Энтони Бивор - Высадка в Нормандии
Во время погрузки 505-го полка 82-й воздушно-десантной дивизии всех потрясло неприятное происшествие. Внутри одного самолета взорвалась граната «гэммон». Несколько человек погибли, самолет загорелся. Уцелевших быстро пересадили в следующий самолет: в ту ночь ничто не должно было помешать вылету по утвержденному расписанию.
Рыча моторами, нагруженные до предела С-47 бесконечной лентой покатились по взлетно-посадочной полосе аэродрома в Гринем-Коммон. Генерал Эйзенхауэр, в глазах которого стояли слезы, отдавал честь вылетающим на боевое задание воинам 101-й дивизии.
Черчилль, решавший всю ночь возникшие осложнения с де Голлем, размышлял в то же время о могучем восточном союзнике. Он давно пытался уговорить Сталина начать наступление одновременно со вторжением в Нормандию. 14 апреля Черчилль передал ему: «Чтобы нам легче было планировать, прошу Вас сообщить, усилия какого масштаба Вы собираетесь предпринять на фронтах».
Год назад Сталин уже перестал верить в то, что его западные союзники когда-нибудь вообще начнут вторжение на севере Европы, то есть выполнят свое обещание, данное в 1942 г. и с тех пор неоднократно возобновляемое. Черчилль всегда предпочитал действовать «на периферии», в Средиземноморье, чтобы избежать новой кровавой бани во Франции, подобной той, что в свое время унесла жизни множества юношей его поколения. В итоге оказалось, что он был прав, оттягивая начало вторжения, хотя побуждали его к этому глубоко ошибочные соображения. Провести операцию такого масштаба раньше армии англичан и американцев были просто не готовы, не имея ни достаточных материальных ресурсов, ни подготовленного личного состава, а провал операции был чреват катастрофическими последствиями. Но никакие уговоры, никакие резоны не могли переубедить Сталина, который не переставал напоминать союзникам о тех обязательствах, которые они на себя взяли. «Нельзя забывать того, – писал он Черчиллю 24 июня 1943 г., – что речь идет о сохранении миллионов жизней в оккупированных районах Западной Европы и России и о сокращении колоссальных жертв советских армий, в сравнении с которыми жертвы англо-американских войск составляют небольшую величину»[35]. К тому моменту на фронтах погибло уже не менее 7 миллионов советских военнослужащих.
В ноябре, на Тегеранской конференции, Рузвельт, к большому огорчению Черчилля, за его спиной сообщил Сталину, что наряду с высадкой в Нормандии состоится и вторжение на юг Франции – операция «Энвил»[36]. Черчилль и Брук сопротивлялись исполнению этого плана с той минуты, когда американцы его придумали. Для проведения «Энвила» союзникам пришлось бы забрать все резервы и все накопленные ресурсы у своих армий в Италии, а это похоронило бы мечты Черчилля о продвижении на Балканы и в Австрию. Черчилль видел, к чему приведет решительное наступление Красной армии. Его пугала советская оккупация Центральной Европы. Рузвельт же, напротив, убедил себя в том, что если не враждовать со Сталиным, а быть с ним обходительным, то вполне возможно рассчитывать после войны на длительный и прочный мир. Основой поддержания мира будет служить задуманная им Организация Объединенных Наций. Президент видел, что Черчиллем руководят в первую очередь реакционные побуждения – и имперские, и геополитические. Рузвельт был уверен, что, когда Европа будет освобождена с помощью американцев, она должна будет сама разобраться в своих делах.
На Тегеранской конференции Сталин остался доволен самыми твердыми заверениями союзников в том, что вторжение через Ла-Манш произойдет ближайшей весной. Однако дремавшие в его душе подозрения пробудились снова, когда он узнал, что до сих пор не назначен верховный командующий. Эти сомнения не развеяло даже формальное назначение Эйзенхауэра. 22 февраля он получил донесение от Гусева, советского посла в Лондоне: «Мы слышали от многих, особенно от английских и американских журналистов, что согласованные в Тегеране сроки открытия второго фронта могут передвинуться с марта на апрель, а то и на май». Когда же Рузвельт наконец написал о том, что назначен день «Д», сталинский министр иностранных дел Вышинский[37] вызвал поверенного в делах США в Москве, чтобы выяснить: какое число обозначает буква «Д» в этом названии?
Накануне великого события Черчилль направил Сталину письмо, считая, что западные союзники вот-вот начнут понемногу выплачивать свой долг за жизни многих и многих советских людей: «Я только что возвратился после двухдневного пребывания в штабе генерала Эйзенхауэра, где наблюдал за войсками, погружающимися на суда… С большим сожалением генерал Эйзенхауэр был вынужден отложить операцию на одну ночь, но прогноз погоды претерпел весьма благоприятные изменения, и сегодня ночью мы выступаем».
Глава 3
Не спуская глаз с Ла-Манша
Пока вермахт ожидал вторжения, Гитлер оставался в Бергхофе – своей резиденции в Альпах, на склоне горы в Берхтесгадене. 3 июня, когда союзники уже грузили корабли, в этом роскошном дворце состоялась свадьба: Гретль, младшая сестра Евы Браун, выходила замуж за представителя Гиммлера при ставке Гитлера группенфюрера СС Фегеляйна. Гости были в вечерних костюмах или в парадных мундирах. Гитлер в своем кителе мышино-серого цвета был единственным исключением. Он вообще редко наряжался, даже по торжественным случаям. Взяв на себя роль посаженого отца, он не возражал против изобилия шампанского на столах и позволил гостям потанцевать под музыку эсэсовского оркестра. Ушел он со свадебного пира рано, давая возможность новобрачным веселиться всю ночь. Мартин Борман так набрался шнапса, что его пришлось отнести на руках в отведенный ему домик.
Гитлер чувствовал себя уверенно. Ему не терпелось, чтобы враг начал вторжение – и оно, был уверен фюрер, разобьется об Атлантический вал. Рейхсминистр пропаганды Йозеф Геббельс даже намекал на то, что союзники не осмелятся пересечь Ла-Манш. В те дни его главный пропагандистский лозунг звучал так: «Считается, что они вот-вот придут. Что же они не идут?»
Гитлер сумел убедить себя в том, что крах вторжения приведет к выходу англичан и американцев из войны, и тогда он сможет сосредоточить все свои силы на Восточном фронте против Сталина. Его не очень заботили те потери, которые неизбежно понесут в крупном оборонительном сражении германские армии, дислоцированные во Франции. Он уже успел доказать, что не переживает о людских потерях, даже в собственной гвардейской части – 1-й дивизии СС «Адольф Гитлер». Он, правда, послал на Рождество подарки ее солдатам – плитки шоколада и бутылки шнапса, но не сигареты: курить вредно для здоровья. Гиммлеру пришлось самому добавить сигареты из запасов войск СС.
Атлантический вал, протянувшийся, как считалось, от берегов Норвегии до франко-испанской границы, был не столько реальностью, сколько блестящим пропагандистским приемом, рассчитанным на внутреннее потребление. Гитлер в очередной раз стал жертвой обмана, распространяемого службами его собственного режима. Он не желал слышать сравнения вала с французской линией Мажино 1940 г., как не желал прислушаться и к жалобам тех генералов, кто отвечал за оборону побережья. Между тем не хватало бетона для дотов и укрытий береговых батарей, поскольку сам Гитлер отдал предпочтение строительству мощных укрытий для подводных лодок. Кригсмарине уже проиграли битву за Атлантику, а он еще верил, что подлодки нового поколения сумеют парализовать морские сообщения союзников.
Генерал-фельдмаршал Герд фон Рундштедт, главнокомандующий войсками на Западном фронте, называл Атлантический вал «дешевым блефом». Как и многие высшие офицеры, старик Рундштедт помнил высказывание Фридриха Великого: «Тот, кто старается защитить сразу все, не защитит ничего». Он считал, что вермахту нужно уйти из Италии, «с этого жуткого сапога», и держаться в Альпах. Не соглашался он и с тем, что так много войск по-прежнему находилось в Норвегии, удержать которую «мог и один флот»[38].
Почти все немецкие высшие офицеры в частных беседах ворчали, что Гитлер бредит «крепостями». Морские порты: Дюнкерк, Кале, Булонь, Гавр и Шербур на берегах Ла-Манша; Брест, Ла-Рошель и Бордо на Атлантическом побережье, – все они именовались крепостями (Festung), и их надлежало удерживать до последнего человека. Гитлер к тому же не стал даже рассматривать вопрос об отводе усиленной дивизии с Нормандских островов[39] на побережье. Об англичанах он судил по себе и не сомневался, что они непременно захотят отвоевать тот единственный клочок своей территории, который удалось захватить немцам.
Гитлер свято верил, что его приказы «удерживать крепости» и на востоке, и на западе – единственный способ сдержать натиск противника и удержать своих собственных генералов от соблазна отступления. На деле же это значило, что гарнизоны таких крепостей – а на севере Франции они составляли 120 000 человек – позднее не удастся использовать для обороны самой Германии. Эта политика фюрера в корне противоречила всем привычным постулатам германского Генштаба, которые требовали гибкости и подвижности. А когда Рундштедт заметил, что все эти оборонительные сооружения с пушками в бункерах, обращенных к морю, весьма уязвимы для атаки со стороны суши, его слова «не встретили благоприятной реакции».
