Марина Цветаева. Письма 1937-1941 - Марина Ивановна Цветаева

Меня Вы узнаете — издалека — чем дальше, тем <нрзб.> — как гору.

Открываться Вам я (буду) словно издали — как гора.

В силу всей Вашей проницательности — «остроты» (остроты мысли, я имею в виду).

_____

Моя интуиция обманчиво подсказывает мне, что я (минус «ты») — сама по себе — для тебя ничто.

Мой опыт обманчиво подсказывает, что быть такого не может.

Мой, нет, — чужой! У меня опыта никакого. У меня точно лишь чужой, которым я, естественно, никогда не руководствуюсь.

Мой? У меня есть лишь чужой.

Я, оставаясь в прошлом, откроюсь Вам из Вашего далекого будущего — как гора.

Из своего прошлого я приду в Ваше будущее.

_____

Дорогой друг, Вы не сведете меня с «Ja», т. е. с М<орисом> Бетцем?[915] Сделайте так, дождитесь меня в понедельник, потом мы пойдем к Вам, побудем там часок, потом придет «Ja», М<орис> Бетц. Он мне нужен по одному делу.

Напишите мне, пожалуйста, можно ли это устроить и, если можно, то когда. И — 1) Согласие от «Ja» 2) моё

Все жизни, в которые я вхожу, либо уже переполнены — нет места, чтобы наполниться мной, — либо слишком пусты, то есть нуждаются не в том, чтобы я их наполнила собой, (не в моей единственности, а в любой множественности вообще), то есть совершенно пустая форма, для которой годится чье угодно содержание.

Первые — собрание антиквариата, в лучшем случае — благородное, замок, вторые — пустой школьный класс, где еще пока нет ни парт, ни доски, ни учителей, ни уроков, ни занятий.

Слишком полные. Слишком пустые.

Ты, дорогой друг, большой красивый зал, который отражает свои голые стены сотнями зеркал-глаз. Что я делаю в нем — одна?

Если бы ты меня любил, ты любил бы меня не только как свою единственную, а как первую, и, может, еще чуть-чуть — как первую встречную…

О, если бы я знала, что тебе это нужно, как бы я тебя любила, полюбила бы тебя — еще вчера!

_____

Печ. впервые. Черновик письма находится в РГАЛИ (ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 16 л. 31–33 об.) Написано по-немецки. Расшифровка рукописи выполнена Анастасией Ивановой, перевод с немецкого — Сергеем Панковым.

Неизвестному (2)

                                Дорогой друг[916],

Не сведете ли меня с «Ja» (Морисом Бетцем)? Все, что ему нужно передать обо мне: русский поэт, подруга Р<айнера> М<ария> Р<ильке>, хотела бы с ним познакомиться.

Как это можно будет устроить? Встреча за чашкой кофе? В кафе? (Вы, он и я. Вы и я — сначала, он — потом). У Вас? (Вы и я — сначала, он — потом). Может, у меня? (Вы приведете его). Только у меня нет своей комнаты и меня постоянно беспокоят. Значит — кафе или дома — как Вам угодно.

Сделайте так:

Меня <зачеркнуто: как можно лучше> понять? Нет. Выдержать меня — вот что нужно.

_____

Предзвучие — звук — отзвук — пустота — предзвучие — звук и т. д.

Где между отзвуком и предзвучием нет пустоты, там любовь. Тогда ты звучишь (дотягиваешься от звука до звука).

Пустота — жизнь.

Где между отзвуком и предзвучием нет <зачеркнуто: пустоты> жизни, там — вечность.

Слишком ясная (резкая) по форме, слишком темная по содержанию — такой видится русским моя «проза».

Слишком ясная форма выражения слишком темного содержания. Как будто бывает иначе! (особенно с формой).

Когда и если ты повзрослеешь.

_____

Единств<енное>, чего богатые никогда не дарят — нового.

_____

Теперь я знаю: ты чувствуешь вослед — а я — чувствую наперед (вечное преддверие весны!)

Весна — значит именно сейчас — до и после — никогда.

В начале чувства — предчувствие — это тоже я.

_____

Ты уезжаешь на несколько дней в поисках покоя. Глупое дитя!

Во-первых — вот я, в которой есть все, включая покой. Во-вторых — как ты можешь жаждать покоя, если видишь меня? Жаждать покоя — от меня — я <зачеркнуто: никому> не даю покоя.

Я другая.

_____

Тебе знакомы только свои страдания, додумай же немного себя, вбери в себя чужие, пока чужих не останется, пока твое «я» не лопнет.

_____

Можно ли тебе называть меня другом? Знаю одно: тебя для меня никогда не будет слишком много.

Печ. впервые. Черновик письма находится в РГАЛИ (ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 16, л. 34–34 об., 37). Письмо написано по-немецки. Расшифровка рукописи выполнена Анастасией Ивановой, перевод с немецкого — Сергеем Панковым.

1932

Н. Вундерли-Фолькарт

Кламар (Сена),

улица Кондорсе, 101,

22 ноября 1932 <г.>

Дорогая госпожа Нанни! Да, дела мои (наши) шли и идут очень плохо, муж болен, дети исхудали (дочь совсем истощена и бескровна: с весны и до поздней осени мы голодали, как в Москве) — и т. д., — я очень далека от всякого круга (имею в виду круг людей), значит, и от литературных кругов, что поглощены здесь политикой больше, чем литературой, то есть больше кричат и ненавидят, чем молчат (пишут) и любят, — все места заняты, я билась над чужими переводами, хочу сказать: если кто-то сделал плохо, мне приходилось переделывать, то есть все переписывать наново: за неделю такой работы — примерно 100 франков, часто меньше. И т. д. — не хочу докучать Вам этими в конечном итоге мелкими заботами. Итак: ищу работу, нигде не могу ее найти — и тут начинается история.

Распахивается дверь, и моя приятельница (и покровительница)[917] с сияющим лицом: Есть работа и радость! — В ее протянутой руке книга: Карл Зибер — «Рене Рильке (Юность Райнера Мария Рильке)».

Открываю: детские фотографии: очень мило! Первая — на втором году жизни — вылитая моя дочь[918], я знала это и раньше, однажды я написала Рильке: У нее твои глаза[919], — а здесь, в двухлетнем возрасте, — то же лицо.

Потом — читаю. И уже с самого начала: предисловие, нет, до того, еще раньше, едва я вникла в это «Рене», — он ведь никогда не был «Рене», хотя и был так назван[920], он всегда был Райнер — словом, мое первое чувство: ложь!

«Причина, по которой я написал эту маленькую книгу, — опровергнуть легенды, бытующие вокруг юности Рильке…»[921]

И мой ответ: