Николай Котыш - Люди трех океанов
Рассказчик запнулся, видимо обдумывая дальнейший ход событий. Кто-то нетерпеливо поторопил:
— Ну, что тянешь?..
— А потом началась как бы цепная реакция. Прочитал Гололобов сердечное признание — и к старшине. Отпустите, мол, на часок в город по личным потребностям. Ну, старшина, конечно, в удивление: какое такое увольнение в понедельник? На то есть другие дни. Гололобов дает понять, что любовь, она, мол, не считается с распорядком. Тут и пошло. Сами знаете нашего Гнатюка. Говорит тихо, но как гвозди заколачивает. Вы, говорит, не разводите мне сырости своей любовью. И не подрывайте устои воинского порядка. Понятно? Понятно, — соглашается Гололобов, но в глазах такая тоска, что старшина тут же смягчился: «Ладно, доложу взводному».
От-то дали солдату увольнительную на один час — с пяти до шести вечера. В общем, как и просила Маргарита. Парень приоделся, как на парад, и бросился навстречу своей судьбе. Ну, а что собой представляет Волчий мост зимой — сами знаете. Он висит над пропастью, и такие сквозняки там гуляют, что до костей пробирают и голосят, как щенята. Шагает Гололобов десять минут, двадцать… Любовь запаздывает, а мороз свое берет. Переходит парень на небольшую рысцу — взад-вперед, вроде как на физподготовке. А нам с наблюдательного пункта вся эта картина видна как на ладони. От-то проходит полчаса. Парень уже занялся приседанием. Но и это не помогает. Посматривает на часы — специально для случая выпросил у писаря. Сорок пять минут. И тут знаете, робята, Гололобов пустился в пляс. Плясал, черт, здорово. Грамоты получал за это дело. От-то как ударит трепака или гопака, точно не помню… Мост гудит, ходуном ходит. Холод не тетка, не такие таланты выявит. А тут как раз старшина Гнатюк шел домой. Видит, что за самодеятельность на мосту. Присмотрелся — так это ж Гололобов! Солдат, конечно, с появлением начальства прекратил пляску. А Гнатюк подошел и спрашивает: «Что вы тут концерт устроили? Другого места не нашли, что ли? Стоило из-за этого брать увольнительную?» Гололобов смотрит на часы — без семи шесть. Ровно столько, сколько на обратный путь требуется. Докладывает старшине: «Время вышло. Разрешите возвращаться». Козырнул и бегом в казарму.
Тщетно сдерживая хохот, солдаты торопили:
— Ну и чем кончилось?
— От-то пришел Гололобов в казарму и не находит места. Лица на нем нет. Ну нам, конечно, жаль стало парня. Признались, что Маргарита — это не кто иной как Околотков. Ничего не сказал Гололобов своей «Маргарите». Только взглянул на «нее» с такой «любовью»… От-то не глаза были, а проникающая радиация.
Кто-то начал было:
— А у нас случай…
Но тут его перебили:
— Да ты обожди со случаями… Чужбинин, кого это ты привел на батарею?
В ответ проскрипело:
— Не знаю… может, посредник…
Власенко ткнул локтем Севрюкова:
— Это вы — посредник. — Помолчав, пообещал: — При первой возможности представлю вас всей батарее.
Голоса постепенно затихли. Наступила тишина, прерываемая лишь сонным вскриком какой-то птицы. Степенная дрема гор передалась и людям. Доверчиво прижавшись к лафету, прислуга забылась настороженным сном. Власенко поежился:
— Давайте, товарищ подполковник, и мы дреманем минут триста. Добре? А?
— Добре. — Севрюков с улыбкой повторил любимое слово капитана, слегка откинулся назад, к еще теплому после солнечного дня выступу скалы и опустил отяжелевшие веки. Голова Власенко вскоре очутилась на плече Емельяна Петровича, и он почувствовал терпкий запах пота. Умаялся капитан, умаялись его солдаты. А что ж тогда говорить о Севрюкове? Гудевшая во всем теле усталость подкосила старого комбата. Ногой не шевельнуть. Невольно подумал: «Годы не те. Да и с непривычки…» Отшагал сегодня немало. Давно не ходил столько. И все же как приятна эта солдатская усталость. Натруженное тело жадно наслаждалось покоем.
У самого уха похрапывал Власенко. Емельян Петрович уснуть не мог. Прислушивался к осторожному шагу дозорных, к грустному зову какой-то птицы, всматривался в черноту лежавшей у самых ног пропасти. Из нее, как из пасти чудовища, валил туман. Дышалось тяжело. Знобкая сырость захлестывала легкие, заползала за ворот. Холодный туман пропитал шинели, плащ-палатку. По лицу сползала роса. Емельян Петрович плотнее закутал спавшего у него на онемевшем плече Власенко, заботливо проворчал: «Вот те и по соседству с громом». Севрюков сам не заметил, как и его склонила дрема.
Снились Емельяну Петровичу ливень и гроза в горах. На вершине стоял Власенко с распростертой вдаль рукой и что-то говорил:
— Слышите, товарищ подполковник?! — Севрюков открыл глаза. Перед ним стоял молодой комбат. Улыбаясь, он укоризненно качал головой: — Ну и спите ж вы, товарищ подполковник. Не добудишься.
Емельян Петрович бойко вскочил на ноги, с хрустом подтянулся на носках, деловито осведомился.
— Ну, как обстановка?
— Спать больше не придется, — серьезным тоном пообещал Власенко и многозначительно подмигнул: — С минуты на минуту в Змеином ущелье ожидается появление танков «синих».
Капитан связался по телефону со всеми взводами, приказал быть готовыми без промедления открыть огонь.
Солдаты, стряхнув сонную усталость, нетерпеливо ждали последнего сигнала. Не слышно было даже шепота. Емельян Петрович усомнился, что люди на ногах. Но, взглянув на ближнее орудие, заметил сквозь редеющую марлю тумана неподвижные фигуры солдат. Все застыли на своих местах. Раздался телефонный зуммер. Власенко прильнул к трубке. Севрюков не слышал мембраны, но по мрачнеющему лицу капитана определил плохую весть. Власенко сердито бросил трубку:
— Появился самолет, видимо разведчик, черт его побери. Идет в нашу сторону. Приказано не открывать огня, чтобы не демаскировать орудия. Но как не демаскировать…
Не успел Власенко до конца прокомментировать сообщение штаба, как издалека донесся приглушенный расстоянием самолетный гул. И, без того охваченные нетерпеливым ожиданием чего-то большого, главного, люди насторожились. Комбат передал на орудия:
— Огня не открывать. Набросить маскировку. Расчетам укрыться.
Как волшебной палочкой смело солдат с занятых у орудий мест. Словно пойманные рыбы, за маскировочными сетями темнели станины орудий. А высотный гул все ближе, все явственнее. И вот он рядом. Власенко, задрав голову, буравил глазами звездный полог. Севрюков слышал, как капитан зло шептал:
— Черт бы его побрал. И как он пронюхал, экземпляр. Ахнуть бы… Ну ничего, хлопцы, потерпите малость. Добре? А?
Капитан хорошо знал, что в эту минуту все его солдаты тоже глядели и нетерпеливо почесывали ладони, сожалея, что нельзя дать залп по внезапно подвернувшейся цели. Но приказ есть приказ. И вдруг донесся чей-то торжествующий фальцет:
— Вот, вот он под Орионом ползет…
— Поднимись на цыпочки, лучше разглядишь, — послышался насмешливый бас Чужбинина.
Власенко подтвердил:
— Да, вот он, экземпляр! — По интонации последнее слово означало высшую степень презрения. Теперь и Севрюков увидел тень. Она плыла с севера на восток. Власенко, имея в виду чей-то торжествующий возглас, сурово заметил:
— Радоваться только нечему. Глаз видит, да зуб неймет…
И словно в подтверждение его слов от плывшей над горами точки отделился шар. Несколько секунд он метеоритом летел навстречу земле, а потом вдруг как заколдованный повис над горами. Власенко определил:
— Саб. На парашюте.
Разгорающийся факел маятником раскачивался на стропах, поливая горы рыжеватым светом. Власенко с тревогой оглядел свои засекреченные позиции. Орудия горбатились выступами стволов и, казалось, понимающе прижимались к скалам. «Видны они или нет с высоты?» — обеспокоенно думал капитан. Пока осветительная бомба опускалась на белом чепце, самолет развернулся и совсем низко пронесся над позицией. Сомнений не было — фотокинопулеметы сделали свое. Невысказанная злость закипела в душе Власенко. Столько труда вложено для подъема в горы и все напрасно!
До рассвета осталось немного. Над зубцами гор прорезалась несмелая лимонного отлива заря. С рассветом танки наверняка войдут в Змеиное ущелье. Кто кого быстрее накроет — орудия танки или авиация орудия. Проста и жестока логика боя. Грустные размышления комбата прервал телефон.
— Слушаю, — Власенко приник к трубке. — Через сколько? Есть. Готовы.
Окончив разговор, комбат выпрямился, пальцами согнал складки гимнастерки назад. Досаду как рукой сняло. Снова капитан жил тревожным и радостным ожиданием нового, неизведанного. Отдал распоряжение:
— Приготовить орудия к транспортировке воздухом! Для сопровождения выделить по одному номеру. Остальным собраться на КП.
Позиция пришла в движение. Оголенные пушки нетерпеливо глядели в небо, ожидая крылатой помощи. И вскоре в ущельях застрекотало эхо. Из темноты, как огромные стрекозы, вынырнули вертолеты. Немилосердно треща моторами, они опустились на освещенные возле орудий площадки. Десятки работящих солдатских рук подкатили первую пушку к люку. Вертолеты проглатывали орудие за орудием и уносили их в жидкую предрассветную темень. Когда улетела последняя машина, Власенко сообщил собравшимся вокруг него солдатам:
