Яков Киселев - Чекисты рассказывают. Книга 7-я
В культотделе, куда они вернулись, Суховольский, который почитал себя теоретиком не хуже Барона и с удовольствием занял бы место председателя, прямо сказал:
— Лучше бы ты действительно уехал.
— Я? Я никуда не уеду. Моя идея — мне ее и осуществлять. Я заставлю его выполнять нашу волю — волю секретариата в вопросе тактики борьбы за утверждение анархистского строя.
Суховольский спорить не стал. Но в тот же день у него состоялось свидание с Махно, а вечером Яков доверительно сообщил Гордееву, что у батьки принципиальных разногласий с набатовцами нет, территорию он скоро завоюет. Но он не позволит, чтобы выскочка Барон садился ему на голову.
Батька так и сказал: «Найдет Нестор Иванович нужным — он его быстро уберет. Пусть он это знает», — понизив голос, проговорил Яков. — Все-таки, я думаю, не стоит передавать такое Барону...
— Конечно, не стоит, — поддержал Илья.
Больше месяца махновские отряды совершали рейды из села в село. Сам Махно, не говоря уже о Бароне, не раз упрашивал и требовал, чтобы Илья выпустил хотя бы одну газету, хоть один номер «Пути к свободе» или «Голоса махновца». Илья попрекал Барона неправильным адресом в Харькове — без наборщика газету не сделаешь. А у Махно Гордеев отговаривался тем, что нет возможности работать при такой кочевой жизни: и машину можно запороть, и шрифт порастерять, тогда — дело швах.
После одного из таких разговоров Илья вернулся мрачнее тучи.
— Что делать, Матвей? Печатать эту чепуху? Тут материалов на десять номеров хватит. Не печатать — мне несдобровать. Очень уж зол батька. Попов грозится сам присмотреть за нашей работой... Может, сорваться нам отсюда...
— Как сорваться? Ты что! Мы должны выполнить задание.
Внимательно посмотрев на Бойченко, Гордеев чуть сощурил глаза:
— Получается, Матвей, что теперь не ты мой воспитанник, а я — твой. Ну и чудеса. Впрочем, в революции всякое бывает. Теперь я до конца понял, почему ты не привез Померанцева. У тебя, брат, все продумано. Когда ты успел так наловчиться?
Вскоре Попов наведался в редакцию. Гордеев показал ему перепутанные кассы со шрифтом.
— Видишь, Попов, что наборщики натворили перед тем, как драпануть, — сказал Илья. — Чтоб все в порядок привести — сколько нам времени нужно? А тут переезд за переездом.
— Да, постарались, гады... — только и сказал Попов, почесав затылок. — Тут глаза сломаешь.
А время шло...
В июне двадцатого года красные части освободили Киев от белополяков. Погнали их на запад. Но Врангель тем временем захватил Северную Таврию и продвинулся на север почти до самого Гуляй-Поля. Большая часть махновских отрядов оказалась непосредственно в тылах 13-й армии. Махновцы, оставшиеся во врангелевском тылу, распылились по селам, превратились в мирных селян. Зато севернее линии фронта батька не сидел сложа руки. Его отряды налетали на воинские эшелоны, захватывали оружие и снаряжение, грабили обозы, взрывали мосты, разбирали и растаскивали железнодорожные пути. Дня не проходило без налета, без стычки.
Тылы 13-й армии оказались в критическом положении.
И все-таки наступление Врангеля было приостановлено.
План Антанты на соединение белополяков и «черного барона» рухнул.
У Красной Армии появилась возможность бросить больше сил на борьбу с Махно.
Литературная запись В. Я. ГОЛАНД
Алексей АВДЕЕВ
ПОЕДИНОК
Он лежал на спине, неловко подвернув руку. Перед рассветом тюремщики волоком втащили его в камеру, бросили на бетонный пол и ушли, а он мгновенно провалился в глубокий обморок. Слабый свет зимнего дня едва проходил через замерзшее, запорошенное инеем окно, звуки не проникали в камеру.
Примерно в полдень заскрежетали металлические запоры. Распахнулась тяжелая, обитая железом дверь. В камеру вошел пожилой надзиратель с кастрюлей в руках. Глянув на узника, он кхекнул и пнул его ногой.
— Эй ты, барин! Слышь, что ль? Старуха кашу принесла. Говорит, мать! Очнись, доходяга, жрать-то ведь хочешь! — И снова ударил ногой по ребрам.
Узник застонал, пошевелился, с трудом раскрыл затекшие глаза, непонимающе глянул на тюремщика.
— Не изволите, значит, подниматься? Ну и хрен с тобой!
Тюремщик поставил кастрюлю на пол рядом с арестантом и ушел, громко хлопнув дверью. Дважды щелкнул ключ в замке. Заскрежетал тяжелый засов. Узник вздрогнул, снова застонал, но так и не смог поднять головы.
Когда в промозглой камере снова наступила тишина, в углу зашуршала солома, из нее выбралась крыса, принюхалась и кинулась к кастрюле. За ней шмыгнуло еще несколько серых тварей. С жадным писком они набросились на кашу. В борьбе за еду перевернули кастрюлю. Завертелись серым клубком. И вскоре пустая кастрюля с грохотом покатилась по бетонному полу...
Огромная крыса отделилась от стаи и смело приблизилась к человеку. Забралась к нему на грудь, принялась обнюхивать его избитое, заросшее лицо... Жуткий крик разорвал тишину камеры. Серая стая испуганно исчезла в темном углу.
Опираясь руками о пол, пленник с трудом приподнялся. Тяжело дыша, сел. С нижней губы его стекала струйка свежей крови. Он слизнул ее, сплюнул на пол. Приложил к укушенной губе руку. Сколько времени находится он в этой зловонной ледяной камере?
Вспомнил. Они с Буйновым собирались взорвать городскую электростанцию, но их схватили немцы. Но станцию все-таки взорвали.
Узник облегченно вздохнул.
Диверсию на городской электростанции, снабжавшей током не только город, но и концентрационный лагерь, оборудованный немцами на территории бывшего кирпичного завода, партизаны приурочили к побегу большой группы советских военнопленных. Пока охрана лагеря в кромешной темноте возилась с запуском аварийного дизеля и налаживала динамо-машину, сотни узников разорвали обесточенную колючую проволоку и успели скрыться...
К этой операции партизаны и подпольщики готовились долго и серьезно. Была зима, и надо было прежде всего подумать о том, куда укрыть, чем накормить и во что одеть сотни освобожденных товарищей...
Наверное, уже неделя минула, как его бросили в застенок. Каждую ночь его возят в городскую комендатуру на допрос. Пытают, зверски бьют жгутом, свитым из электрических проводов. Пытками гитлеровцы стараются заставить его говорить. Вопросы повторяются одни и те же: кто был с ним на месте диверсии, кого он знает из местного подполья, где скрываются бежавшие военнопленные? Он молчит.
А два дня назад в камеру пришел тот же толстый пожилой надзиратель.
— Эй, жених, получай передачу от невесты! — крикнул он и поставил на пол кастрюлю с вареной картошкой.
Узник обрадовался передаче, но тут же подумал: «От кого?» Никакой невесты у него не было. Острое чувство голода заставило взять картофелину. Он стал жадно есть.
— Смотри не подавись, — хохотнул тюремщик. — Ишь, налетел! А невеста у тебя ничего. Клавдией назвалась, — продолжал полицай с издевкой и добавил назидательно: Только верь моему слову: свадьбе вашей не бывать. Ишо до бракосочетания прикончат тебя тута, голубь! Если, конешно, не одумаешься и за ум не возьмешься.
И вот снова передача. Теперь ее принесла мать.
Он взял в руки пустую кастрюлю. Оглядел ее со всех сторон — ишь, как вылизали! И вдруг понял, что это та же кастрюля, в которой невеста приносила картошку. Точно! Вот и вмятина на боку!
Кастрюля знакомая, а принес ее другой человек? Как это понимать? Есть ли в этом какой-то смысл? Ни невесты, ни матери у меня в этом городе нет: они далеко отсюда, за линией фронта. Значит — это весточка с воли. Не веря еще в удачу, он продолжал рассматривать посудину. Почувствовал, что одна из ручек держится слабо. Он попытался открутить ее, но страшная боль обручем стянула голову. Перед глазами замельтешили красные круги, подступила дурнота.
Когда боль чуть приутихла, в сознании возникла мысль: «Почему фрицы ничего не спрашивали о Захаре Буйнове? Что с ним случилось? Может, удалось бежать?»
Узник тяжело вздохнул. Снова вернулся к пустой кастрюле... Крысы — сволочи. Он вспомнил, что у него в кармане должна еще остаться картофелина, берег ее про черный день. Куда уж чернее! Он отломил кусочек и осторожно просунул его сквозь распухшие, разбитые губы... Но картошка была маленькая, и после нее еще больше захотелось есть.
В камере становилось все холоднее. Или, быть может, это его избитое, обессиленное пытками и голодом тело уже не в состоянии было бороться за жизнь? Нет, не возьмешь! Он плотнее запахнул полы ватника. Сжался в комок, колени подтянул к подбородку. Стало немного лучше. Решил снова заняться шатающейся ручкой — не давала она ему покоя.
Повернулся к двери спиной, чтобы скрыться от глаз тюремщиков, и, передохнув, стал внимательно и со всех сторон осматривать посудину, отгибать и без того слабую ручку. И тут он заметил под ручкой кастрюли сплюснутый, еле видимый среди остатков каши клочок бумаги. Руки его дрожали, когда он осторожно извлек этот клочок.
