Эдуард Бабаев - "Кто виноват?" и другие повести и рассказы Герцена

Эдуард Бабаев

"Кто виноват?" и другие повести и рассказы Герцена

Герцен прожил удивительную жизнь, которая складывалась но законам истории. Важнейшие даты его биографии была вместе с тем хронологией великих событий целого столетия. Он родился в 1812 году в Москве, и его «колыбель освещало пламя Отечественной войны». Восстание декабристов в 1825 году в Петербурге «разбудило ребяческий сон» его души. Герцеа участвовал в революции 1848 года в Европе, содействовал отмене крепостного права в 1861 году в России и умер в 1870 году, накануне провозглашения Парижской коммупы.

В 1912 году, к столетию со дня рождения Искандера, за пять лет до победы социалистической революции в Россия, В. И. Ленин напечатал статью «Памяти Герцена», в которой сказал о том, что имя Герцена неотделимо от русской история. «В крепостной Россия 40-х годов XIX пека он сумел подняться на такую высоту, что встал в уровень с величайшими мыслителями своего времени».[1]

Герцеа дебютировал в начале 40-х годов как философ я публицист. Известность ему принесли такие теоретические работы, как «Дилетантизм в науке» (1842 — I8i3) и «Письма об изучении природы» (1844 — 1846), блестящий очерк история европейской философия.

Тогда же, в 40-е годы, Герцен начал писать повести и рассказы: «Кто виноват?» (184I — 1846), «Сорока-воровка» (1846), «Доктор Крупов» (1846), «Мимоездом» (1846). Он создал новый вканр идеологической, философской повести, представляющей кроме художественного еще и теоретический интерес.

Дебют Герцена в качестве художника был блестящим. Некрасов был восхищен мастерством и свободой его повестей!

«Так и кажется, что он только и делал весь свой век, что писал повести: такая ровность и ни одной фальшивой ноты».[2]

В 50 — 60-е годы Герцен написал серию публицистических и исторических работ, в которых он разбирает причины неудачи и уроки европейской революции 1848 года: «Письма из Франции и Италии» (1850), «С того берега» (1850), — и вновь принимается за повести, которые он наавал «Прерванными рассказами»: «Долг прежде всего» (1847 — 5851), «По-врожденный» (1851), «Трагедия за стаканом грога» (1863), «Aphorismata» (1863), «Доктор, умирающие и мертвые» (1869). Написанные в годы эмиграции, они по своему внутреннему содержанию тесно связаны с художественными произведениями начального «блестящего периода» его жизни.

Повести и рассказы Герцена были своеобразным «введением» к его книге «Былое и думы», самому зрелому и законченному произведению русской исторической и философской мысли второй половины XIX века.

Достоинство Герцена состоит в том, что ов был не только великим мыслителем, но и великим художником. «Это писатель, как писатель художественный, — говорил Лев Толстой, — если не выше, то уж наверное равный вашим первым писателям».[3]

Свою книгу «Кто виноват?» Герцен назвал «романом в двух частях». Но он называл эту книгу и повестью: «„Кто виноват?“ была первая повесть, которую я написал». Это и был роман в нескольких повестях, имеющих внутреннюю связь, последовательность и единство. «У Искандера, — отмечал Белинский, — мысль всегда впереди».[4] Герцен «чувствовал необходимость перевода, — нет, развития в жизнь философии». Из этой «необходимости» и возник замысел злободневного романа с необычайно острым и полемическим названием: «Кто виноват?».

Однако Герцен не был сухим рационалистом. В его повестях есть глубокая лирическая основа. И своим успехом он обязан лиризму повествования не в меньшей степени, чем самобытной мысли, положенной в основу повествования.

Композиция романа «Кто виноват?» в высшей степени оригинальна. Только первая глава первой части имеет собственно романическую форму экспозиции и завязки действия — «Отставной генерал и учитель, определяющийся к месту». Далее следуют: «Биография их превосходительств» и «Биография Дмитрия Яковлевича Круциферскаго». Глава «Житье-бытье» являет я главой из правильной формы повествования, ио за ней следует «Биография Владимира Вельтова».

Герцен хотел составить роман из такого рода отдельных жизнеописаний, где «в подстрочных примечаниях можно сказать, что такой-то женился на такой-то». «Дли меня повесть — рама», — говорил Герцен. Ов рисовал по преимуществу портреты, его интересовали больше всего «лица» и биографии. «Лицо — послужной список, в котором все отмечено, — пишет Герцен, паспорт, аа котором визы остаются».

При видимой отрывочности повествования, когда рассказ от автора сменяется письмами героев, выдержками из дневника, биографическими отступлениями, роман Герцена был строго последователен. «Повесть эта, несмотря на то, что она будет состоять из отдельных глав и эпизодов, имеет такую целость, что вырванный лист испортит все», — пашет Герцен. Свою задачу он видел не в том, чтобы «разрешить вопрос», а в том, чтобы его верно обозначить. Поэтому он избрал «протокольный» эпиграф: «А случай сей за неоткрытием виновных предать воле бо-Жвйй, дело же, почислив решенным, сдать в архив, Протокол».

Но он писал ив «протокол», а роман, в котором исследовал яе «случай», а закон современной действительности. Вот почему вопрос, вынесенный в заголовок его книги, с такой еиаоя отозвался в сердцах его современников. Основную мысль рем am критик А. А. Григорьев видел в том, что проблема века получает у Герцена не личное, а общее значение: «Виноваты не — мы, а та ложь, сетями которой опутаны мы с самого детства».[5]

Но Герцена занимала и проблема нравственного самосознания личности, Среди героев Герцена нет «злодеев», которые бы сознательно и преднамеренно творили зло своим ближним. Ею гаров — дета века, не лучше и не хуже других; скорее даже лучше многих, а в некоторых из них есть залоги удивительных способностей и возможностей. Даже генерал Негров, владелец «белых рабов», крепостник а деспот по обстоятельствам своей жизни, изображав как человек, в котором «жизнь задавила не одну возможность». Мысль Герцена была социальной по существу, он изучал психологию своего времени а видел прямую связь характера человека с его средой.

Герцен называл историю «лестницей восхождения». Эта мысль означала прежде всего духовное возвышение личности над условиями жизни определенной среды. Так, в его романе «Кто виноват?» только гам в тогда личность заявляет о себе, когда она отделяется от — своей среды; иначе ее поглощает «пустота» рабства и деспотизма.

И вот на первую ступень «лестницы восхождения» вступает Круциферский, мечтатель и романтик, уверенный в том, что в жизни нет ничего случайного. Он подает руку Любе, дочери Негрова, помогает ей «подняться». И она поднимается вслед за ним, но ступенькой выше. Теперь она видит больше, чем он; она понимает, что Круциферский, робкий и смятенный человек, не сможет больше сделать ни шагу «вперед и выше».

А когда она поднимает голову, то взор ее падает на Бедь-това, который был на той же «лестнице» гораздо выше, чем она. И Люба сама протягивает ему руку…

«Красота и вообще сила, но она действует по какому-то избирательному сродству», — пишет Герцен. То же он мог бы сказать и об уме. Вот почему Любовь Круциферская и Владимир Бельтов не могли не узнать друг друга: в них было это сродство, которое действует избирательно. Все то, что было известно ей лишь как острая догадка, ему открывалось как цельное знание. Это была натура «чрезвычайно деятельная внутри, раскрытая всем современным вопросам, энциклопедическая, одаренная смелым и резким мышлением».

Но в том-то, и дело, что эта встреча, «случайная» и вместе с тем «неотразимая», ничего не изменила в их жизни, а лишь увеличила тяжесть действительности, внешних препятствий, обострила чувство одиночества и отчужденности. Жизнь, которую они хотели изменить своим «восхождением», была неподвижна и неизменна. Она похожа на ровную степь, в которой «ничто не колышется». Первой это почувствовала Люба, когда ей показалось, что она вместе с Круциферским потерялась среди безмолвных просторов: «Они были одни, они были в степи». Герцен разворачивает метафору и применительно к Бельтову, выводя ее из народной пословицы «Один в поле не воин»: «Я точно герой народных сказок… ходил по всем раа-путьям и кричал: „Есть ли а поле жив человек?“ Но жив челоч век не откликался… Мое несчастье!.. А один в поле не ратник. Я и ушел с поля…»

«Лестница восхождения» оказалась «горбатым мостиком», который и поднял на высоту и отпустил на все четыре стороны.

«Кто виноват?» — интеллектуальный роман. Его герои — люди мыслящие, но у них есть свое «горе от ума». И состоит оно в том, что со всеми своими «блестящими идеалами» они принуждены были шить «в сером свете», оттого и мысли их кипели «в действии пустом». Даже гениальность не спасает Бельтова от этого «мильона терзаний», от сознания того, что «серый свет» сильнее его «блестящих идеалов», если его одинокий голос теряется среди безмолвия «степи». Отсюда и возникает чувство подавленности и скуки: «Степь — идя, куда хочешь, во все стороны — воля вольная, только никуда не дойдешь…»