Коллектив авторов - Бессонный патруль
— Верно, верно, — спохватилась почтальонша. — Забыла упомянуть, извините. Для удобства клиентов мы и деньги разносим. Тут извещение, тут и деньги. Получай, дорогой товарищ. Ну и смотрела: есть ли кто дома? А там замочек. Небольшой такой. Собака загавкала. Я ее до смерти боюсь. Как сейчас помню, принесла письмо, извещение а переводе. Потом «Работница» да газетка. Письмо с извещением — в газетку, газетку в журнальчик. И о щелку….
— Письмо на чье имя?
— На чье имя? — опять переспросила она.
— Да, кому адресовано?
— Что-то не припомню, извините. Нам лишь бы адрес.
— А как поступили с деньгами?
— Как поступила?
Ее манера переспрашивать начинала надоедать. Не часто, но такие свидетели попадаются. А у некоторой категории людей это излюбленный прием — тянуть время, чтобы обдумать ответ.
Я промолчал. Притихла и почтальонша.
— Так где же деньги?
— Деньги?
Нет, чтобы разговаривать с ней, надо иметь железные нервы.
— Да, где деньги, которые вы приносили для вручения Задонской?
— Известно, где. У кассира. Все до единого рублика. — Она вдруг сдвинула губы в полосочку, глянула подозрительно. — Уж не меня ли обвиноватить хотите? За всю жизнь ни за единую копеечку не запнулась. Врать не буду.
Уходя, почтальонша расхрабрилась:
— Неудобно, да уж спрошу. Сколько за это дело причитается?
Я понял.
— До трех лет лишения свободы.
— Так и надо, — поддакнула женщина, — не воруй. А суд скоро? Интересуюсь, дура, а может чего не так? Ну, ладно. До свиданья. — Ушла довольная, что подозревать ее в чем-либо никто не собирается.
Следующей была Камила Гуревич.
Девушка скромно опустилась на стул, поправила юбку.
И смотрела куда-то за окно, где уже кончался ливень.
Гуревич походила на индианку: чернотою волос, гладко обтекающих голову, ровной смуглостью. Но более всего — глазами цвета влажного антрацита.
Она была в сером, тщательно отглаженном костюмчике и и белой блузке, наглухо застегнутой у самой шеи. Серьезное выражение лица делало ее старше.
На вопросы отвечала тихим голосом, односложно. Нет, она не знает, кто мог получить деньги ее соседки по комнате. Нет, извещения не видела, письма не получала. Ей пишет только бабушка, у которой она выросла. Больше никто? Нет, только бабушка. А мать? Мать не видела с детства. Разъезжает где-то по периферии с концертами.
Правда, еще подруга пишет. С нею вместе поступали в музыкальное училище. А больше никто.
Руки ее сложены на коленях. Пальцы тонкие, длинные, учится по классу фортепьяно.
«Но почему такая тихоня? — спросил я себя. — Или на нее действует официальная обстановка? Эти стены, железный шкаф, милиционер у входа…».
Ливень мало-помалу сошел на нет. Наконец ярко, как на переводной картинке, еще мокрой от воды, за окном прояснилась улица. Мокрые дома, мокрая зелень, блестящий, уже кое-где дымящийся от солнца асфальт.
Гуревич ушла, унося с собой какую-то непонятную печаль. Была в кабинете пятнадцать минут: ровно столько потребовалось, чтобы выслушать и занести в протокол ее ответы, взять образец почерка.
На бланке извещения, адресованном Задонской и изъятом нами в качестве вещественного доказательства, почерк был круглый, торопливый и, на первый взгляд, принадлежал Гуревич. Но, чтобы не обижать девушку подозрениями, которые могут и не подтвердиться, я не задал ей главного вопроса. Пусть ответят вначале на него специалисты-почерковеды.
ТРОФЕИ
Листок из ученической тетради сложен вчетверо.
«Дорогой солдатик!
Ваша разлюбезная королева вступила в местное общество «ЭКЮ». Расшифровать? «Эксплуатируем карманы юношей». С чем и поздравляю. Научилась курить, пить.
Ваши письма, сударь, читает своим кавалерам. Намотайте на ус.
Доброжелательница».
Анонимка? Буквы ломкие, с левым уклоном, вытянутые.
Автор явно старался изменить почерк.
— Обратите внимание: левая рука, — отрывисто произносит Ханзада. И я по голосу чувствую, что весь он охвачен нетерпением.
— Гадкая анонимка, — приговаривает он. — Хозяйка нашла на полу комнаты девушек. Конечно, к делу не относится. Я так. Может, пригодится.
Он разворачивает над столом газету.
— А это обнаружено в печке. — Ханзада осторожно разгибает складки бумаги. — Печка в их комнате. Тоже на всякий случай изъял… Взгляните.
