Владлен Измозик - «Черные кабинеты» История российской перлюстрации. XVIII – начало XX века
Во-вторых, о неэффективности «черных кабинетов», по мнению Жарова, говорит то, что «значительное число корреспонденций, содержащих информацию о противоправительственной деятельности, проходило мимо внимания перлюстраторов». Это было связано, в частности, с тем, что «почтовые чиновники, особенно на местах, часто не только не стремились помогать жандармам, но и мешали политическому сыску, и даже бравировали этим»1112.
Наконец, в‐третьих, Жаров подчеркивает, что нередко «революционные партии… перлюстрировали переписку жандармов». Например, помощник начальника Оренбургского губернского жандармского управления ротмистр Кононов в 1910 году отмечал неоднократные пропажи пакетов, посланных ему из Пермского районного охранного отделения, и признавал свое бессилие отыскать виновных. Для борьбы с этим злом он предлагал посылать пакеты заказными отправлениями1113. Правда, надо отметить, что в автореферате своей докторской диссертации Сергей Николаевич пишет о перлюстрации совсем по‐другому: «Высокая точность получаемых сведений была причиной бурного развития сети перлюстрационных пунктов»1114.
Можно отметить, что предшественником О.Ю. Абакумова и С.Н. Жарова, их союзником по занимаемой позиции являлся во второй половине XIX века бывший министр просвещения А.В. Головнин. Он писал в январе 1867 года своему товарищу:
Перлюстрация имеет то неудобство, что для исполнения требует подлецов, ибо никакой честный благородный человек не согласится вскрывать чужие письма и делать из них выписки. Если же это делает человек бесчестный, то можно ли верить верности извлечения или копии? Как знать, не выдумал ли он многого, не пропустил ли многое, не исказил ли смысл письма? Здесь контроль невозможен. Притом, где перлюстрация обширна, там многое умышленно пишется ввиду того, что письмо будет прочитано. <…> Чрез перлюстрацию правители получают ложные сведения… и действия свои на ложных данных основывают. Чем менее употребляют это орудие, тем менее зла; чем более к нему прибегают, тем зла более1115.
Кажется, что столь же скептически отзывался о перлюстрации в своих мемуарах В.И. Гурко, бывший товарищем министра внутренних дел в 1906–1907 годах. Так, он указывал на «пагубную страсть к перлюстрации частных писем» со стороны министра внутренних дел В.К. Плеве. Последнего, по словам Гурко, в особенности интересовало «ознакомление с письмами своих сослуживцев и знакомых и содержащимися в них отзывами о нем самом». О перлюстрации в целом Гурко писал:
…перлюстрация часто не только не способствовала распознаванию истинного облика авторов письма, а, наоборот, искажала его. Чтение чужих писем, естественно, неизбежно приравнивается читающим их к чтению чужих мыслей, тогда как на деле это сводится к подслушиванию чужих речей, а это отнюдь не то же самое. <…> от чтения писем, могущих дать власти какие‐либо нужные, а иногда и важные сведения для охранения государственного порядка или раскрытия преступлений, человек незаметно переходит к чтению писем, удовлетворяющих лишь его любопытство и вводящих его в интимный круг личной жизни своих знакомых1116.
Что же касается перлюстрации, проводившейся «черными кабинетами», то Гурко признавал, что на ее основании составлялись ежегодные отчеты,
стремившиеся воспроизвести господствующие в различных слоях населения общественные течения, равно, как и отношение этих слоев к текущим событиям вообще и к правительственным мероприятиям в частности. Отчеты эти составлялись не только тщательно, но даже талантливо. Однако, увы, они, очевидно, не содействовали направлению государственной власти на правильный политический курс и, следовательно, той цели, которой они должны были служить, не достигали1117.
Конкретные примеры определенной неадекватности между подлинниками и перлюстрированными копиями писем иностранных дипломатов приведены у В.А. Бильбасова и С.Н. Искюля. Историк Василий Алексеевич Бильбасов в конце ХIХ века сравнил перлюстрированные копии донесений Шетарди, которые А.П. Бестужев-Рюмин поднес Елизавете Петровне, с подлинниками этих же писем, хранящихся в Парижском государственном архиве. В результате Бильбасов утверждал, что «в дешифрованных депешах выбрасывались сведения, не подходившие для очернения Шетарди, а сам перевод депеш не всегда верен»1118. Современный историк Сергей Николаевич Искюль сравнил с подлинниками доставленны Александру I перлюстрированные переводы писем английского генерала Р.Т. Вильсона, представителя Англии при русской армии в 1812–1813 годах, и также сделал следующий вывод: «…переводы… нельзя в полной мере признать удовлетворительными, поскольку, вероятно, не все у Р. Вильсона было прочитано, а значит и переведено правильно. <…> В некоторых случаях были допущены прямые фактические ошибки, свидетельствующие о небрежности и недобросовестности переводчиков. В одних случаях им не хватало знания языка, в других они давали волю своей фантазии»1119. Как тут не вспомнить о хвосте, который вертит собакой?
По поводу всех вышеприведенных утверждений можно высказать ряд соображений. Во-первых, несомненная заслуга О.Ю. Абакумова и С.Н. Жарова в том, что они поставили этот вопрос на обсуждение. Вместе с тем отдельные факты, приводимые ими, еще ничего сами по себе не доказывают. Они, безусловно, не репрезентативны. Потому что нет, не было и, вероятно, не будет ни одной структуры, в том числе в сфере спецслужб, коэффициент полезного действия которой равнялся бы ста процентам или хотя бы приближался к этому показателю. Точно такие же примеры можно в значительно большем количестве найти и для доказательства бесполезности разведки и контрразведки, уголовного розыска и т. д. и т. п. Отсюда – действительно важный вопрос об уровне коэффициента полезного действия любой структуры, об объективных критериях ее полезности. Надо, безусловно, согласиться, что в исследуемый период, как и позднее, не существовало серьезной аналитической службы, которая обсчитывала бы большой массив перлюстрации по определенным рубрикам. По моим данным, такая попытка была впервые предпринята отделом политконтроля ОГПУ в обзоре за ноябрь – декабрь 1925 года1120. Но для подлинно научного обсуждения данной проблемы необходимо собрать огромный фактический материал, распределить его в определенном порядке, произвести обсчет имеющихся данных по определенной схеме и т. д. В противном случае доводы, подобные тем, что привели Абакумов и Жаров, не имеют серьезной ценности.
Во-вторых, утверждения А.В. Головнина весьма субъективны. Чиновники перлюстрации в повседневной жизни могли быть людьми весьма порядочными, что не мешало им читать чужие письма, ведь этим людям внушалось, что они действуют в интересах государства, помогая бороться со злоупотреблениями, взяточничеством, революционерами, стремящимися разрушить существующий строй. Отдельный чиновник мог в принципе что‐то утаить или добавить к тому или иному конкретному письму, но это не могло быть распространенным явлением – иначе надо придумывать конспирологическую версию о массовом сговоре десятков чиновников во главе с руководителем «черных кабинетов». Сам массив перлюстрации не мог не отражать основных настроений тех групп населения, чья переписка подлежала просмотру.
В-третьих, рассуждения уважаемых коллег страдают внутренней противоречивостью. Как я уже отмечал, О.Ю. Абакумов признает, что «значительная часть писем содержала суждения и оценки, благожелательные по отношению к А.И. Герцену». Едва ли авторы таких писем делали это преднамеренно, чтобы их суждения прочли в III Отделении. Также не могу согласиться, что в «черные кабинеты» попадала в основном переписка «небольшого круга экзальтированных личностей». Во все времена, даже во время революционных выступлений, ярко выраженную политическую активность проявляет сравнительно небольшой процент населения. Но те же несколько сотен декабристов, несколько тысяч народников, тысячи активных монархистов отражали настроения значительно более широкого круга людей, внешне не столь активных, и пользовались их моральной поддержкой.
В.И. Гурко признавал ценность тех профессиональных обзоров, которые составляли чиновники «черных кабинетов». А то, что они не достигали желаемой цели, уже зависело от способности государственной власти правильно воспринимать получаемую информацию и распоряжаться ею. Всякий профессиональный историк знает, что в доказательство практически любого тезиса можно при желании подобрать некоторое количество фактов. К тому же каждый, кто работал с большими массивами перлюстрированной переписки, знает, что, собранные вместе, эти субъективные в отдельности «фотографии минуты» позволяют увидеть картину мыслей, чувств, настроений людей того времени, т. е. решить в определенной степени задачи политического контроля. Значительной роли перлюстрации не мешало даже то, что часть людей знала или догадывалась о ее существовании. Казалось бы, в такой ситуации перлюстрация действительно становилась делом почти бесполезным. Но это далеко не так. Желание высказаться, эмоциональное возбуждение нередко брали верх. К тому же другого средства связи не существовало, а посылать письма с оказией было для большинства крайне редкой возможностью. Кстати, участница революционного движения с 1886 года и член РСДРП с 1898‐го, Ольга Афанасьевна Варенцова, как бы отвечая С.Н. Жарову, писала по поводу перлюстрации: «Обильным источником, из которого Департамент полиции получал довольно точные и полные сведения о революционных организациях, служила их переписка, особенно заграничная. Химия и самые сложные шифры мало помогали, если письма попадали в руки охранников… Извлеченные из переписки адреса, явки и пароли открывали настежь двери в руководящие революционные центры»1121. Поэтому я считаю, что при всех необходимых оговорках перлюстрация давала возможность изучать градус общественных настроений с достаточно высокой точностью. Об этом же говорит и сравнение перлюстрации в различные периоды российской истории, от первой четверти XIX века до ситуации перед началом Второй российской революции 1917–1921 годов.
