Григорий Василенко - Найти и обезвредить
Как выяснилось позже, 22 ноября, накануне дня выхода по рации на связь, Вернер прибыл в Новороссийск поездом из Ростова в десять часов утра, сдал вещи в камеру хранения и ночью направился к своему тайнику.
В районе горы Сахарная Голова он в три часа двадцать минут 23 ноября натолкнулся на одну из вспомогательных групп засады пограничников и при попытке задержания бежал. Но далеко уйти ему не удалось. Вскоре он был настигнут в районе горы Лысой. Поняв, что дальнейшее сопротивление бесполезно и ему уже не вырваться из кольца, Вернер покончил жизнь выстрелом из пистолета.
При осмотре трупа были обнаружены паспорт на имя Петрова Виктора Васильевича, выданный четвертым отделением милиции города Киева, военный билет на то же имя, оформленный Подольским райвоенкоматом города Киева, диплом об окончании Киевского учительского института, справка отдела кадров Главюжэнерго. Были изъяты также четыре металлические и одна каучуковая печати конторы Главюжэнерго, пистолет системы «браунинг», средства тайнописи и ампула с цианистым калием.
* * *Операция по розыску и задержанию трех иностранных агентов, заброшенных на территорию края 4 сентября 1953 года, была полностью завершена к утру 23 ноября. С первых часов приземления неотступно преследуемые чекистами, они не смогли обеспечить передачу в разведцентр требуемых шпионских сведений.
В. Михайлов
ГОСТЬ ИЗ КАНАДЫ
Молоденький солдат на КПП взял в руки иностранный паспорт и привычно поднял глаза. Документы гостя не вызывали сомнений — Гелдиашвили Давид, 1916 года рождения, уроженец города Батуми, живущий сейчас в Монреале, по Норберт-стрит, 92. Может, и показалось странным пограничнику — грузин, а канадский подданный, но это уже было чисто юношеское удивление. Где ему знать, восемнадцатилетнему парню, какие житейские вьюги крутили этого человека, забросив из черноморских субтропиков на американский север. Война по-разному распоряжалась судьбами людей.
Может быть, он, Гелдиашвили, после тридцатилетних скитаний решил наконец навестить отчий дом — тоска по родине всегда тонким острием колет сердце, особенно если возраст обильно серебрит голову.
Может, это было так, а возможно, другая причина привела Давида Гелдиашвили на советскую землю, но в любом случае документы его были в порядке, и пограничник Шереметьевского контрольно-пропускного пункта, оттиснув штамп въезда в канадском паспорте № ЕС 284100, выданном 23 марта 1972 года, вернул его владельцу, сказав на прощание:
— Пожалуйста!
«Добро пожаловать на советскую землю!» — этот яркий транспарант радушно встречает гостей, вступивших на плиты Шереметьевского международного аэропорта. Людей, спускающихся по трапам авиалайнеров, невольно завораживает неяркая красота русского леса, нежными красками оттеняющая строгую геометрию аэровокзального комплекса. Трудно после длинного полета удержаться от восторга, вдыхая свежий аромат березовых рощ и луговых трав. Но наш гость не стал тратить время на сантименты. Получив увесистый багаж, он солидно прошагал через вестибюль и сел в такси. Через минуту «Волга», набирая скорость, помчалась в город. Мимо проносились бревенчатые домики Подмосковья, утопающие в кружевах цветущей сирени, и вдруг сразу, почти без перехода, их сменили громады новых многоэтажных домов.
Начиналась Москва. Но взгляд канадского гостя равнодушно скользил по ее улицам. Таксисту было это в диковинку — обычно его шереметьевские пассажиры с оживленным вниманием выглядывали в окна — какая она, эта русская столица?
Лицо Гелдиашвили было непроницаемым. Но не знал он, да и не мог знать, что сидит сейчас в аэропортовском зале ожидания старик, которого приезд Гелдиашвили заставил схватиться за сердце. Тот добрел на ватных ногах до кресла, нащупал в кармане валидол.
— Вам плохо? — участливо спросила соседка.
— Нет, ничего, спасибо! Сейчас пройдет… — Старик положил под язык сладковатую таблетку, и через минуту тупая боль в груди стала уходить.
«Ведь это он, он, он!» — стремительно неслось в голове. В памяти, словно в калейдоскопе, прокручивались картины тридцатилетней давности. Старик прикрыл глаза и снова явственно увидел этот тяжелый, литой профиль и взгляд — свинцовый, не знающий жалости и пощады. И вдруг снова будто током: «Он уехал, и я даже не запомнил номер машины!»
Старик встал, нашел взглядом телефонную будку и решительно двинулся к ней. Он торопливо покрутил диск автомата…
Начальник УКГБ по Краснодарскому краю генерал-майор С. А. Смородинский прошелся по кабинету, вернулся к столу, сел и только тогда раздумчиво произнес:
— Ситуация, конечно, не простая… Такой изувер, как Цинаридзе, по логике вещей, должен забежать на край земли, а он собственной персоной пожаловал к нам под личиной добропорядочного канадского туриста. На что он надеется?
— Ну, во-первых, — ответил полковник Куликов, — на давность лет и на то, что все изрядно позабыто. Он знает, что большинство его сослуживцев, наиболее жестоких, по приговору суда расстреляны, — опознать будет некому. Такова, я думаю, логика его рассуждений. Ну, а во вторых — это, конечно, канадский паспорт и подданство… Бывший узник Яновского лагеря, случайно опознавший его в аэропорту, твердо уверен, что это Цинаридзе.
— Ну что ж, — продолжил генерал, — будем считать, что по паспорту канадского подданного Гелдиашвили к нам в страну прибыл Георгий Цинаридзе, бывший каратель «Кавказской роты», разыскиваемый как государственный преступник. Однако, Аркадий Иванович, он правильно рассчитал — доказать его вину нелегко. Прежде всего нам нужно со стопроцентной очевидностью убедиться, что он не тот человек, за которого себя выдает… Какие у вас предложения на этот счет?
— Мы считаем, — сказал Куликов, — что Гелдиашвили надо дать возможность успокоиться, оглядеться, почувствовать, что его страхи (а они, конечно, у него есть) напрасны, — все у него идет хорошо, старое забыто, а нового никто не знает.
В Батуми, куда он направляется, живут жена, дети, родственники Цинаридзе. Думаем, от этой встречи многое зависит.
— На Западе хорошо знают нашу непримиримость к разного рода изменникам, запятнавшим кровью руки и совесть, но малейшая ошибка будет использована для очередной провокационной шумихи. — Генерал покрутил в руках остро отточенный карандаш. — Вот по этой причине, повторяю, нам надо с очевидной достоверностью установить личность Гелдиашвили — Цинаридзе.
Канадский гость гулял по Москве, спускался в метро, иногда заходил в магазины, но чаще подолгу сидел на скамейках в скверах, посматривал на оживленную, быстротечную столичную толчею. Ни дать ни взять — тихий московский пенсионер, вышедший подышать свежим воздухом из шумной коммунальной квартиры. Но так могло показаться лишь постороннему человеку. Внимательно взглянув, можно было заметить приглушенную настороженность приезжего, его взгляд из-под насупленных лохматых бровей изучал окружающих.
В Москве он встретился лишь с одним человеком — братом своей второй жены, оставшейся в Канаде. Вместе они сходили в кассу Аэрофлота и купили билет на Батуми, предъявив все тот же паспорт на имя Давида Гелдиашвили.
Вряд ли кому могло прийти в голову, что вот этот рыхлый и тучный человек с оплывшим и нездоровым лицом, сидящий сейчас на московском бульваре, и есть каратель и убийца Георгий Цинаридзе. В его сегодняшнем облике мало что напоминало прежнего франтоватого субъекта с тонкой ниточкой черных усов, нахального и изворотливого батумского парикмахера.
* * *Осенью 41-го года горячее дыхание войны все чаще и чаще стало долетать до утопающего в яркой зелени Батуми. Улицы, знавшие раньше только нарядную толпу, опустели, ощетинились стволами зениток, тропически черное небо каждую ночь резали лезвия прожекторов. Лучшие свои здания столица Аджарии отдала госпиталям. К причалам порта все чаще подходили санитарные теплоходы. Белый цвет бинтов и медицинских халатов стал символом фронтового Батуми, принявшего в свои заботливые руки тысячи и тысячи раненых солдат и офицеров. В эти грозные дни сыны Грузии уходили на защиту социалистического Отечества. Столетние старцы вручали юношам кинжалы предков — в знак непримиримости к врагу. Не ради славы, ради жизни на земле шли в бой те, кто еще вчера выращивал виноград, ловил рыбу, строил корабли, пахал землю, растил детей…
А он сидел в трюме парохода и, дрожа от страха, слушал, как яростно захлебываются судовые пулеметы, отбивая атаки немецких пикирующих бомбардировщиков. Море кипело от разрывов бомб, осколков, но транспорты упорно шли к крымским берегам, туда, где измотанная в непрерывных боях Приморская армия ждала подкреплений. Цинаридзе вслушивался в грохот над головой, обмирая всякий раз, когда с диким воем самолеты устремлялись на пароход.
