Андрей Никитин - Остановка в Чапоме
Но пятого апреля меня в тюрьму не посадили. Прокурор Североморска такую санкцию не дал. Тогда Салин с Носаченко повезли меня к другому прокурору, в город Полярный. Там прокурором Пятенко. Салин его уговаривал около двух часов, чтобы тот выписал постановление о задержании, но ничего не добился, Пятенко прямо сказал, что они должны меня освободить. Тогда они привезли меня в отдел милиции Полярного, сунули снова в камеру и только вечером отпустили домой, взяв подписку о невыезде...
- То есть вас держали трое суток. А как же справка о семи месяцах?
- Эти месяцы тоже будут. Они еще впереди. Подполковник Белый поручил вести мое дело следователю Чернышеву...
- Он занимался и Гитерманом.
- Я так это и понял. Семнадцатого апреля Чернышев вызвал меня в милицию Полярного, приехал туда сам на черной "Волге", прошел к начальнику милиции, о чем-то с ним долго говорил, потом они вышли, взяли меня, и все трое мы поехали снова к прокурору Полярного. Как я понял из разговора в машине, Чернышев и начальник милиции были давно знакомы и тот взял его к прокурору, чтобы уговорить дать санкцию на мой арест. Так это и случилось. Пятенко задал мне несколько ничего не значащих вопросов, а потом сказал, что он вынужден - так и подчеркнул голосом, что вынужден,- дать санкцию на мое задержание. Так начались мои мытарства. Сначала меня привезли в КПЗ Октябрьского района Мурманска. Но там начальник отказался меня принять, поскольку в постановлении был указан следственный изолятор. Сопровождающий сказал, что это личное распоряжение генерала Данкова, уехал и вскоре привез письменное подтверждение. В КПЗ, в одиночке, меня держали семь суток, потом перевели в тюрьму. Два раза в КПЗ приходил Чернышев и спрашивал: "Ну как, созрел? Будешь показывать на Гитермана?" И когда я отказывался оговаривать того и себя, грозил, что будет хуже, и уходил...
В следственный изолятор Подскочего перевели двадцать четвертого апреля и продержали в заключении до двадцать седьмого сентября 1985 года. За все это время, и то вначале, следователь Чернышев заходил только один раз. С собой он привел каких-то двух других, которые Подскочему не назвались, и втроем они расспрашивали его о Гитермане. Протокола никто не вел. Эти двое приходили еще несколько раз.
- Представляете, они упрашивали меня, как маленького, чтобы я дал хотя бы какие-нибудь, но порочащие показания на Гитермана! Чувствовалось, что они попали в безвыходное положение. Они сулили мне всякие блага, обещали тотчас же отпустить домой, а когда я говорил им, что это бесполезно, я не стану оговаривать человека, которому верю и которого уважаю, они начинали меня пугать ужасами тюремной жизни. За это время я написал девять заявлений и протестов на имя начальника тюрьмы и прокурора, но никто мне не ответил. Никто не спрашивал и о Найденко - и о нем, и обо мне словно бы забыли. Но продление срока содержания выхлопотали!..
В декабре, знакомясь со своим делом перед его отправкой в суд, Подскочий спросил Чернышева в присутствии адвоката, почему работники ОБХСС не возбудили дело о взятке осенью восемьдесят третьего года, когда он передал Салину объяснительные записки членов бригады Найденко. Вопрос был щекотливый, рушилось все обвинение во взятке, и Чернышев это хорошо понял. Он попросил его подождать, связался с прокурором области, уехал и, вернувшись через час, сказал, что дело о взятке снимается. Подскочий возразил, что это обвинение должен снять суд и что он требует решения суда. На это Чернышев ответил, что Подскочего не спрашивают, что он хочет, а будет так, как скажет он, Чернышев. Так и произошло. Суд в Полярном, обозначенный как "выездная сессия", практически происходил при закрытых дверях, и приговор Подскочему был объявлен даже без свидетелей... Вот и все. Дальнейшее уже известно. Подскочий замолкает. Вид у него как бы отсутствующий. Глаза потемнели, губы плотно сжаты, и весь он там, в прошлом, во власти переживаний, которые снова поднялись из глубин памяти, куда он их старательно загонял все это время. Подонки ради своих чинов и карьеры изломали человеку жизнь, вываляли его в грязи, и суд согласился с ними, хотя предвзятость и неправосудие видны в каждой строчке судебного приговора. Он держится куда мужественнее Гитермана, отмечаю я, наблюдая Подскочего, хотя потерял неизмеримо больше. Он потерял честное имя - вор! - все то, что сделал людям и обществу за свою жизнь, он разлучен с семьей, которая ютится в Мурманске, снимая комнату, потому что им негде жить и потому что на Севере ему не нашлось работы. И все-таки он не просит пощады, не спрашивает у меня, что ему делать, хотя у него в полном смысле слова не осталось ничего - даже рука только одна, вторую он отдал Северу...
- Геннадий Киприанович, почему вы не обратились с апелляцией? Вы писали в Прокуратуру РСФСР или Генеральному Прокурору?
Он поднимает на меня глаза. Они снова чистые и ясные, но на мгновение мне кажется, что в них мелькает холодный отблеск стали.
- Зачем? Я пытался это сделать во время следствия и суда, обращался в партийные и советские организации, которые меня знают, обращался в МРКС и понял, что я уже вычеркнут из жизни. В течение пятнадцати лет я был членом бюро Североморского горкома. Но они даже не поинтересовались узнать, за что меня преследуют. После первого ареста я был дома две недели. И за это время, как я узнал от прокурора, они все время звонили ему и торопили дать санкцию на арест. Разве это люди? Разве я могу после этого обратиться к ним? Я уже говорил вам, что не привык просить принять меня на работу. Какой я специалист - это известно, как я работал все эти годы - тоже известно. Человек не перерождается. Если однажды человек совершает проступок, это значит, что он уже давно к нему готов, просто к нему никто не пригляделся как следует. А я в своей жизни не совершил ничего такого, чего мог бы стыдиться. И уверен, что не сделаю этого и впредь... Вы меня извините, но я обо всем, что случилось, много думал. Вспоминал слова и поступки людей. И у меня сложилось очень тягостное впечатление от всей картины наших правоохранительных органов. Я говорю не только о себе. Я уверен, что все это в полной мере относится и к другим делам - Гитермана, Стрелкова, Коваленко. Не могу отделаться от мысли, что следствие вели бандиты, которым надо было во что бы то ни стало опорочить честных людей, с полной отдачей работавших для общества. Для чего это было нужно? Скорее всего, чтобы получить повышение "за раскрытие преступной шайки", то есть деньги за каждую срубленную у общества голову. Ведь палачи получают всегда поштучную оплату. Свидетелями против нас выставляли проходимцев и жуликов, которых мы же требовали изобличить и наказать. Забыть такое трудно, тем более потому, что происходило все это через тридцать лет после Двадцать первого съезда партии, на котором была осуждена подобная практика следствия. Но на этом дело не остановилось. Был суд, где против нас, но уже по другим обвинениям, свидетельствовали такие же люди, причем те самые, против которых мы боролись уже в системе МРКС! Я не знаю, что там у Коваленко, но против Гитермана свидетелями выступали те самые Куприянов и Бернотас, которые были действительно виновны в поставке начальству меховых изделий по себестоимости, а не по розничной цене. Я не был в курсе их махинаций и цехом напрямую не занимался. Только когда я вышел из тюрьмы и стал приглядываться, узнал,- что они организовали широкую распродажу на сторону нашей продукции. Теперь уже деньги они получали откуда-то переводами. И когда я сказал обо всем этом на суде, я уже знал, что они меня в покое не оставят. Им нужно было, чтобы меня не было не только в колхозе, но и в Мурманске, им нужно было освободиться от лишних свидетелей. Поэтому они выжили Осипенко, поэтому хотели избавиться от меня...
- А почему они оставили Маркину?
- Маркина человек, может быть, излишне принципиальный. Вы знаете таких борцов за правду? Они готовы ввязаться в любое дело, не рассмотрев его до конца и не взвесив последствий. Работник она дельный и честный, порядочный человек, но, я бы сказал, недалекий. Она еще плохо представляет себе условия нашей работы. Маркина приехала совсем недавно, не разобралась, попала под влияние Бернотаса, и он "напустил" ее на меня. Она выполнила ту работу, которую им было трудно сделать без ее поддержки. Больше того, если бы Маркина не писала на меня доносы в горком, я успел бы выставить Бернотаса и Куприянова из колхоза. Но они меня опередили. За то, что Маркина для них сделала, ее избрали секретарем парторганизации, прекрасно понимая, что на этом посту, работая с ними, она рано или поздно оступится и тогда ничего не будет стоить взвалить на нее их же грехи. Судя по тому, что вы мне рассказали, и по статье в "Североморской правде", так это поначалу и произошло. Но Бернотас не учел энергии Маркиной и ее решимости идти до конца. Вот как я объясняю это дело...