Я усмехнулся. Как-то перед домом, в котором было совершено преступление, нашли при осмотре каблук от дамской туфли. Наморщили лбы: «Взять или не взять?» А кто его знает? Пригодятся ли? На нем не написано. Может, случайная прохожая потеряла. Но в протокол все же занесли.
На всякий случай. И как пригодилось!
У подозреваемой, которая клялась, что слухом не слыхала и не видела этот самый дом, изъяли туфли. На одной не хватало именно того каблука. Потом появились и другие улики.
— Ориентир номер один! — воскликнул Ханзада перед уходом два часа назад. — Осмотр комнаты девушек! Да! — И встал. — У вас папка найдется?
— Ханзада, — попытался я охладить пыл моего помощника. — Взломов нет. Обстановка явно не нарушена. Что даст осмотр? — Я, конечно, хитрил. Осмотр необходим, но хотелось проверить, как он отнесется к моим словам. — От преступления к преступнику надо идти кратчайшим путем.
Ты уверен, что это кратчайший? Если уверен…
— Как прямая между двумя точками, — мигом отозвался Ханзада, запасаясь бланком протокола осмотра.
— Образцы почерков есть? Есть. Не короче ли, без лишней мороки назначить экспертизу? Вот почерк Гуревич, как дне капли… Думаю, подтвердится.
Но Ханзада непреклонен:
— Осмотр — та же рекогносцировка. — Доказывать он предпочел с помощью армейской терминологии. — Комната… Сумочка… Паспорт… Преступник… Какие ходы — выходы? Сориентируюсь и легче разобраться.
— Понятно, — рассмеялся я. — Тебя не переспоришь.
Но не путай: осмотр места происшествия и рекогносцировка — далеко не одно и то же. Ну, действуй, смотри в оба.
К двери Ханзада шагнул по-военному, с левой нога. Откуда в парне столько армейского? И даже осанка. А возраст — только-только призывной.
… На газетном листе, который Хаизада бережно развернул передо мной, лежал второй его трофеи: кучка пепла. В темной его Массе светлело пятнышко, величиной чуть больше головки спички — не сгоревший бумажный уголок. Я рассмотрел его: с одной стороны белый, с другой — в желтоватом смолистом налете.
— Черновик анонимки? — Я поднял на Ханзаду глаза.
И что у него за вид! На лбу — сажа. Плечо с известке…
На славу потрудился парень.
Ханзада заметил мою улыбку и убежал почиститься.
Я уже знаю, как действует Ханзада во время осмотра места происшествия. Ничто не оставит без внимания. Бутылку, любой осколок стекла сантиметр за сантиметром просмотрит в боковом освещении. Наведет лупу то на спичку, то на окурок. Из следственного чемодана постоянно что-нибудь вынимает. От порошка до фотоаппарата.
— Ханзада, не заночуешь? — шутят сотрудники, покуривая в стороне и обсуждая прогнозы раскрытия. — А то, гляди, сержанта за раскладушкой пошлем.
— А?.. — запоздало вопрошает практикант. Черные пряди упали на лоб, на лице полная отрешенность. — Сейчас, сейчас… — он все еще там, в мире вещей. Ведь вещи «видели» все! Надо повнимательней, не пропустить бы чего! Самого, самого…
Я его понимаю.
Сегодня после ухода Задонской, Ханзада пожаловался:
— У меня одни хулиганы! Надоели эти «боксеры»! Ясность полная. Возмутитель спокойствия есть. Свидетели — тоже. Знай, себе, пиши бумаги. И попросил: — Дайте дело, где преступник неизвестен. Я бы раскрыл. Честно.
Нет, я не отказываюсь. Работа есть работа. Но что-нибудь повеселее бы…
— Пожалуйста, не против, — сказал я. — Кража из ларька подойдет? Смотри, с визитной карточкой: на месте оставлен паспорт. Или вор был пьянее вина и потерял документ.
Или паспорт подбросили. Куда веселее! Возьмешь?
Но Ханзада не торопился соглашаться. Возможно, хотел заполучить что-то другое. Разумеется, самое важное.
^Что-нибудь такое… Старшему товарищу надо быть бы подогадливей.
— Тогда возьмите другое. Вот.
— Хорошо, — сдержанно ответил Ханзада, принимая от меня дело Задонской.
— Мне все равно. Лишь бы от начала. Понимаете? Розыск интересен.
Я понимал. А он через минуту, листая дело, легонько посвистывал, что у него было признаком отличного настроения.
Но допрос квартирной хозяйки я оставил за собой.
— Надо выяснить, — сказал я, — и кое-что не относящееся к делу. При тебе пообещал…
Но куда запропастился Ханзада? А, убежал почиститься. Кажется, идет. Пуговицы на форме курсанта надраены до сияния. Ботинки отглянцованы. Складки на брюках безукоризненны.
