Дидье Эребон - Мишель Фуко
«Я знаю, что у меня СПИД, но моя истеричность позволяет мне не думать об этом».
В сентябре 1986 года Поль Вейн, работая над статьей для специального номера «Critique», вспомнил об одном разговоре с Фуко, который состоялся в феврале 1984 года. Жан Пиель предпочел не публиковать эти две странички. Вейн описывал отношение Фуко к смерти. Разве сам Фуко не писал в книге о Раймоне Русселе, что отношение автора к собственной смерти — отнюдь не мелочь?
Вот рассказ Поля Вейна:
«Фуко не испытывал страха перед смертью. Он не раз говорил об этом друзьям, когда заходил разговор о самоубийстве, и жизнь показала, хотя и не в связи с этим, что он не хвастался. Мудрость древних стала его личным опытом и в другом аспекте: на протяжении последних восьми месяцев жизни работа над книгами стала для него тем, чем являлись философия и дневниковые записи для античных философов: мыслью о себе для себя, автостилизацией. К этому времени относится эпизод, воспоминание о котором обжигает меня жаром героизма. На протяжении последних восьми месяцев Фуко писал и переписывал свои две книги, желая избавиться от долга перед самим собой; он все время говорил о них, иногда просил проверить какой-нибудь сделанный им перевод. Он все время кашлял, и державшаяся небольшая температура сильно замедляла работу. Из вежливости он через меня советовался с моей женой — врачом. „Твои врачи решат, что у тебя СПИД“, — сказал я ему как-то раз в шутку (мы часто подшучивали друг над другом по поводу разницы в любовных вкусах, это был один из наших дружеских ритуалов). „Именно так они и решили, — ответил он с улыбкой. — Я понял это по вопросам, которые они мне задавали“. Сегодняшнему читателю трудно в это поверить, но в феврале 1984 года температура и кашель не внушали опасений: СПИД являлся еще чем-то таким далеким и непонятным, что его воспринимали как нечто мифическое и, быть может, несуществующее. Никто из близких Фуко ни о чем не подозревал. Мы узнали правду много позже. „Тебе нужно хорошенько отдохнуть, — сказал я, — ты перезанимался греческим и латынью, это высосало из тебя все силы“. — „Да, — ответил он, — я отдохну, но потом. Сначала я должен закончить эти две книги“. — „А что, — спросил я, движимый чистым любопытством (поскольку история медицины вовсе не является для меня предметом первостепенного интереса), — СПИД и правда существует, или это всего лишь нравоучительная сказочка?“ — „Знаешь, — спокойно начал он и, запнувшись на какую-то долю секунды, продолжил, — я изучал этот вопрос и кое-что читал: да, СПИД существует, это не сказочка. Американцы вплотную занимаются им“. И он изложил мне все детали методик, которые я сейчас уже не помню, в двух или трех фразах. Поскольку он был историком медицины, я решил, что его как философа интересует все новое. В то время заметки с обзором американских источников, повествующих о „раке гомосексуалистов“ (так называли тогда эту болезнь), регулярно печатались в газетах. Теперь, когда я оглядываюсь назад, у меня перехватывает дыхание от хладнокровия, с которым он реагировал на мои идиотские вопросы. Возможно, он тогда подумал о том, что однажды я задумаюсь над его словами, и рассчитывал на мою память — крохотное горькое утешение. Давать живущим exempta — такова была еще одна традиция античной философии»[546].
В небольшой больничной палате Фуко принимал друзей. Даниэль Дефер, Эрве Гибер, Матьё Линдон и другие приходили навестить его. Лето уже вовсю развернулось в Париже. Больница расположена в большом парке. До нее нужно порядочно идти пешком. Фуко смеется. Шутит. Комментирует первые отклики на две книги, только-только поступившие в продажу. Кажется, что болезнь отступает. В газетах мелькают упоминания об улучшении его состояния. Есть один человек, которого Фуко хочет повидать. Он просит связаться с ним — это Жорж Кангийем. Поздно. 25 июня среди дня приходит депеша агентства Франс Пресс, повергающая в шок редакции и интеллектуалов Франции. Радио- и телеведущие сообщают:
«Умер Мишель Фуко».
