Алексей Ростовцев - Резидентура. Я служил вместе с Путиным
– Хочешь – возьми меня… Боишься? Я тебе коньяку дам…
Его словно током шарахнуло. Даже мысль о физической близости с Лелькой показалась ему глубоко отвратительной. Он просто не был морально готов к этому. Она по-прежнему оставалась для него бесплотной мечтой, звездой.
– Не надо, – пробормотал он, вскакивая. – Пусть у нас с тобой останется все, как было. Так будет лучше.
Когда он шел к выходу, она лепетала, что не стоит отчаиваться, что все образуется и перемелется и что детским играм в песочнице когда-нибудь неизбежно приходит конец.
Потом Лелька ревела и прижимала к груди рыжую Ксюшку. Целуя усатую кошкину морду, она записала в заветную тетрадь для стихов такие строки:
Я предательница любви,Я отступница и изменница.Накажи меня, прокляни.Мне самой до сих пор не верится,Что смогла я сказать: «Прости,Все забудется, перемелется».
Лелька вышла замуж и убыла в Вену, Николай уехал в свою Вышку в Москву. Летом мать отдала ему письмо от Лельки. Собственно, это было вовсе и не письмо, а всего четыре строки на половинке листка:
Наверное, смоют тебя, наконец,И годы, и слезные росы,Но след твой вплету, как увядший венец,Смеющейся памяти в косы…
В начале 1956 года случилась беда с Владиком Сташинским, братом Лельки. Любознательный парнишка, окончив школу и поступив в нефтяной институт, организовал там кружок по углубленному изучению трудов классиков марксизма-ленинизма. Они читали не только то, что было рекомендовано учебной программой, а все подряд, причем от корки до корки и скоро пришли к печальному выводу: общественно-политическая система нашей страны не во всем соответствует тому, о чем мечтали и за что боролись основоположники научного коммунизма. По дурости они поделились своим открытием с очень широким кругом лиц. Однако настоящим подарком для КГБ, возникшего на месте бериевского МГБ, было их решение подправить некоторые статьи Конституции СССР. Такое деяние квалифицировалось Уголовным кодексом как заговор с целью изменения существующего строя.
Всех их взяли утром на пути в институт, а после обеда поехали по квартирам с обысками.
Николай Лагутин в ту пору проходил стажировку в Нефтегорском УКГБ, где должен был работать после окончания Вышки. В день ареста «истинных марксистов-ленинцев» его куратор сказал:
– А ведь ты еще ни разу не участвовал в обыске. Сегодня такая возможность тебе будет предоставлена. Поедешь с нами.
Николай сел в машину, не переодеваясь, в курсантской форме и через пятнадцать минут очутился перед дверью квартиры Сташинских. Пока опер со следователем подбирали понятых, он лихорадочно проигрывая в уме возможные варианты бегства, но ничего достаточно убедительного так и не успел придумать.
Старшего Сташинского дома не оказалось, а мать Лельки и Владика при виде чекистов впала в полушоковое состояние, и понятым пришлось заняться приведением ее в чувство. Кошка Ксюша вела себя спокойно. Она узнала Николая, подошла, стала ластиться к нему. Он погладил рыжую дуру, и к горлу его подкатил спазм.
Обыск был коротким. Они забрали исчерканную Конституцию и Владиковы конспекты, а заодно прихватили дневник и тетрадку со стихами буржуйки Лельки. Николай едва успел незаметно выхватить из-под носа у коллег и спрятать в карман свои письма к бывшей возлюбленной.
Понятые хорошо знали Николая: он жил в соседнем подъезде. Когда кагебешники уехали, на квартире Сташинских началось бурное и горестное обсуждение случившегося.
– А ведь он у них за старшого: в форме явился, – заметила одна из понятых.
– Это он твоей дочке за измену мстит, – подхватила другая.
Так родилась легенда о том, что Николай Лагутин погубил Лелькиного брата и отца, который, не пережив ареста Владика, умер от инфаркта. Эта легенда пришлась по вкусу Лелькиной матери, которая Николая терпеть не могла, считая, что он ее дочери никакая не пара. Когда Лелька прилетела на похороны отца, мать со сладострастной ненавистью в душе к опричнику Кольке довела до сведения дочери свои соображения и выводы об истинном виновнике их бед.
– Он еще твой дневник и стихи унес, – закончила она.
Лелька потемнела от ярости.
– Я отомщу, но не теперь, а когда он будет на взлете.
Владика Сташинского и его друзей освободили из мест заключения и реабилитировали вскоре после Двадцатого съезда КПСС. Все «истинные марксисты-ленинцы» вернулись в институт, все, кроме Владика. После пережитого им психического надлома он не смог продолжить учебу. Пошел рабочим на буровую, там постепенно спился и загремел в психушку с белой горячкой. Его вылечили, но он на работу не вернулся, а уехал из Нефтегорска на Север, где пополнил великую армию бичей.
А в КГБ в том памятном году началась большая ломка. Чекисты много месяцев только тем и занимались, что пересматривали дела периода массовых репрессий. Кого-то из сотрудников отдавали под суд, кого-то увольняли. Потом все устаканилось и пошло своим чередом на новом, более либеральном уровне…
Лелька не была в Нефтегорске двенадцать лет. Зато ее мать ездила к ней в Вену каждый год. Она возвращалась с огромными баулами и потихоньку реализовывала дорогое барахло через комиссионки, что позволяло ей жить не только безбедно, но даже припеваючи.
В 1967 году мы получили из нашей Венской резидентуры информацию о том, что Альберт Канцельсон активно сотрудничает с одной из западных спецслужб. А тут и Лелька неожиданно засобиралась в гости к маме. Пришлось заводить на нее дело оперативной разработки с окраской «шпионаж». Делу была присвоена кличка «Рита».
Прибыв в родной город, «Рита» повела себя совсем не по-шпионски. Она не шастала на Октябрьскую гору, где стояли радары, обращенные параболоидами антенн к нашим южным рубежам, не шлялась вокруг пусковой шахты, на дне которой, словно гигантская заноза, торчала ракета «Сатана», готовая за считаные минуты обратить в прах какой-нибудь там Амстердам и еще пол-Голландии в придачу, не пыталась обзаводиться связями в местных научных кругах, не скупала в книжных киосках открытых источников по экономике региона, а целыми днями сидела дома. Лишь перед вечером выходила в скверик с книгой. Разработка текла вяло. Но памятуя о том, что шпион иногда неделями водит контрразведку за нос ради одной моментальной встречи или короткой тайниковой операции, мы продолжали внимательно наблюдать за «Ритой».
Хотел ли Лагутин увидеть Лельку? Может, и хотел, да боялся этого. Анализ сводок наружного наблюдения показал, что именно «Рита» явилась инициатором их встречи. Она подкараулила Лагутина в скверике, когда он вышел из подъезда, где была квартира его родителей и где когда-то жил он сам. Подкараулила и пошла ему наперерез. Что оставалось делать Лагутину? Самым правильным было бы поболтать с ней пару минут и, сославшись на занятость по работе, уйти. Но ему очень не хотелось уходить. Прошлое враз всколыхнуло и взбаламутило всю его душу. Показалось, что новая Лелька куда красивее той, прежней. Да так оно и было. Тощая девчонка превратилась в светскую даму, элегантную и обольстительную. В свои тридцать три года она выглядела лет на двадцать пять. Она изменила прическу: собрала волосы сзади в тугой узел, и Лагутин впервые заметил, какая у Лельки изящная посадка головы и какая красивая у нее шея. Лелька мгновенно прочла в глазах Лагутина все его мысли. Она звонко рассмеялась и похвасталась:
– У меня еще и профиль Нефертити. Взгляни-ка!
Он взглянул на Лельку сбоку и убедился, что она не врет.
Тут она взяла его под руку и предложила прогуляться по проспекту.
– В кои веки еще встретимся. Повспоминаем?!
Краем глаза он видел плетущихся за ними топальщиков – сотрудников службы наружного наблюдения и прикидывал в уме, что получит за это прогуливание – строгача или служебное несоответствие. Когда в ресторане его собственный агент, заговорщически подмигнув ему, положил перед ними хорошо знакомое меню-камуфляж, он понял, что руководство управления посылает ему «черную метку»: либо ты немедленно оставишь «Риту» в покое, либо пеняй на себя.
Он проводил Лельку домой, и она позвала его на чашку кофе. Он знал, что Лелькина квартира под техникой и что там не то что каждое слово, каждый шорох ложится на магнитную ленту, но тем не менее зашел. Он был будто под гипнозом. Лелька захлопнула входную дверь и, как много лет назад, сказала:
– Дома никого нет.
Потом повернулась к нему лицом, расстегнула блузку, сдернула и отшвырнула лифчик.
– А теперь целуй меня!
Он молча подхватил ее на руки и понес к тахте.
Через час Лагутин ушел от Лельки. На лестничной площадке у ее квартиры они обменялись фразами, содержание которых было интересно только им.
– Почему твои волосы пахнут теперь другими цветами? – спросил он.
– Тогда я полоскала их в бабушкиных настоях из трав, – ответила она, – а бабушки давно нет.
