Василий Захарько - Звездные часы и драма «Известий»
И у меня не поднимается рука что-нибудь из этой потрясающей статьи вычеркнуть. Читайте — не пожалеете: «Безумная авантюра» в «Известиях» от 25 октября (по старому стилю) 1917 года:
По-видимому, всякие убеждения уже бесплодны, и большевистское восстание, против которого мы все время предостерегали, как против ужасного для страны испытания, организуется и начинается. За три недели до выборов в Учредительное собрание, за несколько дней до Съезда Советов большевики приняли решение произвести новый переворот.
Они опираются на широко разлитое недовольство и на не менее широкую бессознательность солдатских и рабочих масс. Они взяли на себя смелость обещать им хлеб, и мир, и землю народу. Мы не сомневаемся в том, что ни одно из этих обещаний они не были бы в состоянии исполнить, если бы даже их попытка увенчалась успехом.
Они не могут дать хлеба городскому населению, потому что его подвозится мало и не может быть подвезено больше вследствие расстройства железных дорог. Но его может быть подвезено значительно меньше вследствие усиления анархии и будет подвезено меньше. Поэтому первым последствием большевистского выступления будет ухудшение продовольствия и городов, и армии. И это ухудшение вылилось бы в полный голод, если бы действительно большевикам удалось захватить власть: ведь большевистского правительства в далеких южных степях никогда не признали бы и не дали бы ему хлеба те, кто снабжает им всю Россию. Ведь вопрос продовольствия есть вопрос организации, а кто же может сомневаться в том, что организация неизбежно расстроится при гражданской войне и рухнет совершенно, если в свои руки захватят власть люди, которые никогда в практической государственной работе не принимали участия, которые не имеют о ней никакого представления? Да, конфискацией запасов в магазинах и лавках можно кормить 1–2 дня столичное население, но не больше. После этого остается только голодный бунт и погромы. Другого разрешения продовольственного вопроса большевики дать не могут, не в силах даже при самом крайнем напряжении энергии.
Что касается земли, то переход земли в руки трудящихся может совершиться двумя путями: либо изданием соответствующих законов и правильной организацией распределения земли, либо путем простого захвата ее крестьянами. Что касается первого пути, то он предполагает не только выработку закона, но и создание местных земельных комитетов, работающих по определенному плану на основании учета земель и населения. Как могут организовать это большевики, если у них нет и никогда не было никакой сельскохозяйственной организации, если они никогда не имели и не имеют большинства ни в земствах, ни в волостях? Самое большее, что они могут сделать, это издать распоряжение в двух словах: захватывай землю! В результате этого могут быть только аграрные беспорядки, разгромы, которые они для приличия называют аграрным восстанием, но ни в коем случае не передача земли трудящимся. В этом случае землю берет тот, кто хочет, а не тот, кому нужно.
Всеобщий разгром имений еще не означает распределения земель, и безземельные крестьяне при нем останутся в громадном числе случаев такими же безземельными, как были и раньше. Во всяком случае, как раз те, кто больше всего вправе ждать распределения земли, именно солдаты действующей армии, останутся ни при чем. После неорганизованного всеобщего расхвата земель им пришлось бы с оружием в руках снова завоевывать себе землю в своей собственной деревне или в соседней или совсем на чужой стороне. Расхват земель — это не великое земельное законодательство, которого вправе ждать прежде всего революционная армия, это — варварство, которое даст, по крайней мере на первое время, обнищание всей страны.
Не лучше обстоит дело и с миром. Неорганизованным путем, братаньями, можно прекратить стрельбу на отдельных участках фронта, можно уйти с этих участков и дать врагу возможность окружить остающихся на позициях, перебить их или взять их в плен. Можно открыть врагу фронт и дать ему возможность занять новые области. Но мира таким путем заключить нельзя. Мир может заключить только государство. Для того чтобы оно, с некоторыми расчетами на успех, могло заключить мир, нужно, чтобы оно было едино и крепко, чтобы оно пользовалось уважением у союзников и врагов. Но со страной, находящейся в состоянии гражданской войны, никто мира заключать не станет, потому что не имеет смысла договор с непризнанным правительством. В этом случае неприятелю даже при желании мира с его стороны прямой расчет не заключать мира, но продолжать войну, чтобы еще более улучшить свое военное положение и таким образом обеспечить себе более выгодное положение. В то же время, как мы наблюдали это летом, каждый военный успех немцев усиливает реакцию в Германии, укрепляет положение Вильгельма и тем самым отдаляет возможность демократического мира. Большевики обещают немедленный мир, на деле же они могут дать только немедленную сдачу всей России Вильгельму, хотя бы они всеми силами этому сопротивлялись. Логика вещей, которая сильнее желания людей, ведет к этому.