«Le Monde» публикует заключение врачей. «Профессор Поль Кастен, главный врач отделения неврологии больницы Сальпетриер, и доктор Брюно Сорон с согласия семьи г-на Мишеля Фуко предоставили нам следующее заключение: „Г-н Мишель Фуко поступил в клинику заболеваний нервной системы Сальпетриер 9 июня 1984 года для проведения дополнительных исследований, необходимость которых была продиктована неврологическими проявлениями, осложнившими септическое состояние. Эти исследования выявили существование очагов церебрального нагноения. Лечение антибиотиками сначала дало положительную динамику; ремиссия позволила г-ну Мишелю Фуко ознакомиться с первыми отзывами на его вышедшие книги. Резкое ухудшение отняло надежду на эффективность терапии. Смерть наступила 25 июня в 13.15“».
«Мишель Фуко умер». На следующий день все газеты пестрели такими заголовками. Газета «Libération» поместила на первой странице большую фотографию Фуко. И посвятила уходу философа восемь страниц. Редакционная статья Сержа Жюли, некрологи, серия воспоминаний (Эдмон Мер, Пьер Булез, Жак Ланг, Робер Бадинтер…)
И — еще одна деталь. О ней следует упомянуть, поскольку и через пять лет она вызывала глубокое отвращение и омерзение. В небольшой заметке, помещенной внизу страницы, делалась попытка опровергнуть «слухи», которые уже начали хождение, о том, что Фуко умер от СПИДа. «Поражает ядовитость этих слухов, — говорится в неподписанной статье. — Как будто кому-то нужно, чтобы Фуко после смерти был опозорен»[547]. Никто не знает, сколько гнева немедленно обрушилось на газету. Письма шли потоком. «Как может газета, которая носит название „Libération“, — возмущались читатели, — утверждать, что смерть от СПИДа — это позор?»
Повсюду, где я собирал материалы о Фуко, — в Париже, Нью-Йорке, Беркли — меня просили заклеймить эту «гнусную» статью. Действительно, текст поражает своей бестактностью. Он был написан человеком, который знал Мишеля Фуко и очень любил его. Скорее всего, автор вовсе не хотел сказать того, что оказалось сказано. «Он действовал из самых добрых побуждений», — сказал один из его друзей.
Он хотел защитить Фуко от того, что ему казалось спланированной кампанией по дискредитации философа. И, конечно, он хотел также избавить близких Фуко от града вопросов. Я знаю, что не проходит ни одного дня без того, чтобы он не пожалел о том, что опубликовал эту глупую заметку. Я не хочу быть среди тех, кто бросает в него камни.
Через несколько дней «Libération» вернется к смерти Фуко. В ней будет опубликована статья, повествующая о жизни философа. Поразительный документ, свидетельствующий о трудности предприятия: сотканная из ошибок и абсурдных утверждений высокопарная проза. На четырех страницах повторены все мифы и предания, связанные с именем Фуко[548]. Зато в превосходных статьях Робера Маджори и Роже Шартье говорится об отношениях Фуко и Сартра, философа и историков…
На следующий день после смерти Фуко «Le Matin» также посвятила первую страницу печальной новости. «Le Monde» поместила на первой странице соответствующий заголовок и некролог Пьера Бурдьё, а также отдала две страницы сотрудникам газеты, которые рассказывали об исследованиях Фуко в области теории и политики. Поль Вейн написал о творчестве своего ушедшего друга. «Ничто не вызывает таких опасений, — рассуждал Пьер Бурдьё, — как сведение философии, тем более столь тонкой, сложной и противоречивой, к школярской формуле. И все же я скажу, что творчество Фуко — это подробное исследование трансгрессии, преодоления социальной границы, неразрывно связанное с вопросами познания и власти».
Бурдьё заканчивает статью следующими словами:
«Я хотел бы лучше передать эту мысль, упорно стремящуюся достичь умения властвовать над собой, иначе говоря, властвовать над историей, историей философских категорий, историей хотения и желаний. С ее заботой о строгости, отказом от оппортунизма как в познании, так и в практике, в техниках жизни, как и в политическом выборе, которые делают Фуко незаменимым»[549].
А Поль Вейн, в свою очередь, заявляет:
«Творчество Фуко представляется мне самым важным событием в философии нашего века»[550].
Через несколько дней фотография Фуко появилась на обложке журнала «Nouvel Observateur» — озабоченное лицо. Жан Даниэль посвящает редакционную статью «одержимости Фуко». В статье, исполненной сдержанного волнения, собраны воспоминания о первых встречах в Сиди-Бу-Саиде, о политических акциях, спорах и несогласиях, которые имели место впоследствии. Содержались слова прощания со столь быстро угасшим другом[551].
Журнал опубликовал и другие статьи о Фуко. Фернан Бродель говорит о «национальной трагедии»:
