десятилетий ее существования. Но ее историю Музиль рассказывает в особом ракурсе. Точность исторических характеристик - а уж они у Музиля, как правило, отточены до блеска, до афористичности - это лишь необходимый фон, самый верхний пласт художественной структуры. И пласт, можно сказать, подчиненный; упомянутый блеск не должен вводить нас в заблуждение относительно главной заботы Музиля. Она - в том, чтобы показать мир сознания современного человека; сквозь него преломлены все реалии, оно их отбирает и располагает по значимости, оно их интерпретирует.

Музиль сам сказал об этом с некоторым нажимом в одном из своих интервью в 1926 году: "Реальное объяснение реальных событий меня не интересует. Память у меня плохая. Помимо того, факты всегда взаимозаменяемы. Меня интересует духовно-типическая, если угодно, призрачная сторона событий". И когда мы называем сейчас Музиля одним из внимательнейших наблюдателей и аналитиков современного ему мира (в том числе и социального!), надо в то же время помнить, что история людей у него возникает из истории и анатомии их идей.

Установка на "взгляд изнутри" определила и специфическую монологичность музилевского творчества. Дело в том, что из понятия "современный человек" Музиль никоим образом не исключает и самого себя. Большинство главных героев в его произведениях - в той или иной степени авторские самопроекции; да и менее главные, явно "характерные" персонажи, будь они даже объектом сатирического развенчания, иной раз, как бы вдруг проговариваясь, начинают изъясняться авторским языком. Так что отделить автора от действующих лиц здесь тоже нелегко, слишком часто граница подвижна, дистанция обманна. Показывая духовные блуждания своих героев, Музиль держится по отношению к этому смятенному товариществу скорее как равноправный член, нежели как всеведущий судья; в их сомнениях и исканиях он участвует полной мерой, их победы и поражения берет на себя.

Столь пристальный интерес к анатомии человеческого сознания не случаен. Среди западных художников слова XX века Музиль - один из тех, кто особенно остро ощущал кризисное состояние буржуазной цивилизции, кричащий разрыв между гуманистическим кодексом, унаследованным от прошлых эпох, и девальвацией всех его установлений в настоящем. Этот кодекс существует теперь лишь как система выхолощенных, бескостных догм и фраз, под усыпительным покровом которых уже затаилась, готовая в любой миг раскрыться, бездна варварства и хаоса. Музиль пережил первую мировую войну и застал начало второй; на его глазах развалилась Австро-Венгерская империя, давшая ему место рождения и гражданство; он видел, как расползалась по земле Европы фашистская чума. И все эти социальные катаклизмы сходились для него в едином фокусе - в сознании современного человека. Вот здесь для Музиля эпицентр кризиса. Веками лелеявшийся гармонический идеал homo sapiens вдруг обернулся чем угодно, только не гармонией: аморфность, безвольная податливость, изнурительная и бесплодная рефлексия идут рука об руку с необузданностью инстинктов, релятивизмом нравственных представлений, жестокостью.

Сама по себе эта печальная тема была для музилевского времени не нова: безнадежно-итоговый термин "декаданс", подразумевающий и распад личности, и закат целой культуры, родился в эту эпоху и составил убеждение многих сынов века. Но от писателей декаданса Музиля резкой чертой отделяет то, что он не ограничивается фиксацией признаков упадка. Вся энергия его мысли сосредоточена на другом: где найти тот рычаг, с помощью которого можно было бы остановить цепную реакцию распада личности, ведущую к распаду человеческого сообщества? Музиль страстно жаждет изменения человека, а через него - и изменения мира; утопия - центральное понятие в его мировоззренческой системе; "иное состояние", "инобытие" (der andere Zustand) - центральная утопия в его главном произведении, его Книге с большой буквы романе "Человек без свойств".

Этот роман Музиль писал, по сути, всю жизнь. В самых первых его дневниковых записях уже намечаются контуры образа Ульриха, будущего героя романа. Других беллетристических произведений у Музиля мало, они невелики по объему, а по содержанию своему расположены на той же линии, в них разрабатываются и варьируются те же темы, что и в романе; это как бы передышки, краткие остановки в пути. Путь же остался незаконченным, роман, по огромности своей едва ли не беспрецедентный в мировой литературе, так и не был завершен. И открытой осталась его главная проблема - возможность свершения утопической мечты об "ином состоянии" и ином человеке.

Едва ли это произошло лишь потому, что смерть оборвала Музиля на полуслове, что он ведомую ему тайну унес с собой в могилу. В сохранившихся рукописях, многочисленных набросках отдельных глав заключительной части, составляющих в целом более трети общего объема, постоянно всплывают размышления автора о будущей концовке романа, и ни один вариант не обнадеживает. Во всяком случае, те утопические возможности, которые взвешиваются в романе - и взвешиваются порою обстоятельно, пристрастно, как названная выше утопия "иного состояния", - не выдерживают испытания реальной жизнью. "Что же все-таки остается в конце? - гласит одна из последних записей. - То, что существует сфера идеалов и сфера реальности? Как это неудовлетворительно! Неужели нет лучшего ответа?". Музиль унес в могилу не ответ, а вопрос.

Зато вопрос ставится им с поистине беззаветной решительностью - вопрос о том, как не надо и как надо было бы чувствовать, мыслить и жить. Логику каждого модуса человеческого мышления и поведения Музиль стремится проследить до самого крайнего предела. Если это форма отжившая, исчерпавшая себя, он неумолимо докажет ее изжитость и оставит в конце язвительное клеймо эпиграммы, афоризма; если же с какой-либо формой он связывает надежду на возможное обновление, он заведомо располагает ее за этой гранью традиционного, изжитого. Уже в первых дневниковых заметках он пишет о своем интересе в сфере познания к тому, "что находится у самых пределов духа, на том отрезке нашего существования, который душа преодолевает лишь в отчаянно-стремительном лете, уже влекомая безумием, в следующую же минуту снова гасящим все". Эти "запредельные" формы утопического "иного" бытия и мышления он тоже стремится исследовать до их логического завершения. И в итоге, к сожалению, тоже встает горький вывод, как он сформулирован в заметках и концовке "Человека без свойств": "Общая тональность - трагедия мыслящего человека".

Музиль - художник не итоговых формул, не запечатленного свершения, а бесконечного напряженного поиска. Его стихия - не примирение и гармонизация противоречий (тем более на легких, подсказываемых традицией путях), а домысливание, "проигрывание" антимонических возможностей до конца - даже ценой того, что в результате подобной операции они окажутся вдвойне, втройне непримиримыми. Сознание современного человека тут, можно сказать, испытывается на разрыв. Что же представляет собой герой Музиля - взятый поначалу в самом общем плане - и каков его путь познания?

Одно из ранних эссе Музиля носит программное название "Математический человек" (1913). За этим названием отчасти стоит биография. Музиль инженер, "техник" по образованию и в немалой степени по наклонностям. В 1901 году он окончил технический институт в Брно, в 1902 - 1903 годах работал ассистентом технического института в Штутгарте. И когда затем его интересы переместились в сферу психологии, логики и философии, он и там обнаружил тяготение к точным методам: психологию он изучает экспериментальную и даже изобретает прибор для исследования механизма оптического восприятия цвета.