Но самое ужасное — это то, что большевистское восстание при всякой удаче повело бы к целому ряду гражданских войн, как между отдельными областями, так и внутри каждой из них. У нас воцарился бы режим кулачного права, в одном месте террора справа, в другом — террора слева. Всякая положительная работа стала бы на долгое время невозможной, и в результате анархии власть захватил бы первый попавшийся авантюрист, и темные массы — у нас еще достаточно много людей темных — вернулись бы к Николаю II, как избавителю от революции, которая не умела дать народу того, что обещала.
Только к этому и может привести нас большевистское восстание. Неужели не ясно, что диктатура и террор не есть средство организации страны? Неужели не ясно, что диктатура одной партии, будь она самой левой, громадному большинству населения будет так же ненавистна, как и самодержавие? И неужели не ясно, что попытка восстания во время подготовки выборов в Учредительное собрание может быть не преступна только потому, что она совершенно безумна?
В который раз перечитываю эту статью и не перестаю восхищаться мощью и остротой ее гражданственности, глубиной и точностью политического анализа и прогноза. Как всем нам, нынешним известинцам, было не гордиться работой в газете, которая в самом начале своего существования подала столь впечатляющий пример отечественной журналистике — пример на многие десятилетия, можно сказать, что и на века. Не уменьшает эту гордость и знание того, что были долгие периоды, когда газета являла собой прямое подчинение и отражение власти, утвердившейся в результате той, описанной выше безумной авантюры. Но она же, газета, и немало делала и сделала, чтобы приблизились и наступили другие времена. Обо всем этом — о многом тоже впервые — рассказывалось под рубрикой «Неизвестное об “Известиях”». Выступил в ней (крупнейшим размером) и наш знаменитый коллега Станислав Кондрашов, пришедший в газету в августе 1951 года вместе с двумя другими выпускниками МГИМО — также будущими звездами «Известий» Владимиром Осиповым и Леонидом Камыниным. Вряд ли кто из читателей прошел мимо этого материала, привлекшего к себе внимание как именем автора, так и его заголовком: «КАК МЫ ХОРОНИЛИ СТАЛИНА. Воспоминание последнего из (состоящих в штате) могикан». Всему на этих шести колонках было тесно — и интереснейшей информации, и емким мыслям не только о прошлом газеты, но и критическим — о ней сегодняшней. Так что не была случайной, а получила там развитие фраза последнего из могикан: «Старый известинец, я не все принимаю в новых “Известиях”…».
Огромным был поток поздравлений по случаю юбилея «Известий». Часть из них напечатана, часть использована в обзорах почты. Писем и телеграмм никто не организовывал, они шли самотеком, подтверждая уважение людей к заслугам газеты. Но было и исключение — к одному читателю мы сами обратились с просьбой не обойти нас своим вниманием. Учитывая его занятость, это было сделано еще в середине декабря. Голембиовский написал президенту Ельцину:
13 марта 1997 года — особая дата в жизни коллектива «Известий» и, смеем надеяться, в истории российской журналистики. Газете 80 лет… Мы рассматриваем этот юбилей как возможность отдать должное предшественникам и повод определить свою роль в строительстве новой демократической России. Любая форма Вашего внимания к этому событию придаст ему достойный вес, но особенно мы были бы Вам благодарны за честь видеть Вас в числе самых уважаемых наших гостей…
Мы знали точно, что письмо дошло до адресата, но очень долго, фактически до самой юбилейной даты оставалось непонятным, какого рода внимание окажут «Известиям» в Кремле. От этого зависела и форма участия должностных лиц рангами пониже. Задержка протокольной ясности из Кремля вносила напряжение в подготовку всего церемониала праздника.
